– Гли-ко, Кольча, как оне одёжу скрепляют, таких кругляшков с дырками можно из чего угодно уделать, и получается ловко, – сказал один.

– Кружки-то эти они делают из коровьих рогов, – сказал другой, пробуя мою пуговицу на вкус, – только скус у ней какой-то другой.

– Будя баить-то, – сказал тот, что постарше, – понесли его к волхву, пока не стемняло.

Меня как пушинку подняли за четыре конца палок и легко понесли куда-то по полю.

Шли мы долго, минут тридцать или сорок, как я примерно отсчитал. Подошли к какому-лесу и острогу из тёсаных брёвен. Меня положили у забора из заострённых брёвен и куда-то ушли.

Из проёма в бревнах вышел бородатый мужик примерно моего возраста с палкой в руках. Постояв около меня и потеребив бороду, он оглянулся по сторонам и сказал:

– Шпрехен зи дойч (говоришь по-немецки)?

Я удивился, но ответил:

– Я, я, ихь шпрехе дойч (Да, да, я говорю по-немецки).

– Мать-перемать, – выматерился мужик, – одна нерусь по округе болтается, человеческим словом перекинуться не с кем.

– Вы говорите по-русски? – спросил я? – Сам я русский и язык этот мой родной.

– Ты смотри-ка, – оживился мужик, – русским духом потянуло. Откуда такой будешь?

– Да как откуда, – сказал я, – как все, из Московии. Ты палки-то вытяни, а то ни сесть, ни потянуться.

– А давай-ка, мил человек, мы тебя на живот перевернём, я палки-то и выну, да только ты без моей команды не думай встать, – сказал мой собеседник. – И заруби себе на носу, Московия это не наша придумка, это всё проклятые империалисты придумали для пропаганды.

– Без проблем, – сказал я и даже перевалился на бок, когда одна палка освободила мою левую руку. Мужик вытащил обе палки и я ждал его команды вставать. Кто его знает, какие у них здесь порядки. Вероятно, это я к староверам попал, а у них там от чужаков освобождаются быстро, ни один ещё жалобы на них не подал.

После растянутых в сторону рук трудно приходить в привычное состояние, когда руки касаются друг друга. Пришлось даже прилагать усилия, чтобы руки пришли в нормальное состояние.

– Ладно, вставай, – услышал я над собой голос, – да только не вздумай шутить, а то у меня разговор короткий.

Я встал и обомлел. В руках у мужичка поблескивал потертостями на вороненых частях «маузер-большевик».

– Чего уставился? – сказал мужик. – Садись на пенёк, разговором закончим денёк. Гли-ко, стихами заговорил. Наш-то язык складнее и звучнее, а то я пока привык к тому, так думать даже разучился. У тебя, кстати, патронов для маузера нет?

– Нет, патронов для маузера у меня нет, – сказал я, чувствуя какую-то несообразность во всём том, что происходило со мной и вокруг меня.

– Ладно, – согласился мужик, – раз патронов нет, так рассказывай, кто ты таков и как здесь очутился.

– А чего рассказывать? – сказал я. – Купил я дом у внучки какого-то Громова и нашел ключ, а под ключ нашел дверь в амбаре, открыл дверь и по мосткам пришел сюда. Вот и всё.

– Точно, – закричал мужик, размахивая маузером, – он гад, Громов, привёл и меня сюда на разведку того, что пригодится нашему пролетарскому государству. Мы тогда вместе с ним в ЧК служили. Как под нами мостки стали проваливаться, а твари эти стали нас за ноги хватать, так мы на ветках и выпрыгнули на берег. Потом людей вот этих обнаружили. Громов говорит: «Гудыма, это предки наши, ты в них не стреляй, а то у нас чего-нибудь нехорошее сотворится. И побежали мы с ним к озеру. Он-то запрыгнул на мосток, а мне никак не удается, а люди всё ближе. Громов мне и кричит – разоблакайся до исподнего, за них сойдешь, а пистолет спрячь, пригодится, а я за подмогой побегу. Сейчас роту ЧОНа, части особого назначения, приведу». И убежал. А я здесь остался, подмогу ожидаю. Мне раньше-то Громов сказки рассказывал про нашу историю, что жили мы в многобожии и главным у них был Перун. А потом стали князя Владимира, что сейчас святым почитается, соблазнять разными религиями, а он и говорит, что помимо греческой религии я никакой не хочу. Она, мол, самая правильная и я её славить буду. Вот и стали мы по воле Владимира православными. А Громов, так значит, преставился уже, раз внучка его хоромину его продала? Да как же это может быть, если я здесь всего лишь три года обитаю?

