Я внимательно слушал и понимал, что он во многом прав, что к свободным людям так нельзя относиться...
- А теперь устроили еще заповедник,- продолжал Алексей - закрыли, заняли наши самые лучшие пастбища, перегородили тайгу. "Это заповедник, а это ваши угодья", - и снова получилось так, что все лучшее отошло государству, а все худшее оставили нам. Мы писали письма, жалобы, но нам никто толком ничего не объясняет, а говорят - это приказ сверху. Но тот кто на верху, тот не знает наших нужд, наших забот. Почему он нас не выслушает!?...
Алексей закончил и посмотрел на меня. Другие тоже повернулись ко мне. Надо было отвечать...
Я во многом с вами согласен- вступил я. - Политика чиновников тут неумная, а может и хуже. Но ведь такое сейчас во многих местах происходит. Я сам охотник. И вижу, как у охотников отнимают все права, а остаются одни обязанности. Взносы надо платить, в охотничьих хозяйствах надо отрабатывать определенные дни. Путевки - если они есть, надо покупать, но придет время охоты, и иногда ни разу за осень в лес не выедешь. То, то не так, то это.
А ведь кругом много инспекторов и охотоведов. Они тоже есть хотят, и им тоже надо деньги платить. И они за тобой охотятся, как за зверем, и рады если поймали. Поэтому и браконьеров много. Кому захочется через эти чиновничьи рогатки пройти. Зверя много, а охотиться нельзя. Вот и гибнет зверь от эпизоотий, потому что его расплодилось так, что уже и кормиться трудно. Два года назад кабаны вдруг все заболели, все вымерли, туши валялись в тайге почти в каждом распадке. А ведь могли разрешить стрелять во время охоты. Ведь это не так просто к зверю подкрасться и убить. Это ведь не корова, в огороде привязанная...
Слушатели покивали мне, но иногда я ловил себя на мысли, что они не понимают, о чем я говорю, частью из-за плохого знания русского, частью потому, что были далеки от моей ситуации. Просто у них были другие проблемы. Только Алексей был внимателен и вникал в сказанное...
Разговор сам собою закончился, и чабаны стали играть в карты, переговариваясь по-бурятски. Я устал, начал зевать и Алексей, на правах хозяина, предложил мне ложиться спать, что я и сделал не откладывая...
...Как только кто-то из пастухов утром зашевелился, а было около шести часов, я тоже проснулся, оделся, сходил на улицу, собрал рюкзак...
Алексей на мои вопросы, как мне сейчас идти к мысу Покойники, ответил, что довезет меня на мотоцикле до берега, а там тропа. Я поклонившись, сказал всем спасибо, и мы вышли.
Над вершинами байкальского хребта плыли стада туманно-серых туч. Ветер подгонял их с востока на запад, и я стал опасаться ненастья или дождя, но Алексей подбодрил меня: - В это время года дожди здесь очень редки. С утра может быть иногда и сырой туман, потом все расходится и к вечеру солнце. А вообще, тут много солнца и весной особенно. В учебниках пишут, что как в Ницце. Он засмеялся... - В Ницце не был?- шутливо спросил он, не ожидая ответа. - Но погода здесь солнечная - это точно.
Я, с рюкзаком за спиной влез на заднее сиденье, и мы поехали, прямо по луговине, без дороги, объезжая водяные лужи...
Через несколько минут подъехали к берегу. Алексей достал из кармана куртки мятую тетрадку в клетку и стал рисовать схему моего пути к Покойникам. Попутно, он комментировал нарисованное. Про первую речную долину он сказал, что это была хорошая площадка для выпаса телят и овец, но сейчас туда нельзя, там заповедник. Потом он нарисовал слева от берега озера круг и перечеркнул его поперек.
Это - сказал он - древняя каменная стена или изгородь, давно разрушенная, но хорошо видимая с воды. Может быть это межевая изгородь, а может быть часть древнего загона...
Он глянул на меня. - Ведь здесь когда-то жили многолюдные племена...
На мой вопрос, откуда он все это знает, он ответил, что окончил исторический факультет в Улан-Удэ, в пединституте, и какое-то время преподавал историю в школе, а сейчас решил вернуться к пастушеству, и стал колхозным бригадиром.
