Не помню, что произошло за те несколько минут, но под конец мы кричали друг на друга. Он обещал уволить меня и добиться того, что ни в одно приличное заведение Парижа меня работать не возьмут. Я, заметив на столе оставленный Матильдой пистолет (это был пистолет из нашего реквизита, он нам нужен был для сегодняшнего номера, где мы изображали американских гангстеров), решила угрожать им директору. Я даже не удивилась тому, что он по-настоящему испугался его. Но он быстро пришёл в себя и, поняв, что зря теряет время, набросился на меня и попытался выхватить его из моих рук. Раздался выстрел… Оказалось, что пистолет тот был не из реквизита, а принадлежал директору. И заряжен он был не холостыми патронами…
В тот же вечер я сбежала из Парижа вместе с Гийомом — он давно предлагал мне уехать вместе с ним. О случившемся в кабаре я ему ничего не рассказала ни тогда, ни после.
Сам же Гийом никогда не говорил, чем он занимается на самом деле, лишь упоминал о частых разъездах и путешествиях. И лишь когда мы приехали в Марсель, я поняла, что меня ждёт впереди, — я узнала, что Дифенталь занимается археологическими раскопками. И только уже в пустыне я поняла, что никакой он не археолог, а самый настоящий вор… Но об этом позже.
Из Парижа я сбежала без каких-либо документов. Да и Вивьен Бонье по-настоящему никогда и не существовало — это был всего лишь мой сценический псевдоним. Но благодаря Гийому мне удалось получить документы на это имя, и мы продолжили свой путь.
Спустя пару дней мы прибыли в Марокко, в Касабланку. Все это для меня было как… своего рода приключение или путешествие. Я даже и не воспринимала это всерьез. Но когда мы переехали куда-то под Буарфу и пробыли в пустыне месяц, я наконец поняла всю серьезность своего положения.
Нам приходилось работать в день по десять-двенадцать часов. Если бы ты только знал, какая это утомительная работа — рыться в раскаленном песке под горячим солнцем. А о таких простых радостях как душ вообще пришлось забыть на это время. Спать приходилось в палатках, которые не особо защищали от вездесущего песка.
Спустя три месяца раскопок мы поехали назад в Касабланку, где встретились с каким-то мужчиной, которому Гийом продал все, что мы выкапывали в течение этого времени. Только потом я узнала от самого Гийома, что это были какие-то ценности бедуинов, которые проживали там несколько веков назад. Тогда-то я и поняла, чем по-настоящему занимается Гийом.
Около года мы потратили на раскопки, изъездив всю северную Африку от западного побережья до восточного. Постепенно я свыклась с тем, чем мы занимаемся. Мы раскапывали гробницы, могилы, захоронения — все, что угодно, если там нас ждало золото или другие ценности. Меня уже ничто не заботило, лишь за мою работу мне заплатили, а платили за это неплохо.
Через какое-то время Гийом получил новый заказ и мы вновь отправились в Марокко. В этот раз все оказалось намного серьезнее — нам надо было достать какой-то рукописный Коран не то одиннадцатого, не то двенадцатого века, который был утерян в начале прошлого века.
Коран мы нашли быстро — его у себя в доме хранил местный богач, любящий древние ценности. Нам удалось его выкрасть, но мужчина быстро заметил пропажу Корана, поэтому за нами отправилась погоня. Нам удалось незаметно пересечь границу с Алжиром на юге Марокко — мы надеялись, что тогда сможем оторваться от погони. Но как же серьезно мы заблуждались…
В Алжире мы нашли на свою голову другие проблемы. Каким-то образом мы натолкнулись на племя туарегов. Теперь нас преследовали не только марокканцы, но и алжирские туареги. Мы больше уже не могли продолжать путь — верблюдов мы бросили еще в Тиндуфе, а лошадей загнали недалеко от Реггана. Мы думали, что оторвемся от погони ближе к югу, но мы, блуждая по пустыне двое суток, только набрели на поселение тех самых туарегов. Уйти от них уже не удалось — у нас просто не было сил.
