– Ну, малыш, я вернулась. Все хорошо. А где мама? Ты почему здесь?
– Там. Мама там. Все там. – Митька стал выворачиваться из Вариных рук, и в конце концов ей пришлось опустить его на ступеньки. Брат потянул ее за руку. – Пошли, Варя, пошли, заберем маму домой. Я хочу домой.
Но домой они в этот день так и не попали. Уже поднимаясь за братом по ступенькам, Варя успела заметить, что Костик, подхватив поехавшую из рук подростков лавочную пирамиду, идет за медсестрой, а упустившие лавки ребята, сопя и отдуваясь, семенят следом. Промелькнула мысль: как же он, наверное, устал, бедный, а теперь еще эти лавки. Но, открыв дверь и войдя в холл госпиталя, она тут же забыла и о лавках, и о Костике. В нос ударил запах медикаментов, пота и запекшейся крови. Весь холл был заполнен ранеными – они стояли, сидели и даже лежали на каталках, на лавках и прямо на полу. Кто-то стонал, кто-то бредил, кто-то ругался, кто-то звал врача. Повсюду суетились люди в белых халатах: бинтовали, промывали, несли носилки, тоже ругались, уговаривали или просто молча делали свое дело. То тут, то там раздавался властный голос: этого в операционную, срочно; в процедурный; носилки сюда; поднимайте, аккуратно; здесь только обезбольте; все, этого во двор.
У Вари немедленно закружилась голова, она вцепилась в Митькину ручонку и стала оглядываться в поисках кого-нибудь, кто мог бы сказать, где искать Ольгу Евгеньевну. Ей нестерпимо захотелось присесть, закрыть глаза, заткнуть уши и не слышать больше этого ужасного: «Все, во двор». Это «Во двор» тупой болью билось в Вариной голове, сбивало дыхание – во двор могли выносить только мертвых. А Митька продолжал тянуть ее за руку – видимо он совершенно точно знал, куда надо идти, где искать маму. Варя медленно двинулась за ним, пробираясь между людьми. Совершенно неожиданно взгляд ее выхватил молоденького бойца, совсем еще мальчика, привалившегося к стене. Лицо его было серым, глаза обведены черными кругами, искусанные, растрескавшиеся губы кровоточили. Тоненькая, совсем детская шея торчала из гимнастерки, на которой у левого плеча расплывалось бурое пятно. Парень стоял, обхватив себя правой рукой, и молча смотрел куда-то в никуда. Также молча он стал сползать на пол. Только стена не давала ему упасть.
Варя в последний момент успела подхватить его и аккуратно опустить на пол. Тут же рука ее ощутила влагу. Она посмотрела на свою ладонь – кровь. Девушка стала быстро расстегивать истерзанную, порванную гимнастерку. Обнажилось плечо с жидкой, наспех наложенной повязкой, сквозь которую просачивался и расползался по груди кровавый ручеек. Варя обернулась к Митьке, спокойно разглядывавшему совершенно не предназначенную для детских глаз картину, и подтолкнула его к столу с разложенными на нем медикаментами. Брат без слов понял ее и заковылял в нужном направлении.
– И йод, Митька, – он оглянулся на сестру и двумя руками сгреб бинты и несколько пузырьков. Также молча он проделал обратный путь, спокойно обогнув санитаров, бежавших с носилками ему навстречу, и протянул сестре свою добычу.
Варя распустила узел, удерживавший повязку, и размотала бинт. Глазам открылось нечто рваное, откуда толчками выливалась кровь. Немедленно к ее горлу подступила тошнота и мелькнула мысль о Митьке, который продолжал молча стоять за ее спиной. Вдруг кто-то тронул ее за плечо, предлагая отодвинуться.
– Ну-с, что тут у нас. – Над бойцом склонился мужчина в белом халате. «Врач, – подумала Варя, – Слава Богу». Мужские пальцы быстро пробежали по окровавленному плечу, исторгнув из раненого тихий, какой-то не похожий на человеческий, стон.
– Хорошо, хорошо. Кость не задета.
Варя собралась уже подняться и отойти, оставив раненого на попечение врача. Но тот, даже не глядя на нее, выпрямился:
– Промывайте, бинтуйте, и в палату. Потом наложим швы. Просто большая кровопотеря. – Последние слова он договаривал уже отходя.
