– Ты, – говорю, – ешь давай…

Тут с потолка внезапно спустился на нитке паук. Жирный! И завис прямо над столом.

– Игорь-игорь-игорь! Ой, лови его, лови! – я метнулась к окну, распахнула форточку.

Игорь облизнул ложку.

– Хочешь на мороз бедного паучка? Не жалко тебе?

Смеётся! А мне не до смеха.

– Пусть живёт с нами. Назовём его – Иннокентий. А что? Зато мух не будет. Очень вкусный суп, ещё налей…

– Выкинь его, выкинь! Я не хочу оставаться тут с ним одна!

Ой.

– В смысле – одна?

Игорь отодвинул тарелку.

Вот. Молодец я. Врать – не врать, а уж выбалтывать чего не надо я точно умею. Забыв про паука, принялась торопливо наговаривать: мол, Марк уехал, я за редактора, деваться некуда, да ты ешь, ешь, я же налила тебе, и в Башкирию завтра один поезжай, мама ведь ждёт…

Однако Игорь есть не стал.

– Значит, ты уже всё за меня решила… Ладно. Я уеду. Могу даже сегодня уехать. Чего тянуть. Тебе же твоя работа всего дороже.

Вот так…

Через полчаса я осталась в пустой квартире.

То есть не в пустой. Где-то в ней притаился Иннокентий.

***

Это просто слишком долгая зима, вот и всё. Слишком много наружного холода и темноты – неизбежно они пробираются внутрь, просачиваются через, конечно же, проницаемую границу. Поэтому злится Игорь, поэтому уехал Марк, поэтому отец говорил сегодня со мной таким скучным голосом. Может, болеет..? Да разве ж когда признается!

Противопоставить этому можно только радость. Я давно это поняла: надо просто делать побольше того, что радует. Физически делать. Простые вещи. Достать большую чашку, заварить чай с чабрецом. Надеть красное платье. Поговорить с умным человеком…

– Какая вы, Анечка, нарядная!

– Спасибо, Римма Васильевна! Ну а вы-то – вообще королева!

Фомина махнула рукой.

– Что ещё остаётся, когда тебе шестьдесят?

Мы сидели с ней за столиком в кафе Дворца культуры.

– Я – ненормальный человек. Со мной трудно. У меня характер. Актёры меня выгоняют из-за кулис во время спектакля. За кулисами я порву всех – и что тихо сказал, и что не вовремя вышел, и что не держит паузу!

При этих словах в её взгляде мелькнуло что-то кровавое. Я невольно поёжилась. Да, такая порвёт!

– Это издержки моей профессии, – вроде бы извинилась Фомина, однако в тоне её сожаления не было никакого. – Я так скажу, Анюта. Самое главное в жизни – найти работу. Найти работу, которая для тебя – страсть. Если это получилось, то вообще всё будет получаться! Потому что такая страсть заменяет всё, лечит от всего. Пусть предательство, боль, пусть неудачи какие-то… А ты – делай своё дело. Делай! – или умри, но тогда знай, что ты умер – неудачником…

Я тихо благословила судьбу, что сделала из меня журналиста. Какая женщина! А как ещё бы я встретилась с ней..?

– …а когда спектакль выпущен, и первый зритель похлопал в ладоши, наступает минута… Вы, Анюточка, наверное, по утрам коньяк не пьёте? Ну а я… Петенька, – позвала она официанта, тот кивнул и мигом принёс бокал. – Ужасная минута! За тебя, Анюточка, за твою страсть. Ты ещё молодая… Так вот. После спектакля наступает минута, когда замедляются все процессы и жить не хочется. Начинают одолевать болезни, какие-то капризы, какие-то неудобства, неудовольствия… пока новая выдумка не придёт.

Я всё размышляла над этим по дороге в редакцию. У меня тоже своя ужасная минута есть. Когда отправляешь очерк тому человеку, про кого он написан… В это время сразу и стыдно и страшно. Думаешь: вот он жил-жил… Тридцать лет, пятьдесят, сорок. Работал, мечтал, покупал обручальные кольца, думал, что подарить другу на день рождения, просыпался утром с похмелья, в дождливый день коляску с младенцем по дороге катил… А ты про него – полторы страницы. Самая ужасная минута!

