Сыновья Гертета, Джонат и Роланд, отделились и сели на нижний ряд среди остальных кузенов, вместе с лордами и баронами. А их отец, потея в своём наряде, несмотря на прохладный ветерок, взобрался по деревянным ступеням на самый высокий уровень, где втиснулся рядом с паланкином Гариуса. Невероятный наследник не потрудился даже кивнуть, и даже никак не показал, что заметил своего дядю, если не считать того, что ему пришлось втиснуться рядом с зашторенным паланкином.
– Давайте поскорее. – Громко крикнул Гертет за нашими спинами. Я обернулся и увидел, что он рукой приглаживает ко лбу влажные пряди седых волос. Со своей отвисшей челюстью и налитыми кровью глазами он выглядел куда более вероятным кандидатом в могилу, чем мой отец когда-либо. – При жизни Реймонд достаточно заставлял меня ждать на этих своих мессах. Пусть не тратит больше нашего времени впустую.
Архиепископ внизу на площади, увидев взмах руки Гертета, начал громко читать из огромной библии, которую держали перед ним два мальчика-певчих.
– Вся эта история с погребальными кострами – просто чушь собачья. – Гертет всё ворчал за моей спиной. – У меня поутру есть дела получше, чем торчать здесь и нюхать, как готовится Реймонд. Надо было засунуть его в крипту вместе с остальными Кендетами.
Поскольку наша фамилия передаётся через монарха, все мы были Кендетами, несмотря на то, что три сына бабушки были от разных отцов. Раньше я всегда гордился этой фамилией, хотя здесь, на платформе, гордость несколько портил тот факт, что приходилось делить её с Гертетом. Я надеялся, что его мнение о кремации мёртвых не покинет дворца. Убеждать вермильонцев эксгумировать и сжигать мертвецов было нелегко и без глупостей, которые провозглашал Гертет Кендет.
Наконец, с латынью и ложью было покончено. Архиепископ Ларрин захлопнул громадную библию с грохотом, эхо которого разнеслось по Чёрному Двору, и его бесповоротность бросила меня в дрожь. Печать отца висела на епископской шее, поблёскивая на солнце. Младший клирик передал Ларрину горящий факел, и тот должным образом бросил его в растопку, сложенную у погребального костра. Пламя занялось, разрослось, затрещало, взревело и принялось пожирать поленья сверху. К счастью ветер дул с юга и уносил дым прочь от нас – серые клубы поднимались над Марсейльской башней над стенами дворца, и улетали над городом.
– Балесса сказала странную вещь. – Дарин не отрывал глаз от огня, и можно было подумать, что он и не говорил. – Она сказала, что проходила мимо отцовских покоев в тот день, когда он умер, и слышала, как он выкрикивал что-то о дьяволе… и о своей дочери.
– У отца нет дочери, – сказал Мартус с такой твёрдостью в голосе, которая указывала, что если найдена какая-то внебрачная дочь, то её следует забыть как можно быстрее, чёрт бы её забрал.
– Дочь? – Я тоже смотрел на пламя. Балесса не славилась полётами фантазии. Чтобы найти женщину, ещё твёрже стоящую на ногах, чем мажордом Римского зала, пришлось бы искать повсюду. – Он просто был пьян и нёс чушь. Когда я видел его несколько дней назад, он тоже был навеселе.
Дарин хмуро посмотрел на меня.
– Отец не пил уже несколько недель, с тех самых пор, как вернулся из Рима. Служанки говорили мне, что это правда. От людей, которые за тобой убирают, ничего не спрячешь.
– Я… – на это мне нечего было сказать. Отец уже всё мне сказал. Он хотел быть лучшим отцом. Теперь я хотел быть лучшим сыном.
– Джула была с ним в конце, – сказал Дарин.
– Он умер один! Вот что мне сказали! – Я взглянул на брата, но он смотрел вперёд.
– Кардинал не должен умирать наедине с кухаркой, Ял, – фыркнул Мартус.
– Но всё равно он там была, – сказал Дарин. – Она лично принесла ему бульон. Она готовила ему дольше, чем мы были его сыновьями.
– И что сказала Джула?
– Что он затих, она даже подумала, что он уснул. А потом, видя, какой он бледный и неподвижный, она решила, что он умер. Но он её удивил. В конце он ожесточённо пытался подняться, пытался выговорить слова, но не издавал ни звука. – Дарин отвёл взгляд от горящего костра – ввысь, поверх дыма, в синие небеса. – Она сказала, что он казался одержимым. Как будто другой человек. Она сказала, что встретилась с ним глазами, и в этот миг он дотронулся до своей печати у постели, и, коснувшись её, рухнул на подушки. Мёртвый.