Корана мы лишились, как и всего, что у нас осталось с собой. Нет, нас не выдали тем преследователям из Марокко — не знаю, что они сделали бы с нами, — но и просто так не оставили. Мы стали самыми настоящими рабами. Ах да, ты ведь не знаешь, кто такие туареги…
Это в христианстве гордыня — порок. Туарегам сей постулат неведом, равно как смирение и покорность. Вот уже больше тысячелетия они не знают ни запретов, ни границ. Как и много веков назад они по-прежнему кочуют по пустыне, и горе тем, кто встанет на их пути. Они возникают из ниоткуда, нападают на путников, грабят и убивают и продолжают это делать до сих пор. То, что мы остались в живых — огромная удача, ведь нас вполне могли оставить умирать от жажды в пустыне.
Нам повезло, в каком-то смысле, потому что мы попали к одному из тех туарегов, что и схватил нас. Он был братом вождя, так что… как ты понимаешь, какой-то властью он обладал.
Гийома я видела редко — в основном он был с другими рабами. Меня же, несмотря на то, что у них особым почтением и правами в обществе пользовались женщины, он тоже заставлял работать — каждый день я занималась то стиркой, то готовкой, позже стала заниматься созданием украшений, какие носили все местные. Его шатра я никогда не покидала.
Так прошло еще несколько месяцев. Я понимала, что мне надо сбежать. Не важно — одной или вместе с Гийомом, но сбежать.
И вот однажды такой момент настал — я не зря следила за этим туарегом все это время. Я уже наизусть знала, когда он приходит и уходит, когда он находится рядом с шатром, когда уходит куда-то далеко и надолго. В тот вечер я знала, что после захода солнца его не будет около часа или полутора, так что время у меня будет.
Мне удалось сбежать вместе с Гийомом — я заметила его недалеко от моего шатра. У нас не было ничего с собой — мы просто пытались скрыться как можно дальше.
Думаю, итог уже заранее понятен — у нас ничего не вышло. Туареги заметили нашу пропажу и бросились в погоню. Догнать нас было легко — на своих двоих и без воды мы недалеко ушли. Я помню, как мой хозяин-туарег смотрел на меня, сидя на своем светлом коне, когда он и еще несколько его соплеменников настигли нас в пустыне. Тогда я еще подумала, что не знаю не то, что как выглядит, но и даже его имени. Знаю только лишь взгляд его темных глаз…
Я и вправду не знала, как он выглядит. У туарегов есть такой обычай, что после того, как молодому человеку исполнится восемнадцать лет, то ему дарят платок — тагельмуст, — и он носит его всю оставшуюся жизнь, не снимая ни во время еды, ни даже во сне. И вот за все это время я видела только лишь его глаза — темные, почти черные, он постоянно смотрел на меня ими так, что я ничего не могла понять в его взгляде, не могла прочесть ни единой эмоции.
Кстати, мы даже почти и не общались с ним и потому я не знала, как его зовут. Это было невозможно хотя бы по той простой причине, что я не знала их языка — тамашек. Тем не менее, он часто кричал на меня, когда я делала что-то не так, — тогда его не особо заботило то, что я его совершенно не понимаю.
Но после того, как нас вернули назад в поселение и высекли за попытку сбежать, я пришла в себя спустя какое-то время, то первым, что я увидела перед собой — это его темные глаза. Он снова смотрел на меня так, что я не могла ничего понять. Так, в полном молчании мы просидели пару минут. Потом он протянул мне серебряную флягу с водой и тихо заговорил на арабском — его я успела немного выучить за все то время, что провела в северной Африке.
С тех пор я стала часто разговаривать с Амессаном (именно так его и звали), от него я узнала про все местные обычаи туарегов, об их истории, об их быте и многом другом. Теперь шатер мне разрешалось ненадолго покидать. Постепенно из рабы я превращалась в друга.
Но мысль о побеге раз за разом возвращалась ко мне. Не важно, чем я была занята: стиркой, готовкой, плетением бус или окраской ткани в цвет индиго. Все это время я вновь думала о том, как сбежать отсюда — Амессан никогда бы не отпустил меня. Я не могла, просто не могла добровольно остаться здесь на всю оставшуюся жизнь.