– Да давно уже преставился, – подтвердил я, – в ВэЧэКа он служил, ордена имеет за службу. А что дальше-то у вас было?

– А что дальше было? А то и было, – как-то нехотя стал говорить мужичок, думая о чём-то о своём. – Стою я в исподнем и в сапогах яловых, а на боку маузер в деревянной кобуре на ремешке висит. Бегут на меня мужички в льняных рубахах и кто с палкой, а кто с вилами деревянными. Стоой, – кричу я им, – вы так посланца вашего главного бога встречаете? Да как стрельну в воздух, так они и попадали все в страхе. А мне что делать прикажете? Попинал я сапогами зачинщиков, да потом приказал всем идти за мной. Они и пошли. Подошли мы сюда, к лесу и говорю я им, что вот здесь будем строить молельный дом для Перуна нашего. Они только «за». Приехал князек ихний, ему я тоже показал, как маузер стреляет, говорю, что вот помощник мой снова к Перуну побежал, чтобы рать мне прислать для моей защиты и разорения всех, кто мне будет в почестях отказывать. Гляжу, сробел князь-то и говорит, что не надо на него небесную рать присылать, молись только за нас, а уж мы тебя защитой не обделим. Вот так и живу здесь. Как священник. Разные тут церемонии делаю, с волхвами, знахарями ихними, дружбу вожу. Недавно половецкий разъезд приезжал. Парочку половцев я подстрелил метров с пятидесяти. Теперь не появляются, а обо мне слава разнеслась, что я перуновым огнём издалека врагов поражаю. У тебя курить-то есть чего?

– Не курю, бросил, – сказал я, – курение для здоровья вредно.

– А ты сам-то из какого года будешь? – спросил мужик. – Как-то всё у тебя не по-нашему.

– Я из 2013 года, – сказал я.

Я не сразу нашел воду и ковшик для того, чтобы принести воды Гудыме. Он очнулся раньше, чем я пришел с водой. Отхлебывая воду из ковшика, он грязно матерился и проклинал всех и вся. Взяв обратно ковшик, сделанный из цельного сучка сосны, причём ручка была искусно вырезана в виде огромного фаллоса, я отхлебнул воды сам и подумал, что нужно бы обрызнуть и матерящегося мужика, что я и сделал.

– Ты чего брызгаешься, – закричал новоиспечённый волхв, – ты хоть представляешь то, что мы пришли сюда в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году, а у вас уже две тысячи тринадцатый год. У меня здесь прошло три года, а у вас там девяносто лет. Куда я нужен там таким? Что там у вас за это время произошло?

– Давай мы об этом потом поговорим, когда ты к этому известию привыкнешь, – предложил я, – а то ещё окочуришься, не дай Бог, а как я без тебя буду тут обживаться?

– Ладно, – согласился Гудыма, – попривыкну и расскажешь мне всё постепенно, как и что. А у тебя документ-то при себе есть какой-нибудь.

– А зачем мне документ, – сказал я, – я ведь не в банк иду за деньгами. Вот, разве что, – и достал из кармана недавно приобретённый смартфон.

Для читателя я не буду объяснять, что такое смартфон. Все уже знают, а многие и пользуются ими постоянно.

Я показал Гудыме несколько фотографий, снятых в последние дни, сфотографировал его в фас и в профиль, пока питание в телефоне не село.

– Давайкось мы тебя обрядим в сегодняшние одежды, чтобы не выделяться тебе, а то, неровен час, к князю большому вызовут, – сказал хозяин, – у нас тут, понимаешь, послы иностранные шастают, всё в свою веру русичей зовут. Ты-то как, насчет веры определённый или как мы, воинствующие атеисты, как говорил нам товарищ Ленин и приказывал товарищ Троцкий.

– Как тебе сказать, товарищ Гудыма, – сказал я, – когда пал коммунистический режим и к власти пришли демократы, все правоверные коммунисты спрятали свои партбилеты и выстроились в церквях со свечками в руках. Крестились так истово, что на лбу синяки себе набили щепотью. Стали называться воцерковлёнными. Это когда грешники вдруг становились истово верующими. Таких всегда назначали на должности для борьбы с бывшими товарищами. Бывшие марксисты становились хорошими начальниками охранки, а богохульники становились главными инквизиторами. Бывший меньшевик Вышинский был назначен генеральным прокурором и уничтожил половину командного состава Красной Армии, а потом армия без командиров откатилась под самую Москву.