Когда в ночь на 22 октября забрали 80 парализованных стариков из Первого гетто и 60 - из Второго, многие сочли это почти нормальным: ведь депортируемые - дряхлые, больные люди, не пригодные к работе. Естественно, что немцам они не нужны. Вообще, старики уже достаточно пожили.
Прошло еще двое суток. Дождливый тягучий октябрьский день. В такую погоду в гетто темно и мрачно. На семи узких переулках вода собирается в лужи, превращая землю в жидкую грязь. Не переставая, моросит дождь, давит гнетом сердца измученных, одержимых страхом людей. Быстро опускается темнота, и теперь она - желанная гостья. Кончился тяжелый, сумрачный день, ночь дает возможность отойти, забыться.
Переулки уже погрузились в кромешный мрак, когда поступает приказ о всеобщей перерегистрации желтых "шейнов". Тотчас улицы запруживаются толпами народа. Перед полицейскими станциями вырастают гигантские очереди. Здесь идет регистрация. Тысячи людей мокнут в темноте под дождем перед входами в полицию, дожидаясь своей очереди. Каждый из стоящих тут - правомочный владелец желтого "шейна".
А тысячи других мечутся по улицам, как безумные, не зная, что делать, куда спрятаться, как спастись. В кромешной тьме призрачно блуждают огоньки, люди с зажженными свечками в руках ищут хоть какую-нибудь нору, бросаются друг к другу с мольбами о помощи, а свечи то гаснут, то разгораются вновь, освещая женщин, которые тащат плачущих детей, согнувшись под грузом наскоро увязанных пожитков, мужчин, еще мечущихся по улицам, стучащихся к родным, друзьям, в двери юденрата - в любое место, где есть хотя бы тень надежды зацепиться за "шейн". В последнюю минуту. Любой ценой.
Люди бегут в "малины", ищут укрытия понадежней, где, может быть, имеется выход в город.
Одиночки делают попытку уйти из гетто и спрятаться на той стороне. Сначала получается. Подкупают литовский караул на воротах, иные прорываются силой. Но через считанные минуты гетто окружают крупные подразделения войск и гестапо, а в воротах выставляется отборная охрана. Больше нет никакой возможности улизнуть. Весть об этом разлетается молниеносно и проникает во все закоулки. Стеной сгущается страх.
Тысячи людей обреченно кружат в темноте, не зная, что им уготовано в ближайшие несколько часов. Утром решится все. И тысячи в страхе ждут рассвета, слившись с мраком и безнадежностью этой дождливой ночи, у которой, кажется, нет ни конца ни краю.
Светает. В бледном сумраке проступают очертания германских и литовских колонн, обложивших гетто. Перед воротами - рота гестапо во главе с Вайсом и Мурером. Приказ: все, у кого желтый "шейн", должны, как обычно, прибыть на свои места работы вместе с семьями. Работникам юденрата, имеющим желтые "шейны" - остаться в гетто.
Мгновенно выстраиваются громадные колонны обладателей "шейнов", ожидая команды на выход. Сам Вайс тщательно изучает каждый "шейн" и сверяет с номерком семьи на обратной стороне, тщательно проверяет возраст и степень родства.
- Это разве твоя жена? - насмешливо роняет он парню, записавшему свою мать, - выбери себе жену помоложе! Взмах руки, и женщину тотчас оттаскивают в сторону. Ее судьба решена.
На улицах патрулирует еврейская полиция. Генс и Деслер у ворот следят, чтобы все шло чин чином. Ворота минуют тысячи людей. Каждый оставил в гетто кого-то из своих близких.
После ухода последних гетто замирает, как кладбище. Тысячи, затаив дыхание, прячутся по "малинам".
Переулки и дворы, в обычное время набитые битком, на несколько минут совершенно пустеют. Стоит мертвая тишина. Но тотчас немцы и литовцы входят в гетто. Начинается разграбление, но не это их основная цель; грабят между прочим, а главное - выслеживают. С криками и руганью носятся они по гетто, вытаскивая свои жертвы из подвалов и чердаков, из "надежных" малин. Иногда спрятавшихся выдает плач ребенка, иногда - какая-нибудь жалкая душа, поверившая в обещание немцев сохранить ей жизнь. "Наводчики" - исключение, но и горстки таких достаточно, чтобы погубить сотни евреев.
Вытащенных из "малин" ведут к воротам гетто. Немцы говорят, что отправят их на постоянные места работы - ведь Вильнюсское гетто слишком тесно, чтобы прокормить всех.
