Дно берестяного тымтая устлали сочной душистой зеленью, бережно уложили туда сомлевших хариусов, сверху плотно закрыли тоже зеленью.

– Бабушка наша кормилица… – глядя вниз по течению, почтительно проговорил вслух Дархан и стал, осторожно дотягиваясь крючковатой палкой, распрямлять травинки в воде, которые ему пришлось примять недавно, топчась возле верши. – Бабушка и посейчас водами сыта… Лето выдастся благодатным…

– Дедушка, вон какая еще стая! – Чаара показала пальцем на устремившуюся из глуби к берегу большую стаю рыб. – Видишь, сколько их?

– Вижу, вижу. Пусть их гуляют. Матушка-природа неистощима на выдумки, щедра для детей своих – не устает плодить в изобилии косяки многорунных рыбьих пород, разных четвероногих зверей – голосистых, клыкастых, рогатых, пушных, чтобы мог человек добыть себе пропитание, чтобы в лютый мороз не замерз нагим… Ну, пошли домой, внученька.

Дархан привычно закинул на плечи потяжелевший тымтай и благодарно склонил голову перед речкой.

Может быть, подражая дедушке, Чаара, не зная, к кому или к чему обращается, так же наклонила голову и, чего-то смутившись, прошептала еле слышно:

– Спасибо…

Шурша разноцветной галькою, шагали вдоль берега. Вдруг Дархан остановился.

– Ты что, деда, устал?

– Нет, голубушка. Вон видишь, мой давний приятель дожидается.

На провисшей толстой ветви старой-престарой ивы Чаара не сразу заметила красногрудую птаху. Она (откуда дедушка знает, что это «он»?) смотрела на них выжидательно и в самом деле, похоже, о чем-то спрашивала на своем птичьем языке – громко чирикнула.

– Что, что ты сказал, приятель? – Кажется, лучше бы Дархан не переспрашивал.

«Приятель», явно обиженный на ставшего вдруг почему-то непонятливым старинного знакомца, который, главное, сам никогда не забывал останавливаться первым и поболтать с ним о том о сем, а сейчас бы и не заметил, не обрати он на себя внимания, сердито затараторил скороговоркой.

Дархан слушал с виноватым видом и, точно соглашаясь со справедливостью упрека, кивал головой.

Наконец «приятель», видно, сжалился и уже совсем мирно прочирикал-спросил о чем-то привычном.

– А-а, понял, тебя интересует, как я себя чувствую, такой немолодой? – с воодушевлением вступил в разговор Дархан. – Я-то ничего, а вот как у тебя дела? Все ли хорошо?

«Приятель» коротко чирикнул.

– Ну и прекрасно. В такую сочь и зелень, в такую благодать уж вы постарайтесь в песенном красноречии, не ленитесь! Славьте природу-мать! Ну пока, до завтра!

Повеселевшая птаха, водя за уходившими вертлявой головкой, все продолжала неумолчно щебетать.

Довольно долго прошагав по тропе, они снова остановились – тонкая гибкая ветка тальника, изогнувшись, провисла поперек пути.

– Посмотри-ка! Да ведь эта шельма никак забавляется – ни дать ни взять мальчик на качелях!

И действительно, вцепившись коготками в гибкий конец провисшей ветки, вверх-вниз беззаботно качалась и щебетала небольшая желтошеяя пичуга.

– Вот те на, на меня, старика, она и не глядит, желает пооткровенничать только с тобой, – Дархан повернулся к Чааре. – Ну, говорите. У вас, молодых, найдется, чай, о чем поговорить. А ты не важничай.

– О чем она?

– Вроде бы спрашивает: как со школой?

– Окончила, окончила!

Синица испуганно снялась с ветки и улетела.

– Чего ты кричишь так истошно?!.. Она, чай, не из каменно-глухих…

Дархан пошел впереди и прибавил шагу.

Теряясь в догадках – шутил дед или вправду говорил всерьез, когда объяснялся с птахами и так строго пожурил ее, – Чаара покорно следовала за умолкшим стариком.

Вышли на опушку лесной поляны.

– Посмотри-ка, внученька!

Чаара, обрадованная (значит, он и не думал на нее сердиться), мигом очутилась рядом с дедушкой и устремила взор в дрожащую глубь чащи на другом краю поляны, всю пронизанную золотыми нитями, мигающими каплями звездочек.

