Наталья поджала губы:
— За Аввакума просить не стану. За Морозову — тем паче.
Царь Алексей, который не знал, что делать, снова уклонился от прямого ответа:
— Легче было управиться с мятежом Стеньки Разина, чем с церковными мятежами да расколами на местах.
— Ты царь, твоего слова ждут, — напомнил Матвеев.
«Ишь ты... «Твоего слова!» Да слово-то царское. Или легко будет мне, царю, сносить, когда в Европе пойдёт молва, что на Руси горят костры инквизиции?! Да и в своей державе многие косятся, а боярин Соковнин открыто сказал, что пытки над Феодосьей Морозовой инквизиции подобны...»
Подумав немного, ответил с уклончивой усмешкой:
— Послушаем, что скажет учёный грек Лигарид. Особа духовная, архиерей...
Матвеев, внимательно следивший за выражением лица Алексея, с радостно-угодливым видом произнёс:
— За чем же дело стало? Вот и пусть учёный грек рассудит по праву...
Матвеев уже давно задумал представить Лигарида этаким магом-волшебником, который без труда решит их затруднения. Для этого и вызвал его в Москву царским именем, хотя сам царь и не ведал о том.
Лет за пять до описываемых событий иерусалимский патриарх Нектарий писал царю Алексею: «Даём подлинную ведомость, что Паисий Лигарид отнюдь не митрополит, не архиерей, не учитель, не владыка, не пастырь, потому что столько лет, как покинул свою епархию и, по правилам святых отец, архиерейского чина лишён. Он с православными православен, а латины называют его своим, и папа римский берёт от него ежегодно по двести ефимков, а что он, Паисий, брал милостыню для престола апостольской соборной церкви, то лютый волк послал с племянником своим на остров Хиос».
Однако эта грамота не произвела на царя никакого действия. Он даже не ответил на неё, а к Лигариду российские власти продолжали относиться со всей заботой. «Пожаловал великий государь газского митрополита Паисия, велел ему дать жалованье вместо прибавки корму сто рублей. Двор, где он стоит, осмотреть и, что ветхо, починить, да с вин, которые купят в Архангельске, пошлин не брать».
Воспрянув духом, Лигарид написал письмо логофету[16] константинопольской церкви Константину, в котором были оскорбительные выражения о бывшем иерусалимском патриархе Нектарии. Это вызвало гнев его преемника Досифея, который назвал Лигарида глупым, бесчеловечным и бесстыдным.
Царские власти отнеслись к новой провинности своего подопечного странно. К высокопоставленному греку явился царский посланный с просьбой простить Лигарида и прислать ему разрешительную грамоту.
Царь Алексей, такой строгий в вопросах веры, простил двоеверие Лигарида. Одной добротой сердца и склонностью к снисходительности этого не объяснить. Здесь, очевидно, сказывалось давнее влияние на царя Алексея устойчивых симпатий к Лигариду со стороны Никона и Матвеева. Никон, будучи ещё патриархом в то время, вызвал Лигарида в Россию, разрешил ему архиерейскую службу и сбор «дани» с русской епархии в пользу папы римского. Столь же усердной и загадочной была приверженность к католическому миссионеру и со стороны Матвеева.
В истории русской церкви сохранились факты, подтверждающие отступничество Лигарида от православия. Когда его в том винили при жизни, он грубо отпирался. Лигарид усердно трудился во славу унии. Видимо, его ложь была рассчитана на то, что люди не знали, что такое уния. Это было весьма хитрое изобретение католиков, рассчитанное на подчинение православных людей католическому вероисповеданию. Хитрость была в том, что православные люди должны были признать власть папы римского и подчиняться католическим ксёндзам. За это им разрешалось сохранить некоторые православные обряды. Несчастных людей обманом и силой загоняли в унию, они терпели издевательства. Тех, кто уклонялся от унии, бросали в тюрьму, подвергали экзекуции.
Тем не менее Матвеев продолжал водить дружбу с Лигаридом и приходил ему на выручку, когда противники унии пытались его притеснить. Сохранилось письмо Лигарида Матвееву: «По Боге и царе в тебе имею заступника милостивейшего, помоги мне некиим даром вместо милостыни, умоли, чтобы мне позволили служить по-архиерейски. Собирают здесь много денег отовсюду, а кому и на что собирают — не знаю. Изволь об этом разыскать, о бодрейший Киева страж!..»