Пытающихся бежать и отказывающихся повиноваться расстреливают на месте.
В тот день, 24 октября, названный евреями "днем первой акции желтого шейна", немцы депортировали более пяти тысяч евреев. Их провели по городу партиями, под сильным конвоем немцев и литовцев. Лишь немногие обладатели "арийской" внешности сумели по пути скрыться. Часть отправили в Лукишки, других депортировали в направлении Понар.
В сумерки вернулись с работы владельцы желтого "шейна". В гетто - затишье, безмолвие непоправимой беды. Теперь оно оглашается рыданиями и воплями вернувшихся. Они в ужасе бегут к своим домам, где в погребах и на чердаках оставили близких и любимых.
На улицах трупы. Тротуары и стены забрызганы кровью. Еще сверлит небо вопль девушки, наткнувшейся на бегу на тело матери в луже крови на брусчатке мостовой, плач осиротевших младенцев, стон стариков. Да можно ли описать муку, когда человек мечется от дома к дому, от "малины" к "малине" и со сдавленным рыданием ищет: может тут? Может там?..
29 октября ударом молота обрушивается на нас известие о ликвидации Второго гетто. Люди отказываются верить. Наверное, депортируют нетрудоспособных - ведь не могут же не выдать "шейнов" остальным!..
Переулки древнего виленского гетто окружены войсками. Внутри орудуют сотни немцев и литовцев - забирают всех. В несколько дней гетто опустошено дотла. Отказавшихся выйти из квартир убивали на месте.
Гетто, куда в день его создания было согнано 11 тысяч евреев, теперь пусто. Чудом спасшиеся одиночки пробираются всеми возможными и невозможными путями в Первое гетто, единственное для них убежище. Пробираются через печные трубы, через подземелья, чтобы, добравшись, снова скрываться: ведь они нелегальные. Согласно приказу юденрата, проживание здесь разрешается только постоянным, зарегистрировавшимся жителям.
Так появилась и она - наша маленькая Рашка. После ликвидации Второго гетто миновало несколько дней. Мы жили в слабой надежде, что среди депортированных есть еще уцелевшие, и мы их дождемся. Но время идет, и тот, кто не появился до сих пор, уже не появится никогда.
Тогда я и увидела ее впервые, в нашей комнате на улице Страшунь 15. В дверях вдруг возникло юное существо - лет четырнадцати, с огромными, живыми, детски-простодушными глазами. Заношенное, с чужого плеча пальто, в котором потерялась фигурка, на ногах рваные чулки без туфель. Все это навек запечатлелось в глазах, пока девочка, не шевелясь, молча смотрела на нас с порога. Она не кричит, не плачет - молчит. И только после того, как один из нас осторожно приблизился к ней, обнял и прижал к груди, она закричала, закатилась плачем, давясь слезами и повторяя снова и снова:
"Всех забрали, а я осталась - зачем?.."
Потом, выхаживая девочку от тяжелой болезни, свалившей ее после того вечера, я слышала, как в бреду она бормочет все те же слова и зовет маму. Позже, когда в ее утративших детский блеск глазах поселилось выражение упорной ненависти, она рассказала мне свою историю.
Рашка Твердин жила со своей семьей во Втором гетто. Отец и братья ходили на работу. Зачастую им не удавалось пронести из города даже куска хлеба, и тогда домашние голодали. Рашка, безвыходно сидя в гетто, опекала свою маленькую сестренку. Мать болела. В ту ночь она проснулась первой. Гетто сотрясалось от криков. Рашка услыхала на дворе плач, а затем голоса литовцев. Всем было приказано увязать свой скарб и выходить из дому. Мать и сестренка плакали, отец говорил, что надо спрятаться. Начали вязать узлы, отдельно для каждого - на случай, если разъединят. Стояла ночь, и крики в гетто не прекращались. Рашка на минутку выскочила во двор поискать укрытия. Там она наткнулась на литовца, державшего сверток. Рашка узнала сверток - у соседки две недели назад родился ребенок и теперь он оказался у литовца. Тот подбросил младенца в воздух и захохотал. Из свертка раздался отчаянный писк. Покидав сверток, литовец швырнул его на землю. Младенец умолк. Литовец заметил Рашку и скомандовал подойти. "Чей это недоносок?" Рашка ответила. "Стащи этого щенка к его сучьей матери", - сказал литовец и убрался.
