Когда мы слезли с грузовиков, нас повели в лес по песчаным дюнам и оставили там. В течение всего дня мы слышали гром выстрелов. Часов в пять вечера взяли десятерых из нас и вели несколько минут. Нам завязали глаза и поставили на край рвов.
На мой вопрос, как с завязанными глазами она могла видеть рвы, она хитро улыбнулась:
Я поправила на себе платок таким образом, что могла видеть все... Здесь, в яме лежало много трупов. Куча на куче! Литовцы приказали нам стать на колени. И сразу открыли огонь. Я почувствовала сильную боль в руке и потеряла сознание. Когда я очнулась, увидела, что лежу возле моей мертвой мамы. Ров был набит телами. От боли, которая мучила меня, я разревелась и вдруг заметила, что кто-то держит меня за руку, и очень испугалась. Но тут я услышала женский голос, шептавший, чтобы я перестала плакать, иначе они могут вернуться и нас прикончить. Женщина сказала мне также, что когда стемнеет, мы вместе убежим. Я лежала тихо. Так я провела несколько часов. Вечером, когда не стало больше слышно крика литовцев, женщина подала мне знак. Мы начали ползти в глубь леса. Ползли долго, но никто нас не заметил. Пришлось пробираться через колючую проволоку. Рука моя кровоточила. В конце концов добрались до леса. Потом мы слышали, как литовцы ищут в лесу людей и стреляют. Пролежав два дня, мы увидели крестьянина, пришедшего в лес за дровами. Он перепугался, но женщина его упросила, чтобы он нас взял с собой и спас. Он отвел нас к себе домой, а потом в гетто.
Рассказ окончен. Девочка не плачет. Ее глаза безвольно устремлены вдаль, маленькая рука безжизненно свисает с кровати.
Рассказ Тимы Кац, учительницы из Вильнюса:
На исходе субботы, поздней ночью, мы, наконец, вошли в гетто и едва живые вползли во двор на улице Страшунь 14. Двор был битком набит людьми. Моросило, и каждый искал укрытия для себя и своих детей. Я, муж, сын и две наших дочки спустились в подвал. Сгрудились, прильнув друг к другу, дремали. Услыхав наверху шум, вышли и увидели, что все увязывают пожитки, как перед дорогой. Гонят литовцы.
Забрали и мы свои узлы и пошли. Погнали нас назад в город. Проходя по улице Немецкой, мы поняли, что нас ведут в направлении Лукишек. По Немецкой растянулись группы евреев, окруженных солдатами. Все чаще попадались на улицах узлы и тряпки. На тротуарах громоздились брошенные чемоданы. На середине мостовой валялось постельное белье, термосы, туфли. Непонятные одинокие фигуры, вжавшись в подъезды, провожали нас испуганными взглядами.
Заря высветила улицу, и в призрачном утреннем свете мы увидели идущие нам навстречу партии евреев, гонимых в гетто. В Лукишках нас разлучили. Мужа и сына - к мужчинам, а я с двумя дочками (Фейгой 17 лет и 10-летней Минной) осталась среди женщин. Двор был уже запружен тысячами евреев, которых привели с Лидской, Маковой и других улиц.
Что будет с нами дальше? Все мы были убеждены, что рано или поздно нас возвратят в гетто. Два дня мы провели под открытым небом. На третий, едва живых, нас поместили в камеру. Лишь тут, в камере, мы узнали, что уведенные отсюда группы отправлены в Понары. Никто, однако не мог себе представить, что их увезли на казнь.
Так мы просидели до пятницы. В субботу в 2 часа ночи двор тюрьмы внезапно осветили прожекторами. Нас начали сажать на грузовики. В каждой машине несколько литовцев с винтовками и 50-60 евреев. Так нас повезли в направлении Понар.
Приехали в холмистую, поросшую лесом местность. Усталые и ошеломленные, лежали мы среди песчаных дюн. Даже теперь никто из нас не мог представить истинного своего положения. Неподалеку от нас гремели винтовочные залпы. Командовали немцы, исполнителями были литовцы. Они начали отбирать по десять человек и уводить туда, где из-за дюн гремели выстрелы, потом возвращались и забирали следующих.
Внезапно всех нас словно ударило током, мы разом поняли, что происходит. Женщины начали умолять литовцев, пробовали подкупить их ручными часами и одеждой. Иные валились наземь целовать солдатам сапоги, рвали на себе волосы, одежду - ничего не помогало. Литовцы забирали очередную группу и с побоями гнали на место казни. Часов в 12, когда все уже были убеждены, что от смерти не уйти и спасенья нет, наступило самое страшное. Когда подходила очередь, люди сами поднимались и безропотно, в молчаливом отчаянии, без криков и протестов шли на убой. Так в свой последний путь уходила семья за семьей.