Судя по всему, шла борьба между униатами и православными за денежные доходы, и Матвеев своей властью поддерживал денежные притязания Лигарида. И вдруг царский указ о возвращеции Лигарида из Киева в Москву.
В тот день Матвеев пригласил его в свой особняк. Издали из окна ему было видно, как в сопровождении иеромонаха по направлению к крыльцу бодренько шёл старик на вид лет пятидесяти. В его сухощавой сутуловатой фигуре чувствовались, однако, неуверенность и робость, столь не свойственные Паисию. «Видимо, не знает, зачем отозвали в Москву, — подумал Матвеев. — Проворовался в Киеве и теперь боится». Из-под архиерейской шапочки выступали седые с рыжиной волосы. Лигарид поднял на особняк нерешительный взгляд, и Матвееву стало отчего-то жалко его, хоть и не склонен был к жалости.
Матвеев вышел на крыльцо, обласкал гостя. Подал руку, помогая подняться на крыльцо.
— Вижу, притомился с дороги. Проходи. Приготовил твоё любимое белое вино. Оно живо снимет твою усталость...
Лигарид поднял на хозяина благодарный взгляд, но в нём сквозила недоверчивость.
Через несколько минут они уже сидели в малой гостиной. Паисий с чувством гурмана смотрел на хорошо сервированный стол. В Киеве ему надоела малороссийская еда с вечным борщом, галушками, мясом в смальце и жирными колбасами. У Матвеева отменный европейский стол и столько рыбных блюд...
Лигарид положил себе ломоть севрюги с хреном, сам налил себе белого вина любимого сорта и провозгласил здравицу за хозяина, но тотчас же почувствовал в его лице что-то подозрительное. И снова вспыхнула тревога, мешающая завязать беседу.
— Что молчишь? — спросил вдруг Матвеев. — Или думки какие гнетут?
— Да об чём толковать? Жду, когда сам скажешь, зачем позвали.
Лигарид сам спрашивал о том в письме к царю, но ответа не получил, потому что Матвеев перехватил это письмо, уверенный, что Лигарид никогда не узнает об этом.
— Или ты не писал царю? Или ответа не получил? — схитрил Матвеев.
Чувствуя, что Матвеев лукавит с ним, и не понимая причины этого лукавства, Лигарид спросил:
— Когда было успеть? Сам видишь, к царю не пошёл, а перво-наперво к тебе наведался. Чаю, однако, царь допустит меня до своих очей.
— Допустит. Отчего не допустить? А допрежь того мы с тобой вдвоём потолкуем.
Лигарид умильно улыбнулся, скрывая неясную тревогу. Матвеев поспешил продолжить:
— Премного обяжешь меня... Царь ныне над завещанием трудится, и мне ведомы его мысли и заботы. Твой приезд к нему будет в самый раз. Только ты не спеши спрашивать его, зачем тебя отозвали, а заведи с ним разговор учёный, про Священное Писание. Он это любит. Спроси его, кстати, как он понимает слова Писания: «Человек познаётся в детях своих»? И далее, как о том сказано: «Стыд отцу рождение невоспитанного сына, дочь же невоспитанная рождается на унижение».
Лигарид напряжённо слушал, усиленно соображая: «На какого сына намекает Матвеев? Не иначе как на Фёдора. А дочь — это явно о царевне Софье».
Спросил:
— Или царь нуждается в наставлении?
— Отчего же нет?
— О наставлениях и помыслить не смею.
— Ты никак чего-то боишься, Паисий?
— Или я от тебя что-то утаиваю, — насторожился Лигарид. Больше всего он опасался, что его заподозрят, будто он что-то скрывает. — Услышать слово царское для меня слаще мёда, потому как для меня не благо многогосподствие, но один господин, да будет один царь, потому что и Бог один, как и солнце одно между планетами...
— Паисий, не морочь мне голову своими витийством!
— Умолкаю... Умолкало...
— Ныне же пойдёшь к царю Алексею. Я упредил его о твоём приезде. Да не забудь слова из Писания, о коих я тебе напомнил.
