Есть на свете три “дыры” – Термез, Кушка и Мары!

Эту поговорку советские офицеры распространили по всей территории СССР. Причем узбекский Термез значился у офицеров лучшим из трех городов, Кушка – худшим, а назначение на Кольский полуостров воспринималось как подарок судьбы.

Я родился в конце 50х в жарком и пыльном туркменском городе Мары. Память хранит некоторые моменты раннего детства именно так, как я все воспринимал в то время, в возрасте 4 – 6 лет.

Открытая веранда с глинобитным полом в нашем доме казалась мне очень большой, громадной, я помню, на веранду взбирался с трудом, ее две ступеньки были для меня высоки. Летом босым по земле и песку нужно было передвигаться быстро, чтобы не обжечь ступни, а перебегать асфальтированную дорогу быстрее, максимально быстро. Соседские дети – туркмены поделились своим медицинским опытом: летом ранки и порезы нужно посыпать придорожной пылью. Но это не пыль, это мелкий светло – желтый песок, настолько прожженный солнцем, что я не знаю ни одного случая заражения или гангрены: ультрафиолетовые лучи выжгли все вредное. А возможно препараты из аптечек наших матерей и наказания за самолечение были действенней ультрафиолета …

И собаки. Очень большие, громадные. Но я отлично помню, что никогда не испытывал ни малейшего страха перед ними. Два наших кобеля, Малай и Серый, представлялись мне никчемными, наглыми и грубыми. В возрасте 4 – 6 лет я ощущал себя человеком, а это были в моем понимании всего лишь собаки. Но собаки не считались со мной как с человеком, они не раз спихивали меня с крыльца, бесцеремонно отбирали у меня печенье или бутерброды с маслом. И это делалось ими со спокойной уверенностью. Я отчетливо помню, как часто в раздражении пытался ударить алабая ладошкой по мясистой харе, но никогда мне это не удавалось, ни разу, реакция алабая просто несравнима с реакцией ребенка, и это раздражало меня еще больше. Отняв у меня и съев очередной кусок хлеба с маслом, собаки теряли ко мне всякий интерес. Реваншистские попытки бросить камень в собаку тоже были неудачными: на близком расстоянии ближний из двух псов чуть толкал меня плечом или бедром и я падал, а с дальнего расстояния они уклонялись от камня. Но все это происходило, если во дворе не было моих отца или деда.

Мог ли я тогда знать, что много лет спустя мои собаки так же будут отбирать лакомства у моих детей, предварительно убедившись, что я не вижу грабежа?

В общем, кобелей я не любил, они только раздражали меня, но другое дело Альфа! Я обожал эту собаку и как полагал, Альфа меня очень любила. Просто Альфа, слово “сука” для 4 – 10 летнего ребенка было ругательным. С Альфой я щедро делился печеньем, приворовывал для нее продукты из холодильника, во время разделки мяса на веранде клянчил у мамы или у бабушки кусочек мяса или косточку для нее. Несколько раз я видел, как Альфа рычит и гонит Малая и Серого и те позорно отступают. Я знал, что когда Альфа на крыльце веранды, то кобели не подойдут, Альфа не потерпит конкурентов в искусстве попрошайничества, поэтому то я и считал Альфу символом храбрости и отваги.

Но самое главное – щенки Альфы. Даже дядина мелкокалиберная винтовка не шла с ними ни в какое сравнение.

Затем был переезд нашей семьи в Узбекистан, в Самарканд, и здесь всегда были средне – азиатские овчарки, но с начала нашего переезда и до 1994 года не было такого года, чтобы я не гостил в Мары у своей родни три – пять дней или месяц, а то и несколько раз в году. Я никогда не был в пионерском лагере, позже никогда не ходил с друзьями в горы и не ездил на воскресные пикники “за город”. А в Мары всегда находился час – другой, чтобы родственники или друзья показали очередного алабая. Но самое главное – поездки на пастбища и в пески. Брат моего отца – дядя Миша, работал в обл. агропроме начальником одного из отделов и просто обязан был время от времени посещать пастбища. Иногда дядя планировал поездку в пески так, чтобы это совпало с моим приездом. В Туркмении не говорят “пустыня”, здесь говорят “пески”. И это действительно пески, одни бескрайние пески.

