Вместе с такой группой, направляющейся, якобы, в баню, мне удалось однажды провести в том гетто несколько часов. Были там некоторые наши товарищи, которых я давно не видела. Надо было поговорить и заодно посмотреть гетто, где жили тысячи евреев.

В первый раз я вышла в тот день из стен гетто. Я снова в городе, опять "на той стороне". Достаточно было ступить за ворота, чтобы убедиться, что во внешнем мире все идет как будто по заведенному порядку, и жизнь, которая совсем недавно была и нашим достоянием, отнюдь не рухнула и не сметена потопом.

Все как было, без перемен - дивились мои глаза. Как прежде, люди ходят по тротуарам и не сбиты в кучу, так здесь просторно. Как всегда - улыбающиеся элегантные дамы. Кричащие рекламы в витринах зазывают к товарам. Цветы на газонах, улица купается в солнце и зелени. А мы, по три в ряд, тянемся вереницей по мостовой, как осужденные, которых вывели на свет божий, чтобы еще горше стало им по возвращении в застенок.

Прохожие минуют нас равнодушно. Иногда мы ловим любопытный, порой сострадательный взгляд, но преобладает безразличие, то и дело замешанное на злорадстве. Я предпочитаю их милосердию ледяное равнодушие.

Мне тогда подумалось о том, что нацизм все-таки преуспел, привив людям мысль о неполноценности нашей нации, убеждение, что мы - не как все нормальные человеческие существа, и общепринятые законы и принципы в отношении нас не обязательны.

У меня было такое чувство, что на этом пути из гетто в гетто я прожила целую жизнь; казалось, что, пока я дойду до вторых ворот, я наберусь той старческой мудрости, которую уже ничем не удивишь. Но то, что я увидела за воротами Второго гетто, убедило меня, что реальность превосходит любую фантазию. Пришедшие из Первого гетто и считавшие, что ими измерены уже все бездны сущего, попадали в еще более страшную бездну. Меньше людей, больше тишины. Нет того шума, того движения. И старики. Много, очень много стариков, живущих в непрестанном страхе, в ежеминутном ожидании беды, в съедающем нервы напряжении. И все это запечатлено на испуганных лицах. Здесь все одержимо страхом. Гетто для чернорабочих.

Немцы приказали всем ремесленникам уходить отсюда. Оставшиеся поняли, что им не сдобровать. Никто из них не получил нового "фахарбейтер-шейна". Большинство не выходило на работы. Зависть к жителям Первого гетто, откровенная враждебность к счастливцам с "шейнами", которых переселяют в Первое гетто, владеют этими людьми.

Один обреченный завидовал другому. Рядом с самыми разнесчастными были еще более несчастные. Всем им было уготовано уничтожение, но сейчас среди них были люди, верившие, что им-то опасность не грозит, и те, кто ежеминутно ощущал на затылке дыхание смерти. Это была продуманная система: натравлять людей друг на друга, создавать противоречия среди тех, кому заранее предопределена единая и равная участь, будить животные инстинкты, гнездящиеся на задворках души. Инстинкт самосохранения, разросшийся в этих условиях до гиперболических размеров, стал править людьми безраздельно, и очень скоро мы оказались свидетелями того, как сметает он человеческие мерки и ценности.

По дороге назад, в Первое гетто я уже не смотрела по сторонам. Все мысли были полны Вторым гетто. Даже если нам удастся вырвать оттуда несколько товарищей, что станется с тысячами с тысячами, которые заключены там и ждут приговора. Нет никакой возможности их спасти - все мы бессильны, как и они. Все слабы.

Наши опасения сбылись внезапно и раньше, чем мы предполагали. Однажды вернувшиеся с работы принесли весть, что во Втором гетто началась "акция". Всех охватил ужас. Чуть поздней выяснилось, что оттуда переселяют в Первое гетто последнюю партию "фахарбейтер", но для остающихся существование стало еще более страшным.

Страх и ожидание рокового часа усиливались с каждым днем. Часть жителей Второго гетто делает нечеловеческие усилия, чтобы пробраться в Первое гетто. Удается это единицам. Ведь за тем, чтобы на территории Первого гетто не было нелегальных жителей, лишенных работы и "шейнов", следит юденрат и полиция. Им кажется, что они спасут свое гетто от неумолимого уничтожения.

