В Вильнюсе находятся Хайка Гроссман, Аба Ковнер и Моше Балош. Участники движения рассеяны и разъединены. На первом же совещании, в котором участвовали Эдек, Хайка и автор этих строк, было решено немедленно приступить к действиям: прежде всего собрать товарищей, упрочить связи, укрепить то, что уцелело от движения. Нельзя допустить, чтобы люди чувствовали себя изолированными, брошенными на произвол судьбы, подавленными и отчаявшимися. Надо помочь, помочь морально и материально. Таковы были первые практические наметки.
Сразу же после своего прихода немцы забрали многих участников движения. Хашомеровекая группа из киббуца Ла-Мишмар была арестована целиком и увезена в неизвестном направлении. Те, кто бежали от немцев и добрались до советской границы, были вынуждены повернуть назад из-за отсутствия советских паспортов, без которых через границу уже не пускали. В те дни немцы увели Моше Балоша. Я была у него за считанные часы до его ареста. Больной, он, казалось, предчувствовал близкий конец и сообщил мне, где спрятан архив. Его необыкновенное спокойствие и непоколебимое душевное равновесие потрясли меня: "Мы проходим тяжелое испытание, и кто знает, чем все это кончится? Одно нам осталось - держаться вместе и набраться мужества; авось, и выстоим".
Я простилась с ним, забрав с собой часть архива. Вернувшись, я уже не нашла Балоша. Вместе со всеми жителями дома его увели литовцы.
Осталось нас человек шестьдесят, но это были надежные друзья, верные товарищи. Наши связи окрепли, прибавилось мужества. В такой обстановке состоялось первое собрание членов "Хашомер хацаир" на частной квартире. Шли мы туда поодиночке, с оглядкой, говорили о связи между товарищами, о том, что движение живет и существует, о взаимопомощи.
Взаимопомощь - это значит хлеб голодным, обувь и одежда для возвращающихся разутыми и раздетыми из странствий по дорогам беженцев. Это, наконец, "арбейтс-шейны".
Янджа Лебедь, опытный специалист по изготовлению печатей, немедленно приступает к подделыванию "шейнов", но уже и они не спасают. Форма "шейнов" меняется изо дня в день. "Шейн", еще вчера служивший защитой от облавы, сегодня недействителен. Вчера немцы с ним считались, сегодня они рвут его на мелкие клочки и арестовывают предъявителя.
Наконец, установились контакты между организациями халуцианской молодежи; в результате возник координированный халуцианский фронт. В него вошли "Хехалуц", "Ханоар хациони" (Сионистская молодежь) и "Хашомер хацаир". "Хехалуц" представлен в координационном центре Мордехаем Тенненбаумом, "Ханоар хациони" - Нисаном Резником. Эдек Боракс - уполномоченный от "Хашомер хацаир".
Каждый из них и все сообща искали пути и средства наладить существование и быт товарищей, уберечь их от явных и тайных опасностей. В этот период, после многочисленных попыток и усилий, удалось нащупать руку помощи, протянутую нам из внешнего мира.
Ядвига Дуджич, одна из руководителей польского бойскаутского движения, была еще до начала войны вместе со своей подругой Иреной Адамович близка к движению "Хашомер хацаир". В дни, когда большинство "друзей" порвали со старыми товарищами, держась равнодушно, а порой и с неприкрытой враждебностью, Ядвига хранит нам верность и старается помочь. Благодаря ей мы устанавливаем контакт с женским монастырем под Вильнюсом.
В монастыре живут девять сестер-бенедиктинок. В полном уединении от внешнего мира и строгом подчинении суровому уставу ордена они тяжело работают, возделывая монастырскую землю, и кормятся плодами своего труда. Их настоятельница, человек необыкновенных достоинств, понимая, что идет на смертельный риск, дает согласие спрятать в монастыре несколько наших товарищей, которым грозит опасность. Так в монастыре среди 9 мужественных набожных женщин укрылись 17 евреев, в их числе Аба Ковнер, Арье Вильнер, Иехошуа Вышинский и другие.