В возрасте 8 лет, в Теджене, на богатой туркменской свадьбе, я впервые увидел собачьи бои. Здесь принято в начале свадьбы показать гостям 2 – 3 собачьих турнира, занять гостей. Это не бой насмерть, не кровавое шоу, а один из способов развлечь гостей. Зрелище это оказалось для меня настолько сильным, что, наверное, я испортил настроение отца и дяди. Как и зачем я буду сидеть на этой свадьбе, если здесь три пары таких алабаев? После таких впечатлений я большую часть ночи провел возле собак, правила приличия были забыты, но мне прощали мои чудачества.

Дом с большим индивидуальным двором, где можно содержать 2 – 3 собаки, я приобрел и перестроил лишь в середине 90х, до этого у нас был двор общего пользования на семь семей, т.е. семь домов в одном дворе. Сарай с фасадной частью из сетки – рабицы служил неплохим вольером, и, живя в общем дворе, я умудрился содержать 1 – 2 собаки. Много раз я доращивал лучших щенков до 4 – 8 месяцев, дарил друзьям, отдавал в “хорошие руки” и даже пристраивал охранниками на предприятия.

Однажды священник самаркандской церкви спросил меня, имея ввиду собак: “Зачем Вы это делаете? За что Вы их так любите”? Священник улыбался, вопрос был дружеским, я отшутился, но факт: просто мне было нужно, чтобы они были на свете. Если бы мне предстояло жить долгое время на изолированной территории, в степи, в горах или на необитаемом острове, то я предпочел бы, чтобы моим товарищем и единственной живой душой рядом был Алабай, а не человек. И это не только вопрос безопасности существования.

Сорок, тридцать лет назад многие считали мое увлечение чудачеством еще и потому, что это всего лишь “азиат”, местная порода, которой хватает в наших краях. Вот если бы это были немецкие овчарки, доги или ризеншнауцеры!…

В 1981 году я впервые вывел на выставку молодого кобеля. К растерянности владельцев догов и боксеров мой юниор занял первое место. Через 2 года история повторилась, затем еще раз. В конце 80х один из руководителей кинологического клуба сделал хорошую рекламу своим двум первым привезенным в Самарканд доберманам. Первое место на выставке присудили моей суке – юниору, владелец доберманов был разгневан и раздражен. “Как это “азиатка” может быть лучше элитного добермана с “метровой” родословной”? – так в 80е годы мог рассуждать даже работник кинологического клуба. Потом было много побед, только первые места, дошло даже до того, что я пару раз выставлял свою собаку своего разведения под чужой фамилией владельца. Собака занимает первое место, владельцы других собак ликуют – “проклятый Шумахер” в этот раз не победил.

В конце 80х начался обратный процесс переселения русскоязычного населения в Россию, а в 90е годы этот процесс усилился. Многие семьи уезжали со своими собаками и эти собаки стали живой рекламой среднеазиатских овчарок в России. Именно в этот период россияне и украинцы приезжали в Туркмению и Узбекистан с целью приобретения щенков и взрослых собак.

В конце 70х годов мне довелось побывать в забайкальских городах (городах?) Сретенске и Нерченске. Было ощущение того, что со времени ссылки туда декабристов эти города мало изменились. Позже я несколько раз посещал Ленинград. Ясное дело, Ленинград – университетский и культурный центр. Но узнав, что я из Самарканда, жители этих городов обычно задавали схожие вопросы: наличие ишаков на улицах города, свободно ли можно курить анашу, сколько жен в семьях и т.д. Тогда россиянину сложно было понять разницу между таджиком и туркменом, сложно было воспринимать, что это совершенно разные народы с разными языками, менталитетом, культурой, они удивлялись, что в Азии живет немало русских, татар, немцев, армян и т.д. Забайкальцев искренне удивляло, что Ташкент большой современный город (даже метро есть?) и что там часто проводят кинофестивали, фестивали дружбы и т.д. Я понимал, что часть россиян воспринимает Среднюю Азию по фильмам о временах басмачества и установления здесь Советской Власти. Эти люди не знали, что еще до революции в эти края приезжали из России, жили и работали знаменитые ученые и художники с мировыми именами. Во время репрессий в 20е – 30е годы и во время массовой эвакуации в 1941 году в Среднюю Азию было переселено из европейской части СССР немало профессуры и интеллигенции, и все они приезжали со своими богатейшими и редкими библиотеками.