Он многое хотел сказать Ольге. Но сейчас не находил нужных слов. Да они и не были нужны. Улыбаясь, он смотрел на бледное, с еле заметным румянцем лицо Ольги, милее которого не было на свете. Девушка слабо отвечала, когда Трофимов сжимал ее руку.
Заглянула сестра и напомнила, что время свидания истекло и он, Алексей Петрович, находится здесь уже лишних двадцать минут.
- Не может быть! Я только что вошел.
Сестра понимающе улыбнулась.
Алексей Петрович, проводив взглядом сестру, порывисто поцеловал Ольге руку и, не оглядываясь, направился к двери.
Ольга задумчиво посмотрела на руку, положила ее под щеку, улыбнулась и закрыла глаза, счастливая и успокоенная.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Письмо Родионова, как и всякая кляуза, отняло у людей много времени и изрядно попортило им нервы.
Когда комиссия потребовала от Трофимова письменного объяснения, он искренне возмутился:
- Вы что, серьезно?
- А что же, по-вашему, мы приехали сюда в бирюльки играть? - резко ответил ему председатель комиссии.
- У меня нет времени писать объяснения по поводу всяких глупых заявлений!-вспыхнул Алексей Петрович.
Это заметно настроило членов комиссии против него. Они придирчиво расспрашивали его, по-своему истолковав его резкость.
А у Алексея Петровича и в самом деле не было времени. К тому же покушение на Ольгу вывело его из душевного равновесия. Но объяснение написать все-таки пришлось. "Ну и подлец!"-думал Алексей Петрович, сидя поздно ночью у себя на веранде и пункт за пунктом отвечая скрепя сердце на кляузу Родионова.-"Надо отдать ему справедливость: ловко он накрутил эти обвинения, посторонний человек не сразу разберется."
Успех атомных холодильников в Белых камнях облегчил и ускорил работу комиссии. Обводненные промыслы один за другим переводились на новый режим эксплуатации и давали все больше и больше нефти. А это делало безосновательными обвинения Родионова: ни о каком авантюризме, а тем более вредительстве, не могло быть и речи.
Самому Родионову его просчет был совершенно ясен. Он донял, что слишком далеко зашел, но сдаваться не собирался, надеясь выгородить себя. Перед членами комиссии, в присутствии Трофимова, Воронина и других инженеров, Родионов, блудливо пряча взгляд, говорил:
- Кое в чем я действительно был неправ, ошибался. И это я признаю. Может быть, кое-кому не нравится слово авантюризм. Но мне кажется, что дело не в том или ином слове. Тут объективный подход нужен. Я думаю, члены комиссии понимают, что если бы не атомные холодильники, которые явились счастливым случаем, то многие промыслы мы довели бы до полного обводнения, до гибели. Я не мог молчать, понимая, к чему это ведет. Так должен был бы поступить каждый честный человек. Но, конечно, в новых условиях мой сигнал уже потерял свое значение... А если я в чем-то ошибся, ну так что ж! Не ошибается тот, кто не работает. Признаю...
Когда же один из членов комиссии поддержал Родионова, заявив, что хотя Родионов во многом и заблуждается, у него лично нет никаких сомнений относительно честных намерений автора заявления, Родионов поспешно, с заискивающей улыбкой поддакнул:
- Ну да, ну конечно. Зачем бы я стал писать... Теперь, в новых условиях, другое дело...
Тут не выдержал Воронин. Его возмутило притворство Родионова:
- Нет, товарищ Родионов, тут дело не в новых условиях и не в твоих заблуждениях. Ведь те крупицы правды, которые есть в твоем заявлении, пересыпаны такой ложью и такой подтасовкой фактов, что ни о каких твоих заблуждениях и честных намерениях не может быть и речи. С какой целью ты это сделал, я не знаю, но твои раскаяния я слышу не первый раз. Ты живешь, очевидно, по правилу: Грешить и каяться, каяться и снова грешить.
Но горячность Воронина не помогла. Родионов не без успеха старался все эти дни, запутывая дело, и члены комиссии не сумели как следует во всем разобраться. АлексеюПетровичу стало это ясно, когда председатель комиссии спросил его, понимал ли он, что нефтяным залежам при нагнетании воды за нефтяной контур угрожало обводнение. Что ему можно было ответить, когда никакой угрозы не существовало? Она была придумана и обоснована Родионовым на обобщении случайных фактов.
Вопрос председателя глубоко возмутил Трофимова, но он сдержался. Пришлось шаг за шагом, как школьникам, объяснять все по порядку...
