Сначала в бешено многоцветном месиве он не различал отдельных лиц – одно: потное, искаженное, с бессчетным множеством глаз. Стало скучно. Но уходить почему-то медлил. Что-то словно удерживало. Что могло его притягивать?

И… вдруг метавшийся его взор замер. Остановился. Не сразу и понял, почему.

А когда понял, забыл обо всем на свете. Это – была Она!

Она – стройная и гибкая, как речной белотал, с вьющимися черными волосами, из которых выглядывало светлокожее прекрасное личико, – его судьба. Именно «личико». Так и подумал в тот миг. Не удивился: как она попала сюда, зачем. И хорошо, что не удивился, – еще осудил бы. Тогда бы… Что зря говорить о том, чего и быть не могло? Удивленный Ее явлением, Мэндэ, однако, успел заметить, что и ведет она себя не как все, и танцует как-то по-своему. Как? И думал бы – не ответил. Тогда, кажется, вспомнилось плавное течение речки. После тоже пытался, уже поостыв, понять: на что же походили ее движения и она вся? Опять – речка…

Оркестр заиграл танго. Кэремясов устремился к Ней, но опоздал: прямо у него из-под носа увел длинный, словно дрын, так окрестил в досаде, парень с космами до плеч.

Зато в следующий раз не оплошал. Музыканты только-только приготовились, как Мэндэ решительно и, пожалуй, не слишком церемонно отстранил ни о чем не подозревающего соперника и, трепещущий, пылающий внутренним жаром, предложил Ей руку. Она ошеломленно взглянула на незнакомца. Словно извиняясь, мило и, как показалось Мэндэ, виновато улыбнулась оторопевшему от неожиданной наглости партнеру и… протянула лилейную ручку самозваному кавалеру.

Выйдя на середину круга и кладя руку ему на плечо, Она сверкнула на Мэндэ глазами. Их взгляды встретились.

Как, какими словами объяснить потолковее этот миг? Пережившему нечто подобное – ни к чему; не испытавшему такого потрясения – бесполезно. А себе самому? Уже вспоминая, Кэремясов представлял это так: вот, к примеру, в глухую, ненастную ночь осени вдруг просверкнет молния. И тотчас на неуловимо короткий миг ярко высветляются самые потаенные закоулки дремучего бора. Так же, мгновенным навскидку взором был насквозь просвечен и он. Только, лучше сказать, не молнией – рентгеном. Ему почудилось, что какая-то страшная сила оторвала его от грешной земли, по которой он ступал до последней секунды. Удерживаемые этою силой, невесомо, точно лебяжий пух, поплыли они куда-то. Никто не проронил ни слова – любое было бы неуместно и невпопад.

Танец кончился. Мэндэ догадался о том, увидев, что они остались в кругу двое. Не смущаясь, Она взяла его под руку и повела, как вела и в танце. Он шел покорно: подчиняться Ей – что могло быть приятнее? Они оказались за дверью зала. Мэндэ не спустился на землю и тут. Зачем? Разве можно было спуститься вниз, когда там, наверху, его обнимал дивный свет этих лучистых глаз?

– Кто вы?

Впервые услышав Ее голос, очнулся. И мигом пропала сковывающая его робость. Вспомнил, что еще и не знакомы как положено, наклонил голову:

– Мэндэ Кэремясов.

– Сахая Андросова.

– Высшая партийная школа. – Уже сказав, понял свою оплошность: зачем еще «высшая», словно он этим козырял… Чтобы замять неловкость, добавил – На учебу приехал только нынче.

– МГУ. Факультет журналистики. Третий курс, – И опять сверкнула улыбкою: – С заполнением анкет покончено?

– Не совсем. – Приветливость девушки и то, что она понимает шутки, прибавили смелости. – Откуда будете?

– Из Якутии.

– Якутия велика, занимает одну седьмую Советского Союза, кажется. На какой стороне ваши корни?

«Угадай!» – речные блескучие камешки заиграли – Ее глаза.

Нет человека без страсти. Хотя бы тайной. Человек ли он тогда? Страсть Мэндэ – песня. Бывало, ни один праздник в райцентре не проходил, без его участия.

