Она опустилась в кресло и беззвучно расплакалась, пряча руки в лицо.

- Мистер Малфой, мои соболезнования, - прошелестела МакГонагалл.

- Благодарю, директор, - казалось, слова давались ему тяжело, хотя лицо оставалось непроницаемым. – Я сам сообщу ее родителям.

- Если вам не составит труда, мистер Малфой, - кивнула МакГонагалл, и в кабинете вновь повисло молчание. Гермиона больше всего мечтала о том, чтобы оказаться сейчас в теплой кровати в своей спальне, или хотя бы возле Джинни в Больничном Крыле. Вернее, Гермиона мечтала оказаться как можно дальше от Малфоя и его мрачной скорби.

- Могу я быть свободна, профессор? – робко проговорила она, и МакГонагалл кивнула.

Гермиона с трудом поднялась на ноги и побрела к выходу. Она была разбита и раздавлена. Менее чем за сутки она потеряла любимого человека, лучшего друга, а теперь, когда Гринграсс показалась ей достаточно приятной и милой, Гермиона потеряла и ее. Не то, чтобы Гермиона могла считать ее своей потерей, но тот разговор, случившийся у них, дал понять, что Астория была настроено миролюбиво, и они бы даже могли поладить. Была. Но теперь ее тоже нет, и никогда больше не будет. Хотелось плакать навзрыд, но сил не было. Хотелось в тепло, подальше от пронзительного холода, который забирался вместе с темнотой под мантию, холодил кожу, студил кровь в жилах. Хотелось спать, мучительно долго, без сновидений и мыслей, чтобы не думать о том, что по пробуждению ни Рона, ни Гарри, ни хотя бы Астории рядом так и не окажется. Она твердо решила, что сейчас же пойдет к мадам Помфри и попросит у нее Зелье сна без сновидений, примет неприлично большую дозу и проспит самое меньшее двое суток, когда за спиной раздался холодный и властный голос.

- В библиотеку шли, Грейнджер?

Гермиона остановилась и обернулась. Малфой стоял напротив директорского кабинета, в достаточном отдалении от самой Гермионы, и сверлил ее ненавидящим взглядом.

- Уверена, Грейнджер?

- Вполне. Мы шли в библиотеку, - повторила Гермиона.

- Астория? С тобой? Да она бы и на фут к тебе не подошла. Гринграссы – благородное чистокровное семейство, они не позволят запятнать свою честь общением с грязнокровками.

- Малфой, - Гермиона сделала шаг ему навстречу, - мне очень жаль. Может, я недолго знала Асторию, но она была замечательной.

- Мне не нужны твои паршивые соболезнования, - Малфой, казалось, был на грани, и голос его эхом прокатился по коридорам. Откуда-то сорвалась тяжелая капля, потревоженная шумом, и звонко разбилась о камень.

- Она была замечательная, - упрямо повторила Гермиона. – Очень красивая и искренняя. Очень жаль, что по родительским договоренностям ей достался ты.

- Не смей о ней говорить, Грейнджер, - взревел Малфой и, развернувшись к ней спиной, стремительно зашагал в сторону подземелий, но сделав десять шагов, остановился и развернулся. – Ты не имеешь права даже называть ее имени своим грязным ртом! Что ты вообще можешь знать о высоких отношениях!

Гермиона застыла, оглушенная эхом его слов, от которых в голове бил набат. Малфой уже ушел, громко и чеканно вышагивая по каменному полу, а Гермиона так и стояла посреди коридора. Как бы сложно это ни было, но она понимала Малфоя. Эта мысль была столь же неприятна, сколько и нова, но теперь Малфой был с ней в одной лодке. И почему-то Гермионе пришло в голову, что он все же любил Асторию. По каким-то невероятным чистокровным стандартам, по их странным обычаям, но в рамках тех устоев он ее любил. Гермиона тяжело вздохнула и двинулась в сторону больничного крыла.

Каждый шаг давался ей все тяжелее и тяжелее, а тень, появлявшаяся на стене при каждой вспышке молнии, пугала ее и заставляла отшатываться от стены. Было это обманом зрения, или тень действительно тянула к ней свои призрачные руки, шептала ее имя своими черными губами и разочарованно шипела всякий раз, когда не могла дотянуться до Гермионы.

