Я догадался, что это природный солонец, а в скрадке прячутся, или прятались - поправился я, охотники. Вспомнились рассказы байкальских охотников, которые говорили о десятках изюбрей, собирающихся на марянах ранней весной. В это же время олени часто посещают солонцы, лижут соль, и даже едят соленую землю.
С Байкала дул холодный ветер, солнце клонилось к закату, и я подумал, что мне пора на метеостанцию - там сегодня праздник...
На метеостанции было "многолюдно". Как только я вернулся, меня пригласили попариться в бане, стоящей во дворе Матюхинского дома. Раздевшись в предбаннике, я открыл двери и нырнул в жаркую полутьму парилки. Василий, предложил мне березовый веник и плеснул в раскаленный зев печки, ковшик горячей воды. Жар волной ударил в лицо, заставлял отвернуться и инстинктивно затаить дыхание. Потом я стал хлестать себя пахучим веником по спине, по плечам, по ногам.
Я люблю париться и могу терпеть сильный пар долгое время. Василий пытался со мной соревноваться, но не выдержал, выскочил в предбанник. Я еще несколько минут нещадно бил себя веником, задыхаясь в горячем аду, а потом выскочил наружу и увидел, что Василий выскочил из бани голышом и приседая погружается с головой в озерные волны. Я тоже, прикрывшись полотенцем, побежал в воду, осторожно ступая по камням, вошел в Байкал по пояс, и нырнул под набегающую волну, ощущая всем телом холодное жжение ледяной воды. Быстро помывшись, мы оделись и вернулись в дом, где уже накрывали на стол, и суетились две разрумянившиеся женщины, а мужчины сидели и спокойно разговаривали. Дети, радуясь празднику, пытались помогать матерям, но только путались под ногами.
Мужчины говорили о Бурмистрове, чей пустой, заброшенный дом стоял дальше к северу от метеостанции, километрах в двадцати. Бурмистр - как его здесь называли, был личностью легендарной.
Появился он на Байкале лет тридцать назад, откуда-то с Украины - большой, сильный, уверенный и веселый. Он охотился и рыбачил, и делал это удачно. Сколотив какой-то капитал, он привез жену с Украины, выхлопотал разрешение построить дом на берегу Байкала, далеко от поселений и с помощью нанятых на лето помощников, срубил громадную избу, в которую и вселился всей семьей.
Вскоре, его дом узнали все коренные байкальцы.
Он радушно и хлебосольно принимал гостей, налаживая хорошие отношения и связи с нужными, известными людьми. Он выписал из Японии какие-то супер сильные моторы на лодку, имел какие-то очень дорогие ружья и лучших охотничьих собак на побережье. Он развел скот, поставлял мясо в районный центр, в ресторан и в столовые, выделывал шкуры овечьи и звериные, по каким-то новейшим технологиям. Он стал настоящим предпринимателем.
Но времена переменились, открыли заповедник, заставили Бурмистра переехать в Онгурены, где его не очень любили буряты. Удачливым людям нередко завидуют. Так было и с Бурмистровым.
Я, слушая эти рассказы, подумал что на обратном пути обязательно зайду к Бурмистрову и поговорю с ним. "Такие люди - думал я - нынче очень редко встречаются. Обычно они либо попадают в тюрьму. Либо их сживают со свету завистливые соседи".
Между тем, стол был накрыт, и нас всех пригласили к столу. Была на столе и бутылка водки, но главное, были соленые и маринованные грибы, соленые огурцы, моченая брусника и пирог с черникой. Мы выпили по рюмке за здоровье Женьки и стали закусывать.
Матюхин вспомнил, как на их свадьбе с Леной - так звали жену, в Забайкальской тайге, в егерской избушке, ели и пили из пластмассовой посуды, а гости сидели на самодельных лавках. - Зато потом, Лена ходила со мной в тайгу, и когда попадался браконьер, то видя молодую женщину рядом со мной, он стеснялся вести себя грубо Матюхин засмеялся: - Когда появился Женька, все конечно изменилось. Я надеюсь, что скоро, когда сынок подрастет, мы снова будем вместе ходить по тайге...
Все смеялись. Незаметно разговор перешел на отношения с бурятами. Матюхин разгорячился: - Они хотят жить так, как они жили до заповедника. Они жалуются, что у них отняли лучшие места, но ведь и тогда они бывали здесь очень редко. По весне стреляли нерпу на ледяных полях, да на солонцах зверя добывали. А сейчас они обвиняют нас в том, что мы не даем им пасти скот в лучших местах, пишут письма во все инстанции. Сейчас пользуясь тем, что нас мало, они проникают на территорию БЛЗ, охотятся там, но я этому положу конец. Закон для всех закон...
