— Откуда знаешь? Стюра передала? Или где сам услышал? — оживился Егор.

— Не видел я Стюру. Даша сказала.

— Какая Даша?

Прежде чем ответить, Кузя искоса посмотрел на Катю, тяжело вздохнул, но она перебила его:

— А-а-а! Понятно, где ты до ночи отирался! — подскочив с места, подрагивающим, обиженным голосом проговорила она. — У полюбовки своей пятки мозолил? Понятно, почему жрать не хочешь. Так вот! На будущее: пусть теперича она тебя и кормит. — И спрыгнув с сеновала, хлопнула дверью своей избы.

— Чего это она? — удивленно спросил Егор.

— Ревнует, — сухо ответил Кузя.

— К кому?

— К Даше Коробковой.

— У Коробкова есть дочь, и ты с ней знаком? — посмотрев на него широко открытыми глазами, удивился Егор.

— Да. А что такого? Еще в прошлом году с ней в Минусинск ездил, у них останавливался, — негромко, чтобы никто не слышал, заговорил Кузя и рассказал Егору, как все было, от того момента, как на них напали грабители, и вплоть до того, когда Даша приходила к нему ночью в гостевую избу.

Тот молча, очень внимательно выслушал его. Пока Кузя рассказывал, набил трубочку табаком, аккуратно выкурил ее. Чтобы не случился пожар, выбил остатки пепла в железную банку с водой, ту, что он прихватил в тайге у логова Васьки Акимова. По окончании истории усмехнулся, не упустил момента подшутить:

— А ты оказывается, Кузька, ходок! Не зря Катя ерепенится. Двух девок подле себя держишь, уши им медом заливаешь. Ну да это все ладно: петух на заре начинает кукарекать, а курица в старости не несется. Всему свое время и место. Кажется мне, что ты что-то недоговариваешь: это важно и кстати.

— Что я мог не рассказать? — Кузя пожал плечами. — Вроде, все упомянул.

— Эт-т-т-то, конечно, очень хорошо! Знать время выхода — главное! — растягивая слова и подкуривая по-новой, задумчиво проговорил Егор. — Вот кабы еще быть уверенными, повезут ли они в этот раз золото или нет, и где? Тогда бы это был пиковый туз. А то получится так: мы их остановим, сделаем досмотр в присутствии официальных лиц и ничего не найдем — это будет полный конфуз.

— А что, будут официальные лица?

— А ты что хотел их попросту ограбить?

— Нет.

— Тогда что имеешь сказать?

— Повезут золото. Обязательно повезут. В седле. — И рассказал, как в Минусинске хотел на Дарьиного коня накинуть седло, а из него выпала золотая крупинка.

— Знаешь, Кузька: вот смотрю я на тебя и думаю, чего в тебе не хватает? Ума или смелости?

— Как так? — хотел обидеться Кузя.

— Так почему сразу не говоришь, где будет спрятано золото? Я тут, понимаешь, стараюсь, всех на дыбы поднял. «Черная оспа» в горе хоронится. Китайцев к этому делу приобщим, чтобы полицию отвлекли. А ты забыл рассказать о самом главном? Мол, как хотите, так и поступайте сами, а я с горы катаю сани! Так получается?

— Не забыл я…

— А что тогда? Дашу жалко? Может, и вовсе проверку отменить, пусть твой самородок им достанется? А Власик через какое-то время опять старателей будет грабить. Так хочешь дело оставить?

Молчит Кузя. Опустил голову, думает. Слишком много за сегодняшний день произошло событий. Где-то внутри свербит кузнечик по Даше. А светлое сознание, как и Егор Бочкарев, требует справедливости.

— Не хочу оставлять, надо делать проверку! — наконец сказал твердое слово он. — Как они — так и мы поступим.

— Наконец-то, дозрел, — покачал головой Егор. — А я уж думал, что ты за Дарьиной юбкой спрятаться хочешь. Только не получится у тебя это.

— Почему?

— А потому, как ни крути, все равно она тебе от ворот пинка даст. Не ровня ты ей. Поверь, что скоро наступит время, когда она скажет, что ты мужик лесной, неуч или чунарь. А то, что она сейчас с тобой икшается, добрые слова говорит, так то временно и от интереса.

— Какого такого интереса? — похолодел Кузя.