Ах песня! Она же едва и не подкузьмила: на волоске повисла карьера Кэремясова. Несерьезный, мол, человек – певун, мастер только горло драть с девками. Такой вот слушок стал погуливать. Некий доброжелатель постарался, разумеется. И не о ком-нибудь такое – о втором секретаре райкома. Это сказать – не фунт изюма. Кэремясов-то, презирая мерзкий навет, запел было громче, с неким даже как бы вызовом. Но в конце концов пришлось замолкнуть. Подчинился партийной дисциплине: сам первый наложил строгое вето.

А какой певец был! Соловей!

Подчиниться-то подчинился – мрачен стал, нелюдим. Да и праздники потускнели.

И опять кто-то из доброжелателей, другой, похоже, пустил новый слух: уважаемый товарищ Кэремясов, мол, в обеденный перерыв запирается в кабинете и предается преступной страсти. Сам слышал из-за двери. Правда, точно сказать не может, что: то ли печальная песнь какая, то ли рыдания. Но этому досужему вымыслу, конечно, мало кто верил.

Было ли так на самом деле? Могло и быть. А там, извиняемся, кто ведает.

А вот что правда, то правда: совсем свой дар Кэремясов в землю не закопал. Какое застолье без песен и музыки? А их, то есть, простите, застолий с гостями из области и повыше, случалось, и из столицы-матушки, бывало до хрипоты. Душу, во всяком случае, отвести можно было.

Ах, песня!

Что мы все без нее?

Вот и сейчас. Приблизив губы к фарфоровому ушку девушки, Мэндэ тихо пропел отгадку:

Из Олекмы ли

Иль с Оймякона,

Из Кангаласцев

Иль с Колымы –

Откуда и каких кровей?

Сахая отрицательно помотала головой.

Мэндэ, чуточку отстранясь:

Из Татты

Иль из Табаги

Из Харбалааха

Иль из Хатасцев –

Откуда и каких кровей?

Она посмотрела на него очарованными громадными очами, ответила шепотом:

– Нет…

Мэндэ приклонился к другому ушку Сахаи:

Не из Сунтара ли

Или из Сулгачей,

Может, ты алданская

Или даже амгинская –

Откуда и каких кровей?

Восхищенно внимая пению Мэндэ, Сахая все же была вынуждена опять качнуть отрицательно.

– Не угадал… – Сожаление просквозило в голосе.

Мэндэ уронил сокрушенно голову.

– Все! Сдаюсь и уповаю на милость победителя!

– А я готова слушать вас еще и еще, пока не угадаете…

– Позвольте надеяться, что ваши загадки на этом не исчерпались. А сейчас предпочитаю сдаться. Но главная правда в том, что и сам не знаю: имеет ли эта песня продолжение или нет.

– Я из Чурапчи, – смилостивилась.

– А-а, слыхал: «Чурапча – пуп земли!» Как же…

– Да! Да! – уловив полунасмешливый оттенок, парировала задиристо. – Для меня самое лучшее место на свете! Лучше!.. Лучше… – и не нашлась, с чем сравнивать. Вся так и цвела, и пылала, и ненавидела всякого, кто посмел усомниться бы в ее правоте.

– Даже Москвы?

– Представьте!

– Чем? Скажите, обрадуйте…

– Радуйтесь! Во-первых, там родилась я. Поэтому!

– Согласен на сто процентов! – Мэндэ воздел руки вверх.

– Во-вторых, по преданию, Москва стоит на семи холмах, а наша Чурапча – на девяти.

– Сколько там холмов, – по пальцам не пересчитывал, так что спорить не стану. Но мне дороже «во-первых».

Их взгляды снова встретились.

И тотчас сверкнули шпаги – ударил оркестр.

Косматый малый, подстерегавший момент, разлетелся было, но, натолкнувшись на взгляд Сахаи, остановился, как бы скуксился и потряс головой. После чего презрительно скривился и… тут же, видимо, утешил оскорбленное самолюбие: подхватил какую-то размалеванную девицу в джинсиках и… Какое нам дело, что «и» и «дальше»?

Мэндэ и не подозревал о только что разыгравшейся на его глазах драме: глядя – не видел. Не то чтобы выкинул из памяти и забыл по этой причине своего бывшего соперника. Он не видел никого, кроме Нее.

Сахая возложила руку на плечо Мэндэ…

Через два года, когда Кэремясов окончил ВПШ и собирался домой, в Якутию, они расписались.

Год разлуки – Сахая должна была заканчивать университет – тянулся по меньшей мере вечность.