Варя снова склонилась над раненым. Потом бросила взгляд на пузырьки, добытые Митькой – в одном из них оказалась перекись. Она еще раз посмотрела на то, что еще недавно было молодым, юношеским телом. Боец больше не стонал, глаза его были закрыты. Видимо, он все-таки потерял сознание. Девушка беспомощно оглянулась вокруг – все были заняты своим делом, никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Она опять перевела взгляд на раненого, на его землистое, совсем еще молодое лицо с запавшими глазами и поняла, что выбора у нее нет.
Снять гимнастерку не получилось, и Варя просто разрезала ее скальпелем, также предоставленным заботливым Митькой. Стараясь, чтобы руки ее не дрожали, она стала промывать рану куском бинта, смоченного в перекиси. Кровь почти перестала течь. Оторвав еще один кусок бинта и сложив в виде большого тампона Варвара прижала его к ране и быстро-быстро стала бинтовать раненого, молясь про себя, чтобы он не очнулся, пока она не закончит – она просто не смогла бы взглянуть в эти наполненные болью глаза.
Не успела она закончить, как у нее за спиной, словно по волшебству, материализовались санитары.
– В палату?
– В палату, так доктор сказал, – язык почти отказывался повиноваться хозяйке.
Санитары подхватили раненого, уложили на носилки и споро зашагали куда-то в глубину коридора. Варвара изможденно привалилась к стене, в глазах расплывались какие-то темные пятна, а в голове билась одна только мысль: «Все это ужасно, ужасно… не могу больше… не могу». Из полузабытья ее вырвал Митькин голос: «Варя, ну, Варя, пойдем. Пойдем к маме», – братец настойчиво тянул ее за подол. Варя тяжело наклонилась к брату, погладила его по чумазой щеке, потом подала ему руку, за которую Митька моментально потянул ее вглубь того коридора, куда санитары унесли раненого.
***
Ольга Евгеньевна нашлась на втором этаже, в одной из палат. Увидев Варвару, она оставила групку молоденьких девушек, которым перед этим терпеливо что-то объясняла и бросилась к дочери. Уткнувшись в теплую материнскую грудь, Варя почувствовала, что из глаз ее начинают наконец течь слезы – огромные, горячие, затопившие вдруг все Варино существо. Все дальнейшее происходило как в тумане. Варя помнила крепкие, теплые руки матери, которые поддерживали ее пока они шли куда-то, усаживали ее на что-то мягкое, но комковатое, подавали чашку с чем-то остро пахнущим. А потом Варя не помнила вообще ничего.
Ольга Евгеньевна нашлась на втором этаже, в одной из палат. Увидев Варвару, она оставила групку молоденьких девушек, которым перед этим терпеливо что-то объясняла и бросилась к дочери. Уткнувшись в теплую материнскую грудь, Варя почувствовала, что из глаз ее начинают наконец течь слезы – огромные, горячие, затопившие вдруг все Варино существо. Все дальнейшее происходило как в тумане. Варя помнила крепкие, теплые руки матери, которые поддерживали ее пока они шли куда-то, усаживали ее на что-то мягкое, но комковатое, подавали чашку с чем-то остро пахнущим. А потом Варя не помнила вообще ничего.
***
Когда Варя проснулась, в распахнутое окно веяло утренней свежестью, то мягкое и комковатое, на которое она опустилась вчера, оказалось диваном в сестринской, где сейчас никого не было. Однако за окном уже раздавались голоса, слышалось какое-то бряцание – госпиталь уже проснулся и жил своей жизнью.
Варя опустила ноги с дивана – все ее тело немилосердно болело, казалось, каждая мышца горит огнем. Тем не менее она чувствовала себя выспавшейся и достаточно отдохнувшей. Варвара аккуратно, стараясь не тревожить натруженные мышцы, встала, подошла к окну. Нянечки развешивали на длинных веревках белье, и простыни, как флаги, развевались на ветру. Дверь тихонько скрипнула, девушка обернулась на звук – в дверях стоял Костик.
– Проснулась, спящая красавица?
– Костик, ты как здесь?
– Да вот как-то так, ногами в основном.
– С ума сойти. Ты что здесь делаешь? Хотя сама-то я что здесь делаю, мне не очень понятно.
– Как это что? То, что и делают в больницах – спишь.