— Что в прошлом году ты ей помог золото перевезти. И заметь — ворованное с прииска. Представь, если об этом узнают старатели с Крестовоздвиженки? — продолжал выдавать правду Егор, понизив голос до шепота: — Знаешь, что мужики с такими, как ты, делают? Что молчишь? Притих? — легонько похлопал его по плечу, приободрил: — Да не бойся ты! В том, что сопровождал — твоей вины нет. А вот вовремя не сказал — это другое дело. Кабы вовремя поведал мне, все по-другому было бы, и твой самородок сейчас у тебя бы под стрехой лежал.

— Хочешь сказать, что Дарья знает, что возит в седле золото?

— Не знаю, — задумчиво проговорил Егор. — Тут палка о двух концах: может, без нее золото в седло закладывают. А может, и наоборот, она тоже при этом присутствует. Одно хочу сказать: раз Андрей Степанович приехал, значит, в этот раз крупная партия золота на вывоз собрана.

Замолчали, думая каждый о своем. Егор опять докурил, выбил золу в банку.

— А я свою хочу под котелок приспособить, — укладываясь спать, заметил Кузя.

— Кого? — не сразу понял Егор.

— Банку. У тетки Поруньи выцыганил, — достал жестяную емкость из котомки, показал Егору. — Американская, из-под ветчины. Раскатов сказал, что такие банки только у них на складе остались, больше нигде нет. А ты где свою подобрал?

— Раскатов сказал? Только у них остались? — в изумлении, не услышав, о чем он спросил, нараспев протянул Егор.

— Да. Я ему соврал, что нашел банку на тропе на Шинде недавно. А он ответил, что Власик с Котом куда-то в тайгу ходили.

— Почему я должен из тебя вести калеными щипцами вытягивать? — после некоторого молчания, рассердившись, будто бубен, бухнул Егор.

— Почему щипцами? — насторожившись от его грозного голоса, притих Кузя.

— А потому, что такую нужную новость ты говоришь напослед.

— Так уж и новость. Чем она важна?

— А тем, что с Власиком Кот тебя грабил, неужели неясно? Кот этот, там на прииске, среди барачников, и не только, имеет большой авторитет. Дело может повернуться в другом направлении, не так, как мы предполагаем. Может статься так, что ни «Руку Золотухи», ни твоей с Катей россыпухи, ни с Крестов золота мы не увидим вовсе, потому что оно уедет совсем не в карман Коробкову.

— Куда же? — потухшим, испуганным голосом спросил Кузя.

— Ты меня удивляешь все больше, будто вчера народился. Не знаешь, что есть воровской мир? И он также имеет долю от добычи золота и грабежа старателей. А это тебе уже не семейный кружок Коробковых. За этим стоят более серьезные люди.

— Что ж получается, на Чибижекских приисках, кроме государевой казны, кормятся спиртоносы, бандиты, теперь вот воровской мир? А как же простой работяга-старатель?

— Эх, Кузька! Вроде ты и ростом выдался, плечами широк, а умишком пока короток, — дружелюбно похлопывая его по плечу, смягчившись, улыбнулся Егор. — Ну да ладно, все это поправимо, спишем на молодость, — и, потянувшись за табаком, дал совет: — Учись, Кузька, старательской жизни, пока я при тебе! Ты еще только одной ногой за порог шагнул, все впереди. А пройти придется много. При этом надо знать, кому руку пожать, а кому зубы показать.

— Помирать собрался, что ли?

— Пока не желаю, — отрицательно покачал головой Егор, — но кто знает, из каких кустов прилетит отлитая для меня пуля?

— Хочешь сказать…

— Ничего я не хочу сказать, укладывайся спать, завтра день тяжелый. По глазам вижу, сегодня многое у тебя было. Да только не думай о плохом: за зимой всегда наступает весна. У тебя вон Катя есть, такую девушку поискать надо. А это в жизни едва ли не главное, когда у тебя хорошая половина.

— Ревнует, — зевая, тяжело вздохнул Кузя.

— Понапрасну?

— Теперь уже да… — закрывая глаза, сознался Кузька.

— Что ж тогда гущу от браги в голове месишь? Все пустое. Крапива вырубится, свежая трава нарастет.

— Хотелось бы…

— А тут и хотеть не надо. Катя не глупая, увидит, где правда. А по тебе скажу, Кузька, намается она с тобой!

— Почему? — уже сквозь сон отозвался Кузя.

— Сдается мне, что Коробкова дочь у тебя далеко не последняя сорванная верба. Ходок ты, Кузька, будешь, помяни мое слово! — докуривая трубку, с усмешкой заключил Егор, но тот его уже не слышал.