– Ты смотри не через всю поляну, вглядись под ноги, – Дархан ткнул рукой вниз. – И побольше, побольше смотри кругом. Видишь, как пышен и бел цвет голубики… Плодов и ягод нынче будет пропасть. Если задержишься, голубушка, подольше, обязательно навестим здешние места…

Вернувшись к шалашу, добыли воды, запалили костер, поставили кипятить чайник. Дархан, показывая и объясняя, как это делается, очищал и разделывал самого крупного из обещанных хариусов. Хопто сначала было заинтересовался, соизволил подойти, даже старательно обнюхать, затем с разочарованным и презрительным видом удалился подальше в тень ивы и блаженно растянулся, уткнув нос под хвост.

– Ишь, ты, – усмехнулся старик. – Недаром о. таких говорят: некий тойон каждый вечер к слуге своему приходит да ночует.

Разделав всю рыбу, Дархан как бы ненароком поднял взгляд вверх:

– А-а, вы уже, конечно, унюхали и сидите тут как тут, выкаркиваете себе положенную долю. Ладно, чуток подождите. Я вас никак не обделю.

Только сейчас Чаара заметила, что ветки ближних деревьев сплошь обсижены воронами. Наклоняя головы, они молча следили за каждым движением дедушкиных рук.

– Даах!.. Даах!.. – Одна из ворон, видимо, молодых, не выдержав, слетела с ветки на землю близко от шалаша и принялась требовательно вышагивать рядом. – Даах!

– Не торопись, дружок! Не спеши опередить своих друзей, – урезонивающим голосом проворчал недовольный Дархан. – Уйми жадный пыл. Вон остальные сидят, дожидаются.

Ворона, словно пристыженная, взлетела обратно на прежний сук.

– Дедушка, чайник бежит!

– Пусть бежит, далеко не убежит, хай подымать не стоит. Чай заварили крепко – по-полевому.

– Подбрось в костер дров, – сказал дедушка. – Нужно, чтобы зола была горячей.

Пока Чаара возилась подле костра, Дархан набрал на лугу разных трав и листьев.

– Иди-ка сюда, внученька… Смотри да учись, вот как следует делать.

Выпотрошенную рыбу старик выполоскал в воде, начинил нутро какими-то травами, густо посолил и сверху плотно обернул слоем зеленых листьев. Выждав, когда пламя костра сойдет на нет, раздвинул кучу источающих нестерпимый жар угольев, на горячее обнажившееся лоно положил зеленый сверток с рыбой и сверху опять присыпал золой и углями.

– Вот и вся недолга. Нам осталось одно: достать и съесть. – Дархан тщательно соскоблил ножом и собрал на куске бересты все остатки от разделанной рыбы. – Эти бедняжки явно изныли в столь долгом ожидании, наверно, промеж себя ругмя меня ругают: мол, как медлителен и неповоротлив старик, еле шевелится. Внученька, разложи все это на срезе того пня, чтобы им было удобней полакомиться.

Не успела Чаара отойти от пня – тут как тут на царскую трапезу с жадными голодными криками ринулись вороны.

«А нам когда?… А нам когда?» – послышалось Чааре в безумолчном гомоне стаи дроздов, неотступно следующих за ней, перелетая с ветки на ветку. Она беспомощно развела пустыми руками, но преследователи не унимались.

– Дедушка, дрозды тоже требуют подношения!

– Э, пустое, они кормятся разными семенами, на такую пищу они не зарятся.

– А почему пристают ко мне?

Дархан задребезжал надтреснутым веселым смешком:

– Милая, ты им, наверное, так понравилась, что они не могут с тобой расстаться.

– Да неужели? – Чаара повернулась к дереву, на котором примостились галдящие дрозды, и, взявшись кончиками пальцев за край платья, сделала глубокий реверанс. – В таком случае гран мерси, кавалеры!

Наконец-то!

Дархан разворошил прутиком костер и достал из золы готовую рыбу. Покрытая золотистой хрустящей корочкой, она издавала острый, пряно дразнящий аромат, какого Чаара не слышала никогда и даже представить не могла, – слюнки так и потекли, так и побежали. Самый мясистый и сочный ломоть хариуса дед положил перед внучкой.

– Ну, внученька, все это давай съешь – это ведь тебе гостинец от бабушки Джэнкир.

Сам Дархан, намазав кусок хлеба маслом и положив на него кусочек рыбы, направился к костру. Что-то неслышно бормоча под нос, обошел кострище кругом и бережно опустил дары в самый жар тлеющих малиновых углей.