В ночь на 15 сентября 3550 евреев были забраны из Первого гетто, якобы для перевода во Второе. Все произошло быстро, без заминки, по заранее подготовленным спискам. В отправке участвовало небольшое число литовских полицейских. Из указанных 3550 евреев в гетто пришло только 600. Остальных 2950 человек депортировали в другом направлении.

Потом рассказывали, что видели партию евреев, которая шла по улице с красным флагом, барабаном и трубой и пела "Катюшу". За ними шагали немцы, покатываясь со смеху и заставляя евреев повторять песню снова и снова.

А те счастливцы, которые выходят на работу с "шейнами" на руках и не должны томиться день-деньской в гетто, возвращаются по вечерам совершенно изнуренные и обессиленные, рассказывают о беспрерывных издевательствах немцев и литовцев, об их дьявольских штучках, которые хуже плетей и каторги.

Помню, как после первого дня работы вернулась в гетто Рашель Маркович. Ее нельзя было узнать. Синее от побоев лицо. Но горше тела страдала ее душа. Эта девушка не знала страха, была не в состоянии подчиниться и хотя бы для виду примириться с рабством. И в первый же день она узнала цену смелости.

Немцы без всякого повода вдруг начали избивать мужчин бригады, в которой работала Рашка. С надругательствами их исколотили до крови, а мужчины молчали. Рашка наблюдала и мучилась их безответностью. Она терзала ее больше, чем зверства нацистских тварей. И в момент, когда фельдфебель-немец принялся за нее, она выпалила ему все, что она о нем думает. Ее избили, били долго и методично.

Не забыть мне лица, искаженного болью и гневом, глаз с застывшей в них странной, незнакомой молнией, и слов, доносящихся ко мне из далекого далека: "Меня им все-таки не сломить!

МАЛЕНЬКАЯ КОМНАТКА НА УЛИЦЕ СТРАШУНЬ 15 стала нашим центром. Сюда собираются товарищи, стекаются известия. Здесь проводятся первые заседания.

Связь с Хайкой налажена с первого же дня. Эдек встречается с ней на месте его работы ежедневно. Еврейские рабочие при виде молодой полячки, которая не боится встречаться с одним из них, уверовали в польскую дружбу. Никому не приходит в голову, что эта девушка рискует жизнью и за ее арийской наружностью скрывается трепетное еврейское сердце.

Так из гетто информация передается в город и монастырь.

На арийской стороне находится и Тема Шнейдерман. Ее светлые косы и васильковые глаза ввели бы в заблуждение даже профессора расистской антропологии. Тема с Хайкой встречаются в городе и стараются обзавестись связями с поляками.

Халуцианская координация крепнет. На первом заседании с участием представителей организации принимаются решения о налаживании материальной помощи и общих усилиях по обеспечению безопасности товарищей.

В те дни было получено письмо из Варшавы от Иосифа Каллана. Это была первая весточка оттуда.

Иосиф писал о работе варшавского отделения в тяжелых условиях гетто, о том, что вести из Вильнюса свалились на них, как гром с ясного неба. "Помните, - писал он, - что в эти тяжкие минуты мы с вами. Будьте верны движению. Не падайте духом".

Для нас это письмо было как привет от далекого любимого брата. Но мы уже тогда понимали, что наша работа в рамках движения должна быть иной, чем в Варшаве.

Руководство решило созвать совещание актива, чтобы наметить курс. Никогда не проводилось совещание в таких условиях. Никогда так не ждали его решений, и никогда значение его не было так серьезно. Мы с жаром занялись подготовкой. Предусматривалось привлечь к участию в совещании наших товарищей, находившихся за пределами гетто, и мы должны были приготовить для них места и "шейны".

В тот день впервые пришли в гетто Аба и Хайка.

За несколько часов до начала совещания по гетто распространяется тревога. В чем дело, не знает пока никто. Улицы полны народу. Прошел слух, будто Гетто окружено. Беготня, крики, плач детей. Люди ждут прихода литовцев. Вдруг возглас: "Успокойтесь! Акция во Втором гетто".