Тихий монастырь, одиноко стоящий между Вильнюсом и Вилейкой, стал в те кровавые дни единственным местом в Литве, где торжествовали братство и человечность. Позднее, когда в окрестностях стало беспокойней и местные крестьяне начали поговаривать, что в монастыре бенедиктинок прячутся евреи, настоятельница, переодев наших товарищей в одеяние монашек, вывела парней в мантиях на работу в поле. Так и работали эти "инокини" - на глазах окрестных крестьян.
А ВИЛЬНЮС ЖИЛ СВОИМ ГОРЕМ, СВОИМИ СОБЫТИЯМИ И слухами в полном неведении о том, что творится за его пределами. Вильнюсские евреи, как и евреи других также отрезанных от остального мира городов, были убеждены, что им хуже, чем всем; что все зависит от немецкого начальника на месте, от того, насколько он жесток или милостив. В Вильнюсе ничего не знали о массовых погромах в близлежащем Каунасе, не знали, что эти погромы были организованы и проведены самими литовцами еще прежде, чем пришли немцы, не знали об участи, постигшей тысячи евреев в местечках вокруг Вильнюса. Эти маленькие местечки близ германской границы стали местом первого массового уничтожения людей, которых неожиданно загоняли в синагогу или на рыночную площадь и расстреливали или сжигали заживо.
Ничего этого пока еще не знает Вильнюс. Еще не дошли вести о трагедии евреев в Одессе, Львове, Минске; тайной окутано происходящее в Белоруссии.
Немцы в Вильнюсе уже два месяца, и уже увезены неизвестно куда тысячи людей, как правило, молодые, здоровые мужчины; в массовых могилах уже покоятся тысячи убитых, а оставшиеся в живых еще верят, что евреев отправляют в "арбейтслагер" - ведь на востоке нужны рабочие руки, на территориях рейха и генерал-губернаторства отправка мужчин на работу - обычное явление. Правда еще неизвестна живым. И они жадно ловят слухи, что ни день новые. Иногда их распускают поляки, которые лезут вон из кожи, чтобы раздуть посильнее панику. Иногда их приносят евреи, работающие у немцев. Теперь по городу ходит слух, что евреев запрут в гетто. Это новое и, увы, такое старое слово, - на устах у всех, оно сеет ужас, но и надежду. Страх перед неизвестностью будоражит умы; гадают, где именно будет гетто; некоторые уверены, что с возникновением гетто прекратятся депортации, и внутри гетто не будет погромов. Все слышали о больших гетто в генерал-губернаторстве, в том числе о варшавском, которое существует вот уже два года. Не страшны уже лишения и голод в гетто. Главное, чтобы оставили в покое, чтобы не было депортаций, только бы быть всем вместе.
А вот и приказ: евреи обязаны сдать все свое имущество. На следующий день, 6 сентября, в городе еще относительно спокойно. На стенах пока не появилось никаких новых приказов и распоряжений. И только в восемь вечера - новое ошеломляющее извещение о сборе всех телег и лошадей на рыночной площади. Люди еще ничего не понимают, а ночью в квартиры вламываются литовцы, приказывают за тридцать минут собрать вещи в один-единственный узел и объявляют, что в соответствии с приказом властей евреи изолируются от остального населения.
Вот он, смысл сбора телег и лошадей: мы уходим в гетто. Подводы уже подъезжают к домам евреев, и все их имущество вывозится. Посреди ночи литовцы выгоняют евреев из квартир. Никто не знает, где оно, это самое гетто. Тысячи вопросов, догадок, предположений вихрем вертятся в мозгу, людей пинают и понукают, как бессловесное стадо. На улицах - сумятица, неразбериха; старики, дети, калеки, лишенные возможности передвигаться без чужой помощи, младенцы в колясках. Люди покидают дома, в которых они родились на свет, росли, страдали и радовались, и уходят в неизвестность. От всего нажитого им оставлен закинутый за спину жалкий узел. Остатки мебели и вещей многие поручают знакомым, соседям - полякам и дворникам, обещая за сохранность хорошую плату. Те прибирают, разумеется, все. "Вещи всегда будут ваши, - приговаривают они, у нас надежно". Все выражают свое сочувствие, но уже не могут скрыть нетерпеливого желания поскорей отделаться от бывших соседей, жадной дрожи в руках, хватающих еврейские вещи.
Многие уничтожают свое имущество. Горят ценности, валяется порубленная топорами мебель. Квартиры - как после погрома. Пусть сгинет все, но не достанется врагу!