Ни Мартус, ни я ничего на это не ответили. Мы стояли в тишине, слушая треск пламени. Ветерок развевал дым, и на миг я увидел там фигуры, переходящие одна в другую – почти сжатая рука, почти лицо, почти череп… все они выглядели тревожно.
Прошло полчаса, прежде чем гроб с глухим треском упал, раскидав пылающие брёвна и подняв к небесам вихрь искр. Жар достиг даже верхних рядов, наши лица раскраснелись. Архиепископ подал сигнал, и дворцовый флаг приопустился – это служило признаком начала траура и показывало, что мы можем уходить.
– Ну что ж, дело сделано. – Гертет с трудом поднялся и затопал вниз во двор. Остальные поняли намёк и пошли следом. Некоторые помедлили. Моя кузина Сера повернулась, чтобы принести мне и братьям соболезнования по дяде Реймонду. Ротус пожал нам руки. Миша де Вир в чёрном платье ждала своего Дарина на границе двора, рядом с ней стояла кормилица с моей племянницей, которая выглядела розовой и пухленькой в траурной одежде. Баррас и Лиза говорили какие-то слова, добрые, наверное, но их смысл ускользнул от меня. И наконец остались только три брата, и вероятно пустой паланкин позади нас.
– Я вечером собираюсь напиться, – Дарин встал. – Мы никогда не видели лучшего в этом человеке. Быть может и наши сыновья не увидят в нас лучших качеств. Я помолюсь за него, а потом напьюсь.
– Я с тобой. – Мартус поднялся на ноги. – Выпью за то, чтобы дядя Гертет заснул вечным сном до того, как Красная Королева сойдёт с трона. Боже, уж лучше, чтобы кузина Сера получила корону, чем этот старый ублюдок. – Он хлопнул себя ладонями по плечам. – Ялан, давай с нами. По крайней мере, в выпивке ты силён. – С этими словами он начал спускаться по ступеням.
– Стюард, – Дарин кивнул в сторону паланкина, положил руку мне на плечо и последовал за Мартусом.
***
– В каком состоянии наши защитные сооружения? – донёсся голос Гариуса из-за занавесок.
– Западная стена трескается. Целые секции надо подпирать. Предместья надо сжечь и сровнять с землёй. Люди Мартуса скучают и дерутся со стражей. Нам не хватает сотни арбалетов, и половина наших скорпионов нуждается в ремонте, если мы хотим, чтобы они смогли выстрелить больше пары раз, прежде чем сломаются. Зерна запасено лишь треть от того, что должно быть. А в остальном всё хорошо. А что?
– Ты смотрел отчёты?
– Конечно. Некоторые.
– Число гулей в городе за последние четыре дня? – Он выбрал как раз то, что я запомнил, когда Ренпроу положил отчёт мне на стол.
– Хм, три, потом семь, вчера двенадцать, и ещё около дюжины этим утром, до того, как я ушёл на обед.
– Они ведут разведку, – сказал Гариус.
– Что? – Я наклонился и отодвинул занавеску. Он выглядел как монстр в тёмном логове – нездоровый монстр, бледный и покрытый каплями пота. – Они же падальщики, полумёртвые трупоеды, которые рыщут на берегах рек. Мертвецы проплывали по течению уже несколько недель – в Роне какая-то Орлантская армия потерпела поражение. – Я подумал, что ещё до конца месяца бабушка завалит реку трупами словенов.
– Ты нанёс на карту места, где их ловили и видели? – спросил Гариус.
– Ну, нет, но там нет никакой системы. Разве что у реки их больше. Но они повсюду. – Я попытался представить это в уме. Что-то в этой картине меня встревожило.
– Повсюду. И никогда дважды в одном и том же месте? – Гариус выглядел мрачно.
– Ну, иногда. Но не часто. Как только стража их замечает, они не возвращаются. Это же хорошо… да?
– Так поступают разведчики. Выискивают слабые места, собирают информацию, чтобы составить план.
– Мне надо идти, – сказал я. – Были сообщения о нападениях мертвецов в пригороде. – Меня больше волновали сообщения о нападениях в пределах стен, но последние донесения сообщали о вспышке внезапных атак.