Внезапно мы заметили группу мужчин, впереди которой шел белый как лунь престарелый раввин, облаченный в талес. С раскрытым молитвенником в руках он проследовал мимо нас, как призрак, громко восклицая: "Утешайте, утешайте мой народ, говорит Бог наш!"
Нас бросило в дрожь. Женщины разразились плачем. Даже конвоировавшие группу литовцы, и те были потрясены. Но тотчас же кто-то из них подскочил к рабби и ударом приклада выбил у него из рук молитвенник. Старик стал заваливаться набок и рухнул, обливаясь кровью.
Мы видели все это - я, мои девочки, те, кто еще оставался в живых.
Я все время верила в чудо, я беспрестанно повторяла себе: а вдруг оно произойдет. Я ждала.
Вокруг стало попросторней. Иные катались от отчаяния по земле, роя головой песок, но большинство сидело тихо.
Примерно в 5.30 пришел наш черед. Я двинулась вперед, дочки со мной. В дюнах мы встречали группы, дожидавшиеся, как и мы, своей участи. Нас поставили в ряд, и я еще ощутила, как моя старшая выскальзывает у меня из руки...
Когда я очнулась, то почувствовала, что со всех сторон стиснута телами, а сверху меня топчут и сыплют что-то едкое. Я поняла, что лежу в братской могиле посреди трупов, что вся окровавлена, ранена, но жива. Несмотря на поздний час, кто-то еще ходил по трупам, сыпал гашеную известь и рылся в могиле. Я лежала, затаив дыхание, вслушивалась в каждый шорох и шелест. Из глубины могилы еще доносились глухие стенания, хрип умирающих. Сверху накатывался пьяный хохот литовцев. Слушая все это, я прониклась острой завистью к мертвым, которым уже не дано ощущать весь этот ужас. Вдруг слышу рядом тихий плач. Плачет, разобрала, ребенок. Поползла на звук. И наткнулась по пути на труп моего мужа, с которым накануне простилась. Я опознала его по белью, которое сама приготовила ему своими руками.
Ребенок не унимался, и я, собрав остаток сил, добралась до него... Плакала девочка лет трех. Живая, здоровая. Я решила спасаться и спасти ее. И когда на груде трупов я делала передышку, прижимая девочку к себе, я знала, что если спасусь, то буду обязана этим только ей.
Было очень поздно, когда я перебралась через проволоку и побежала в сторону леса. Там, в лесу я наткнулась на пять женщин, спасшихся, как и я, из могил. Одежда на нас была пропитана кровью, сожжена известкой, разорвана в клочья. Некоторые были в одной рубашке. Двое суток мы прятались в лесу. Первый наткнувшийся на нас крестьянин испугался, разразился паническим криком и удрал. Через несколько часов он сказал нам, что принял нас за призраков, явившихся наводить страх на грешные души...
Передо мной третье свидетельство.
Кагана немцы задержали на улице, так как при нем не оказалось пропуска. Его привели в гестапо, жестоко избили и отправили в Лукишки. Там он просидел несколько недель. Все это время он надеялся, что благодаря своим связям освободится.
Вот его рассказ:
Шестого декабря 1941 года всех узников Лукишек вывели из камер, присоединив к ним около 80 поляков. Всех погрузили в машины. Я "удостоился" попасть на первый грузовик. Впереди катит гестаповский офицер Швейненберг, позади я насчитываю пять-шесть машин. Теперь я начинаю догадываться, что это наш последний путь. Он длился около десяти минут, а затем мы въехали на огороженную территорию Понар.
Последние надежды исчезли. Мы заметили отрытые рвы и поняли, что в них лежат сотни и тысячи, чей конец был таким же, как тот, что ожидает нас. Теперь нам уже хотелось, чтобы скорей все кончилось.
Всех евреев построили в шеренгу, перед строем встал Швейненберг. Женщин и детей отделили от мужчин. Велят снимать верхнюю одежду. У кого хорошее белье, должен сдать и белье, а стоит пронизывающий холод. Они подгоняют нас ко рвам. Тех, кто тянет с раздеванием, бьют прикладами. На бровке рва - шесть литовцев с винтовками. Нас разделили по шесть человек, и когда первые встали, раздался залп. Шестеро повалились в ров. Из шеренги взяли еще шестерых, и снова залп.
