Вот он стоит на церковном крыльце, по обыкновению не глядя на паству. Голова склонена – викарий поглощен личной беседой с Господом. Ада Броутон со своего места в третьем ряду давно заметила, как уязвим преподобный, когда участвует в этом молчаливом диалоге, как трогательно розовеет шея над пасторским воротничком. Викарий давно не мальчик – разница в возрасте новобрачных активно обсуждалась на собраниях Комитета солдатских матерей и Общества помощи госпиталям, – но внешность вечно недоедающего книгочея делает свое дело, и раньше, до появления продуктовых карточек, вдохновляла прихожанок стряпать ему пудинги на сале, а также запеканки из остатков воскресного обеда.
Преподобного привыкли считать убежденным холостяком, он немало удивил паству, обручившись с юной Стеллой Холланд. Кстати, когда Марджори Уолш заиграла на органе, возвещая прибытие невесты, Ада заметила: преподобный втянул голову в плечи и округлил глаза, словно такой оборот дела явился неожиданностью и для него самого. А как он взглянул на шафера! Бедный ягненочек! Честное слово, иначе, как паникой, выражение в его глазах не назовешь.
Но что за прелесть невеста!.. Покосившись на нее, Ада зафиксировала и блеск глаз, и волнение юной груди под лучшим из довоенных платьев. Стройная, гибкая, точно ива, плечи узкие, однако осанка безупречна. Поистине малютка Стелла кажется скорее принцессой Елизаветой, нежели девочкой из сиротского приюта. Подвенечный наряд также плод совместных усилий. Платье пожертвовала Дот Уилкинс (красовавшаяся в нем в девятнадцатом году, когда ее Артур достаточно оклемался после газовой атаки, чтобы просипеть «Согласен»). Перелицовкой и подгонкой по фигуре Стеллы занимались дамы из кружка рукоделия. На целый месяц они оставили пошив шинелей и солдатского белья. Чтобы платье пришлось впору, дамы вынуждены были распороть все швы до единого. Теперь рядом с массивной, одетой в твид Филлис Бёрч, за неимением у невесты отца ведшей ее к алтарю, Стелла казалась вдвое тоньше. Но отнюдь не терялась – все взгляды были устремлены на Стеллу. Кто бы подумал, что пропахшую плесенью груду кружев можно превратить в нечто волшебное!.. Ада смахнула слезинку и позволила себе на миг испытать материнскую гордость. Впрочем, поскольку у невесты и матери не было, вряд ли Ада зашла слишком далеко.
Следом за невестой шествовала Нэнси Прайс. Ада нахмурилась. Платье льдисто-голубого атласа, восхитительное на дочке Этель Коллинз, которая летом тридцать девятого также была подружкой невесты, на Нэнси смотрелось совсем иначе. Что за девица! Чего проще – пройти по нефу! Ан нет, Нэнси умудряется выглядеть непристойно даже во время такого действия. Воистину невеста и ее подружка – это небо и земля; и что только их сблизило? Наверное, сиротство и казенная обстановка приюта; в таких условиях цепляешься за всякого, кто готов выслушать и посочувствовать. Надо полагать, когда Стелла станет миссис Чарлз Торн, супругой викария, дружба с Нэнси Прайс забудется, как детская болезнь.
По мере приближения невесты к жениху Марджори ускоряла темп свадебного марша. На склоненные головы пролился свет из церковных окон, пылинки заплясали в лучах, как золотые конфетти. Ада отрешилась от своих мыслей, вся подалась вперед, чтобы услышать клятвы в вечной любви и преданности.
Первое имя Чарлза, оказывается, Морис – Стелла об этом и не знала, пока священник его не произнес. Морис Чарлз Торн. Как странно, как неправдоподобно. Она повторяла за священником машинально, в голове вертелась только ее новая фамилия, и потом Стелла не могла вспомнить, чтобы клялась любить, почитать и слушаться. Наверное, все же клялась, ведь на пальце у нее поблескивает золотое колечко – тонюсенькое, другого достать не удалось, – и все подходят, целуют Стеллу в щеки, а Чарлза хлопают по спине. Поздравляют, стало быть, с тем, что теперь они муж и жена.