Самая прекрасная минута: он прочитал и говорит – да, это про меня.

***

– Нет, это вообще не про меня! Я вам запрещаю это печатать! – Кошкин отложил текст. В его глазах стоял недобрый алый блеск.

Вообще-то, если человек ругает то, как ты сделал свою работу, значит, он саму-то работу, в принципе, считает ценной. Иначе не всё ли равно, как ты её выполнил? И это уже победа. На такой почве можно договариваться. На такой почве можно предложить: что ж, давайте будем разбираться – что не так, почему не так; переделывать будем… Но сейчас-то, о боже, некогда переделывать! – что я в номер поставлю?

О боже.

А что я на конкурс пошлю..?

Ноги и руки стали ватными.

В полосе – дыра. И победа – погибла.

Когда я училась в пятом классе, меня упихали в команду по плаванию… Не то чтобы я хорошо плавала, но остальные плавали ещё хуже. И вот мы на чемпионате – соревнуемся с командами других пятых классов. Это была эстафета: проплыл пятьдесят метров, коснулся бортика – в воду прыгает следующий. Солнце лупит в громадные окна, блеск, брызги, азарт! И я заразилась желанием победить. Бухнулась в воду, рванула вперёд – эх, никого рядом, я лучшая! Но в пяти метрах от финиша кончились силы. В пяти. Гадских. Метрах. Ну вот не могу я плыть дальше! – хоть ты что сделай. Я уцепилась за канат, разделяющий дорожки, и, перехватываясь ватными руками, поползла. Рядом со мной проносятся и один за другим финишируют соперники. На бортике дрожит и приплясывает товарищ по команде. Что-то кричат судьи…

– Но ведь доползла! – сказал потом отец.

– Лучше бы я утонула.

Когда с тобой никто в классе не разговаривает, ты и правда думаешь: ничего хуже в твоей жизни уже не случится.

– Ты сегодня сделала шаг ко всем будущим победам, – серьёзно сказал отец. – Запомни, ко всем!

– Как это? – не поняла я.

– Очень просто. Ты не сошла с дистанции.

И он объяснил мне: ты побеждаешь, когда у тебя есть привычка побеждать. А чтобы получить такую привычку, надо любое дело доводить до конца: маленькое, большое – не важно.

– А разговаривать они с тобой будут, никуда не денутся… Сама увидишь.

Послав Кошкина ко всем чертям («Хорошо, Иван Фомич, мы не будем это печатать, не волнуйтесь»), я включила компьютер. У меня была запись разговора с Фоминой и три часа до отправки газеты в типографию.

***

Снимать текст с диктофона – дело долгое. Многие не любят этот механический этап нашей работы. А я люблю. Мне нравится слушать интервью как бы со стороны, убегать за ответвлениями мысли, которые остались без внимания (я обычно в скобках по тексту отмечаю эти вновь открывшиеся возможности). А иногда слышу что-то такое, что совсем упустила в разговоре. Ведь невозможно быть внимательным каждый миг!

Потом не торопясь работаю над текстом. Правлю. Перечитываю. Правлю опять. «Убиваю любимых»… Непростая задача и непростое, посетившее меня два года назад открытие: твоя любимая мысль в тексте, как правило, не нужна.

Поэтому вычищать, безжалостно вычищать всё личное, выстраданное, своё; вырезать и выбрасывать всё, что служит лишь украшением – нужна только история героя, только динамика, только развитие и логика мысли.

А выводы – их доверим читателю. Это его часть работы…

– Ну что, щелкопёр? Газету ещё не развалила? – отец. Как чувствует, когда позвонить… И главное, что сказать!

– Впрочем, это будет небольшая потеря для общества…

Ладно, дорогой папа. Когда-нибудь ты поймёшь. Вот пошлю текст на конкурс, там увидим: нужно это обществу или нет.