Алексей Петрович немало удивился, когда через несколько дней случайно встретившийся Родионов приветливо окликнул его и как ни в чем не бывало заговорил:
- А ведь знаете, Алексей Петрович, вы были правы. Я нашел причину, почему ваш электрический депарафинизатор не дал результатов на промыслах Зеленого мыса. Да, я и забыл сказать, что работаю там старшим инженером промысла. Вы знаете, электрики напутали в схеме, как школьники. Вот дураки! - и Родионов весело расхохотался, но, встретив недоверчивый, настороженный взгляд Трофимова, добавил: Ну, извините. Спешу.
- Чудак человек!-усмехнулся Трофимов, удивляясь такой непоследовательности Родионова.
Трофимов не знал о разговоре, который произошел перед этим между Белоцерковским и Родионовым.
- Ну, Борька, хватили мы через край,-рассказывал Родионов своему приятелю про заключительное заседание комиссии.-На этот раз опять его взяла!
- А с партийным делом как?
- Влепили строгача. Ну ничего, еще будет время - встретимся!-с исступленной злобой процедил Родионов.
Некоторое время спустя Родионов вдруг выразил желание работать в тресте Морнефть. Алексей Петрович даже растерялся. Он решил поговорить с Байрамовым, а так как людей не хватало, тот посоветовал взять Родионова.
Трофимов позвонил Воронину и попросил откомандировать Родионова к нему.
- Смотри, Алексей Петрович,- предупредил Воронин.-Ты был на обкоме и слышал раскаяния Родионова. Мне ка,жется, и на этот раз они не были искренними. Он просто спасал свою шкуру. А злобу он на тебя имеет большую. Боюсь, как бы не подвел.
- Мало у меня людей, Иван Николаевич, особенно инженеров по промысловому делу.
- Ну, хорошо, бери.
Так Родионов был принят в отдел по проектированию подводных морских промыслов, возглавляемый инженером Хомоловым. С первых же дней он горячо взялся за работу: больше никто не видел его выпившим. Казалось, он нашел свое место.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Приморск постепенно растворялся в расплывчатой дымке. Корабли флотилии морских разведчиков, разрезая волны еще не успокоившегося после шторма моря, вновь уходили на восток. На палубе головного судна топографического отряда, опершись на поручни, стоял Зарубин. Он всматривался в еле различимые очертания города, ставшего за эти месяцы родным и близким.
В Приморске он по-настоящему полюбил свою профессию. Но это пришло не сразу. Первый очерк, который стоил ему стольких напряженных дней и бессонных ночей, принес огорчение и чуть было не стал для него роковым. Зарубин краснел, когда вспоминал разговор с редактором, вызвавшим его тогда в Москву.
- Работать надо, молодой человек! - потрясал он рукописью перед носом Зарубина.-Я люблю людей работящих. А вы? Пришел, увидел, написал...
Зарубину больно стало от этих слов, и он злился от обиды, робко начал было возражать, отчего редактор еще больше вскипел.
- Ну что вы оправдываетесь! Кому это нужно? - вновь потряс рукописью редактор.- Вот где место вашему очерку.-и рукопись полетела в корзину.
"Значит, не получится из меня журналист,"- с тоской подумал-Зарубин. Сразу стало все безразлично, и он ждал, когда редактор сделает паузу, чтобы встать и уйти, уйти и больше никогда в редакцию не возвращаться.
Происшедшая в Зарубине перемена не ускользнула от внимания редактора.
- Ну, что скис? - переходя на ты, улыбнулся он.- Знаю, что много работал. А что толку? Вот потому и вызвал. Выкинь из очерка восторги автора да витиеватые фразы, там ничего и не останется. Уважать и любить надо читателя. Читатель сам хочет видеть то, чем ты восторгаешься. А как ты пишешь?-сказал редактор с ударением на слове ты и, нагнувшись, извлек из корзины выброшенную рукопись. Откинув одну страничку, он стал читать подчеркнутое красным:-Недалеко от берега, над водой, взметнув ввысь свои тонкие переплеты, возвышались стальные вышки. Они, как сказочные великаны, шагнув по колено в море, застыли на месте, раздумывая над тем, идти им дальще или повернуть обратно. А одинокая, появившаяся за размашистым изгибом песчаной косы новая безвышечная буровая манила их дальше, в море, словно зовя на подвиг оробевших воинов во имя великого и прекрасного будущего. И глядя на эти результаты героического человеческого труда, можно было часами любоваться и грезить о прекрасном завтра... И так написан весь очерк. А где же люди, где их труд, поэзия труда, чем ты любуешься? Нет, такие очерки читателю не нужны...