Выходя из церкви, Стелла взяла Чарлза под руку. Фред Коллинз навел объектив. Стелла поперхнулась словом «жена», которое повторяла чуть слышно, и ей стало казаться, что внутри, в груди, слово это разгорается будто уголек, светит и греет. Стать женой – значит обрести защиту, настоящий дом, собственную посуду, мебель, шторы и покрывала, а не узкую полоску жизненного пространства в общей спальне, где сопят и трещат еще двадцать девчонок. Вспомнились свадебные подарки – ими весь стол в доме викария заставлен. Фарфоровый чайный сервиз, расписанный розами, от тетушки Чарлза; ваза розового хрусталя от мисс Бёрч, вышитая скатерть с салфетками от девочек из Вудхиллской школы. Стелла заулыбалась шире, и в этот миг сверкнула вспышка фотоаппарата.
А как преобразился церковный зал! Плесень, что затянула углы, спрятали за британскими флагами. Вообще-то зал мрачноват, может, из-за тускло-зеленой шерстяной обивки кресел, но нынче выглядит очень нарядным. Над столом растянут баннер с надписью «Да здравствуют новобрачные!».
И все так добры к Стелле. Даже родители Чарлза. Одетые заметно лучше остальных гостей, с натянутыми улыбками, свекор и свекровь поочередно коснулись щеками обеих щек Стеллы и сообщили о своей чрезвычайной радости. Не секрет, что сыну они подобрали другую кандидатуру – девушку из теннисного клуба в Доркинге, крайне необходимую для послеобеденного бриджа Лиллиан Торн; с безупречным выговором занимающую беседой гостей Лиллиан Торн. Впрочем, спасибо Торнам-старшим и на том, что не озвучивают своих предпочтений.
– Какое прелестное платье! – воскликнула Лиллиан и, отстранившись от Стеллы, оглядела ее с головы до ног. – Вы сами его сшили, милочка? Если так, значит, вы отличная модистка.
– Это платье одной леди из нашего прихода. Для меня его перешивали в дамском рукодельном кружке.
– Неужели? Что же вы мне не сказали – я бы отдала вам свое платье, от «Хартнелла»[1]. Оно обошлось в целое состояние, а теперь прозябает на чердаке. Если бы я знала, что вам нужно подвенечное платье, милочка Стелла, я бы не поленилась, вернула свое из чердачной ссылки.
Щедрое предложение; но, поскольку оно запоздало на три месяца, Стелла не нашлась что ответить.
Впрочем, Лиллиан Торн нимало не смутилась и продолжила атаку:
– И букет очаровательный, милочка Стелла. Правда, не мешало бы его спрыснуть.
Стелла бросила взгляд на цветы. Лиллиан была права. Розы – прелестные, старомодные чайные розы, с гордостью и затяжными церемониями пожертвованные Альфом Броутоном с единственного в его саду розового куста (остальные кусты давно уступили место грядам брюссельской капусты и картофеля), действительно завяли. Стелле вспомнились розы в саду Лиллиан, в Доркинге, такие же крепкие и безукоризненные, как хозяйка. Комплимент на самом деле был дамской шпилькой, притом куда острее розовых шипов.
– И не только букет, – пробормотал Роджер Торн, нетерпеливо поглядывая на Альфа, который за импровизированной барной стойкой распоряжался бутылками портера и лимонада. Мистеру Торну каким-то образом удалось добыть целый ящик шампанского, но до него у Альфа Броутона дело пока не дошло. Жители Кингс-Оук не привыкли к подобной роскоши, и Альф, практичный приверженец портера, едва ли представлял, как открывается шампанское.
Стелла выбрала лимонад. Беседа со свекровью требовала максимальной осторожности – совсем как рейд по морю, где полно немецких мин. «Дело не в тебе, а во мне», – лаконично выразился Чарлз, глядя не на Стеллу, а в окно поезда. Они возвращались из Доркинга. Родители никогда его не понимали, продолжил Чарлз. Схватились за сердце, едва он объявил, что намерен посвятить жизнь Богу. Они, видите ли, обеспечили ему место в отцовском бизнесе. Стеллу пронзила острая жалость к Чарлзу. Да, она ничего не смыслит в семейной жизни, но скоро они поженятся. Они построят собственную семью, и Чарлз станет центром этой семьи, и исцелится пониманием Стеллы, и утешится ее любовью. Потому что в сердце Стеллы – целые пласты нерастраченной любви.
– А где Чарлз? – с раздражением вопросила Лиллиан, словно прочитав мысли юной невестки. – Я с ним еще слова не сказала.