Я был с ним не согласен. "Заповедник дело хорошее - но надо было с людьми посоветоваться, где-то уступить и жить мирно, как добрые соседи. Вражда будет мешать всем". Я так думал, но молчал. Мне хотелось посмотреть и услышать обе стороны.
Гордеев - метеоролог - рассказал, как он скучал здесь когда приехал сюда, еще без жены и сына. - Мне кажется - говорил он задушевно, - что иметь семью - это счастье. Сейчас, когда мы вместе, метеостанция стала моим домом, а не только работой. У нас есть корова, есть молоко для детей, заведем овец, будем иметь мясо и шерсть. А много ли человеку надо. Погода здесь хорошая, исключая штормы, а уж такого воздуха чистого, я нигде не видел. Конечно, жить здесь всю жизнь трудно.- Он вздохнул. - Через четыре года наши сыновья пойдут в школу, и надо будет что-то решать...
Один из егерей, самый старший по возрасту, засмеялся. - Дети должны привыкать к самостоятельности. Я слышал в Англии, аристократы отдают детей своих в интернаты, чтобы приучить к мужской самостоятельности.
Но мы не аристократы - вмешалась жена Гордеева, и все снова засмеялись.
За разговорами время шло незаметно. Когда попили чай и съели горячий пирог, за окнами спустилась ночь. Егеря ушли к себе в зимовье. Гордеевы ушли еще раньше. Я поблагодарил хозяев и тоже пошел к себе.
Перед расставанием, я сказал Матюхину, что завтра собираюсь на перевал, взглянуть на Лену. Матюхин рассказал мне путь, сказал, что там, наверху, стоит автоматическая метеостанция - чтобы я не удивлялся.
Придя к себе, я растопил печку и долго лежал на нарах, вспоминая все услышанное. Мне показалось, что Матюхин немного "тянет одеяло на себя". "Ведь буряты жили здесь давно, они охотились, рыбачили, но главное, их дело - скотоводство. И потом, я вспомнил, как Матюхин ругал туристов, и подумал, что туристы, в большинстве народу хороший, и что они с маршрутом, проложенным через заповедник, никому не будут мешать. Они ведь не охотники. Они даже не любят охотиться.
Следить за порядком в заповеднике это одно, а запрещать и стоять на страже запретов - это другое". Незаметно я заснул, и когда проснулся, то в домике было темно - дрова в печке прогорели. Я встал, сходил на улицу, полюбовался на звездное небо, поеживаясь, вернулся и залез в теплый спальник. Засыпая, я вспомнил засидку и солонец. Может быть сейчас там олени. Им здесь хорошо, Их, здесь никто даже не пугает.
...Проснулся я рано. Собрал рюкзак, оделся и вышел на улицу. Было тихо и солнечно. В домах, наверное, еще спали. Я в первый раз увидел корову, которая паслась за домом Гордеева, в огороженном пространстве. Когда я проходил мимо изгороди, она подняла голову и долго смотрела мне вслед.
Я направился в сторону Солнце-пади, по которой шла тропа на перевал. Войдя в устье пади, залюбовался скалистыми склонами, круто поднимающимися к синему небу. На скальных уступах, тут и там росли пушистые кедры и сосны. Из-под снежника, языком спускающегося с кручи, вытекал пенистый поток талой воды, беззвучно падая с большой высоты, и скрываясь среди стволов хвойных деревьев на склоне.
Воздух был так чист и прозрачен, что очень трудно было определить расстояния до скал или отдельно стоящих там, в вышине, заметных деревьев.
Чуть погодя склон пади, по которому шла тропа, начал подниматься вверх. Загрохотал справа, в каменистом русле, ручей. По пути, я насчитал несколько пяти - шестиметровой высоты, водопадов, с шумящей белопенной струей.
Еще выше начался крупноствольный кедровый лес с деревьями в два обхвата. Под деревьями лежали глубокие сугробы тающего снега. И на этом снегу, тут и там, виднелись громадные вытаявшие следы медведей. Они были больше чем, поставленные вместе два моих сапога. Но так мирно светило солнце, так беззаботно посвистывали маленькие птички в кронах хвойных гигантов, что я почти не обратил внимание, на опасность встречи с весенним медведем.