Вы русские должны знать, что сделали для нас бурят много плохого, хотя я как историк понимаю, что не все русские виноваты, а только глупые чиновники в государственной власти.
Я кивнул соглашаясь: "Это так".
Алексей продолжал чертить схему. - Следующая речка очень дикая. Там ущелье и придется часть пути идти берегом, прыгая с камня на камень. Ночевать будете - он почему-то перешел на вы - в зимовье. Оно тут. Ходу туда около восьми часов... Назавтра пойдете дальше, но там местами тропа пропадает, и надо обходить скалы и склон по берегу. Дальше начнется лес, который подходит прямо к берегу и там уже тропа.
Он посмотрел вдаль, вдохнул и закончил. - Ну, вот и все. Счастливого пути. Если пойдете обратно пешком, заходите...
Мы пожали друг другу руки, и я тронулся в путь, а он сел на мотоцикл и быстро уехал. "Хороший человек Алексей" - подумал я - и стал вглядываться вперед, представляя, что меня ждет там.
А "там" меня ожидало уже буквальное одиночество. На фоне громадного водного пространства и объема, справа, и мощных, то заросших лесом, то засыпанных камнем горных склонов, я почувствовал себя букашкой, муравьем, ползущим по безлюдной земле. Мне вспомнился рассказ моего соседа по самолету, который летел с Севера. Он рассказывал, что испытал психологический шок, когда впервые увидел северное сияние. Он говорил, что почувствовал себя одинокой мышью на гигантских пространствах тундры, не в силах объяснить, кто и как делает северное сияние - это чудо природы...
Я тоже был одинок, но это не было шоком. Скорее констатация факта. И я не испугался, а скорее обрадовался.
Предыдущие годы, я много времени проводил в лесах, и потому, знал чувство ответственности, но и чувство облегчения, которое испытываешь, оставаясь наедине с природой: равнодушной, настороженной или угрожающей, в зависимости от нашего внутреннего состояния. И я, привык подчиняться природным ритмам, погоде, условиям жизни. И тогда, я мог испытать чувство восторга и преклонения перед величием и соразмерностью природы. Здесь и сейчас все зависело от меня, и потому, я стал внимательнее, осторожнее, приготовился к испытаниям. Мой опыт лесного жителя подсказывал мне, что здесь, где сухо, солнечно, есть вода, чтобы пить, есть лес, чтобы сделать костер, когда станет холодно, есть продукты, чтобы есть, - нет причин для паники и беспокойства.
И я, вдруг, осознал внутри себя чувство покоя и радости, связанной всегда с ощущением свободы, которое испытываешь в такие моменты единения с природой. Когда ты рядом с людьми или среди людей, ты чувствуешь, что они "другие", а ты отдельно. Здесь, я был частью всеобщего, объединился со всем сущим!
И еще одна картинка всплыла в памяти - фотоплакат, на котором индеец стоит с копьем в руке, полуголый, настороженный... Но какие же спокойные и уверенные у него глаза, как сосредоточенно и внимательно он смотрит на мир!
Я пытаюсь описать мои чувства, а мое тело, в тот момент, двигалось, глаза всматривались в детали ландшафта, сердце работало ровно и сильно. Я привык к лесному одиночеству и часто радовался, когда оставался один на один с природой. Я был её сыном, а она, природа, моей матерью создательницей и хранительницей...
Узкая тропка вилась по склону неподалеку от берега. Часа через полтора, размеренной ходьбы, тропа свернула налево чуть в гору, и я понял, что здесь берег стал крутым и обрывистым, и поэтому, тропка выбрала более легкий путь.
Чуть погодя я попал на широкий горный луг, и пройдя еще немного, перелез, перебрался через каменную преграду: это был вал из рассыпанных от высокой середины к краям, гранитных валунов и булыжников. Направление этой разрушившейся стены шло вдоль луговины и она, исчезая впереди и позади меня, удалялась в обе стороны к краям широкой поляны.
Я стал гадать, что это было когда-то.
"Может быть граница между владениями разных хозяев или даже разных племен? А может быть, это была часть древнего загона, в котором древние люди держали прирученных лошадей, коров и овец? Может быть - страшно вообразить - здесь, древние люди построили поселок, а эти камни служили стеной, защищающей это поселение..."