«Это просто переутомление», - сказала себе Гермиона, когда ей в очередной раз послышался этот шипящий шепот, шорох под стеной и чье-то дыхание на плече. Она – в который раз – встряхнула головой и обернулась. Однако шепот повторился, и в нем Гермиона отчетливо расслышала свое имя. Ноги сами понесли ее к окну, хотя здравый смысл гнал ее прочь из этого коридора. Гермиона осторожно взглянула через залитое водой стекло, умоляя высшие силы, чтобы на сей раз его не разбила еще одна ветка, но деревьев поблизости не было. За окном была опушка, край Запретного леса, и Гермиона замерла, будучи не в силах отвести взгляд. Из-за деревьев постепенно, один за другим выходили они. Черные фигуры, похожие на ту, что она видела утром под Гремучей Ивой. Все они были похожи, как две капли воды: высокие и тонкие, закутанные в черные одежды, в капюшонах, под которыми не угадывалось лиц. Сверкнувшая молния озарила их, и Гермиона снова испытала первобытный, всепоглощающий страх, когда не увидела ни под одним капюшоном даже очертаний лиц. Они двигались медленно, уверенно и неотвратимо, надвигаясь на школу темной тучей, подобно тем тучам, что ползли по свинцово-серому небу. Порыв ветра вырвал с лесу очередное дерево, которое с грохотом рухнуло на землю, но на головах Черных людей капюшоны не шелохнулись ни на дюйм. Они остановились, дойдя до теплиц, и застыли наготове, словно были армией, готовой в любой момент ринуться в атаку и ожидая лишь приказа. Гермиона с замиранием сердца смотрела на них, когда один из толпы поднял руку и махнул ей. Он махнул именно ей, Гермиона скорее ощутила это, чем поняла, почувствовав кожей шевеление стылого влажного воздуха. «Гермиона», - услышала она шепот голоса прямо над самым ухом, и резко обернулась. Коридор был пуст. «Гермиона», - повторил шепот еще раз. А потом еще, но голоса уже было два. Она повернулась к окну, и сердце бешено забилось в грудной клетке, как бьется в силках пойманная птица, понимающая, что ее конец уже близок. Два голоса шептали ее имя, и двое Черных людей махали ей тонкими длинными руками. Гермиона хотела отойти от окна, но ноги не слушались, моментально став ватными. А люди в толпе все поднимали и поднимали руки один за другим, махали ей, и от этого шум в голове только усиливался. Хор голосов вышептывал ее имя, а она задыхалась своим бессилием, не зная, как избавиться от наваждения.

- Нет! – крикнула Гермиона окну, и хор в голове взвыл, а толпа на опушке колыхнулась, словно была единым целым. Собрав в кулак последние силы, Гермиона оторвала руки от подоконника и сделала шаг назад. И еще шаг. А затем, услышав, что хор в голове стихает, она развернулась и побежала, и перестук ее шагов эхом прокатился по школьному коридору. Камень больно бил по ступням, в боку колола тысяча игл, дыхание сбивалось, в горле перекатывалась вязкая слюна, но Гермиона бежала, не останавливаясь, боясь, что стоит ей остановиться, и в голове снова взвоет хор голосов. Зная, что стоит ей перейти на шаг, как ее догонит тьма, ступавшая за ней попятам. Предчувствуя, что кошмар прошлой ночи повторится, как только она прекратит свое движение. Гермиона понимала это, и поэтому бежала, взбиралась по лестницам, перескакивая через ступеньки, неслась из последних сил по коридорам, мимо дверей классных комнат, за которыми студенты, которым посчастливилось не понести еще ни одной потери, как ни в чем не бывало повторяли пройденный материал, отвечали на вопросы преподавателей, скрипели перьями, шуршали пергаментами, листали книги. Гермиона преодолела еще одну лестницу, и оказалась в том самом коридоре, куда забрели они с Асторией. Черная пасть разбитого окна зияла в стене, маня к себе. Дождь уже намочил подоконник и пол у окна, а может, это все еще были следы Гринграсс – Гермиона не знала, но она подняла палочку и, направив ее на груду битого стекла, произнесла:

- Репаро.

Скрежет стекла о камень наполнил коридор, разрезая тишину сотней ножей. Гермиона удовлетворенно наблюдала, как стекло, целое и невредимое, возвращается в раму. В душе разливались приятные теплые волны спокойствия, будто бы целостность этого окна была единственным, что могло ей угрожать.