– А мне говорили, что ты непробиваемая стерва.

…Они трепались полночи о чем попало, и ни о чем конкретном, кипятя в котелке смородиновый лист, потому что никто не взял заварки. Все давно расползлись кто куда – в палатке спали едва ли не штабелем, а они смотрели на искрящиеся еловые лапы в костре и по очереди отхлебывали обжигающий пахучий кипяток из единственной отыскавшейся кружки. А потом Джеки уснула, укрывшись его тяжелой косухой, пропахшей табаком, одеколоном и конопляным духом.

Утро было холодным и буйным: проснувшийся похмельный Ган обнаружил себя непотребно исписанным синим маркером. Само собой, он разозлился не на шутку и бросился искать злоумышленников. Компания хохотала, читая надписи на нем, и никто не выдавал Юну и Джеки, которые вчера собственноручно написали на впалом пузе Гана «Здесь могла быть ваша реклама», снабдив недвусмысленными иллюстрациями.

Только Бриг не принимал участия в общем веселье. Он сидел в сторонке, задумчиво перебирая струны гитары, и снисходительно взирал на всеобщий переполох. Сонная Джеки подсела к нему.

– Доброе утро.

– Доброе.

– Спой что-нибудь.

– Что?

– Чего душа просит.

– Ладно, – пожал он плечами. Секунду подумал и ударил по струнам.

– Ты слышишь, слышишь,

Как сердце стучится, стучится

По окнам, по окнам,

По крыше, как дождик.

Мой нерв на исходе.

Последняя капля.

Последний луч света.

Последний стук сердца…

Ты видишь, видишь –

Умирает в огне преисподней

Сиреневый мальчик.

Он сильно напуган, подавлен.

Он пишет картину

Собственной кровью,

Своими слезами

И просит прощенья….

Я стукну в окошко

Хвостом своим

Пролетая над домом

И яркой кометой

Бороздящей вечность

И темное небо…

Ты выйдешь из кухни

В ситцевом платье

Чтобы последний раз

Со мной повстречаться…

И попрощаться…

…Я буду любить тебя вечно…1

Бриг шел чуть впереди всех остальных, ровным, быстрым шагом, настолько независимым, словно ему и дела не было ни до кого. В разговоры не вступал, хмурил брови, думая о чем-то своем. Внезапно он остановился, словно споткнулся, развернулся и, ни с кем не прощаясь, исчез за деревьями.

– Бриг! – крикнула в растерянности Джеки. Повернулась к Гану и Юне.

– Да забей, – опередил ее вопрос Ган. – У него такие закидоны бывают.

– Еще и не такие… – хмыкнула Юна.

…Джеки встретила Брига через несколько дней, прямо на улице. Он вывернулся навстречу из какого-то переулка; глаза сияют, улыбка полна лукавства.

– Привет! Гуляешь? Я тоже.

– Бриг! Привет!

– Ты вот мне скажи, как узнать, что люди любят друг друга?

– Не знаю… – растерялась Джеки, – наверное, они должны понимать друг друга.

– Понимать друг друга – это называется друзья. А если человек любит, он слышит стук сердца другого даже на расстоянии. Даже на очень большом расстоянии.

– Что это тебя на лирику потянуло? – с шутливым подозрением спросила Джеки, и Бриг рассмеялся.

– Дождь пошел, – вместо ответа сказал он, – давай спрячемся!

Они забежали в ближайшую дверь и оказались в аптеке. Обнаружив это, Бриг состроил шкодливую физиономию и выудил из кармана жвачку. Протянул ее молоденькой продавщице:

– Дайте мне, пожалуйста, три пачки презервативов.

– К-как… За жвачку?! – растерялась аптекарша.

– Ну да. Разве вы не смотрите телевизор? В рамках программы здорового образа жизни фирма Бабл Гам предлагает в любой аптеке за свою жвачку три пачки презервативов, – улыбнулся он. И для убедительности добавил, – эта реклама уже две недели крутится!

Растерявшаяся продавщица послушно положила в кассу протянутую им жвачку и, глядя в его честные глаза, выдала ему требуемое.

– Благодарю! – раскланялся Бриг снова, сгребая в карман презервативы, изящно развернулся и, прихватив по пути Джеки, покинул аптеку, оставив ее работницу в растерянности пополам с влюбленностью.

– Я тоже не видела эту рекламу. Неужели теперь и до этого додумались? Надо же, презики за жвачку! – сказала Джеки на крыльце. Она, наивная, тоже повелась на его честные очи.

– Нет, конечно! – подмигнул Бриг. – Я пошутил!

Ольга боялась и ненавидела своего отца. Отец пил. Каждый вечер он напивался, а потом с топором гонял их с мамой по квартире, пока не срубался где-нибудь на повороте. А остаток ночи мама плакала на кухне о том, что она его любит, и что не может выгнать, ведь без нее он совсем пропадет, а Ольга, как могла, успокаивала ее. По утрам отец был заискивающим и виноватым, и за это Ольга ненавидела его еще больше – ведь вечером все повторялось снова.

В одну такую ночь, помнится, в мае, когда Ольга разругалась с матерью, рыдающей от любви к вечно пьяному отцу, ушла из дома, хлопнув дверью, она долго околачивалась по своему двору, не зная, куда податься. Слишком поздно было, чтоб бежать к подружке Кате, а домой вернуться гордость не позволяла. Когда Ольга уже совсем было отчаялась, к ней подошел незнакомый длинноволосый парень с зачехленной гитарой за плечами.

– Проблемы? – без предисловий поинтересовался он.

– А твое какое дело? – ощетинилась Ольга.

– В общем-то никакого, – согласился он. – Ну, бывай.

Он развернулся и пошагал дальше. Ольга смотрела ему вслед, и чем дальше он уходил, тем страшнее становилось ей, одной, в темном ночном дворе. Он уже почти скрылся из виду.

– Подожди! – крикнула Ольга и побежала следом. Он ее ждал. В темноте светился огонек его сигареты.

– Передумала? – усмехнулся он.

– Жизнь – дерьмо, – вздохнула Ольга.

– Объективная реальность – это бред, – произнес он, – обусловленный недостатком алкоголя в крови и канабиса в легких.

Ольга переминалась с ноги на ногу. Ей не хотелось вновь оставаться в одиночестве, но что говорить дальше, она не знала.

– Что, с предками поругалась? – понимающе спросил он. Ольга обрадованно закивала головой.

– Пошли со мной, прелестное дитя, – тогда предложил он. – Если не побоишься.

– Куда?

– На небо номер семнадцать.

Бриг тогда привел ее на крышу семнадцатого корпуса одного из самых престижных районов города. Скорей всего, место было выбрано неслучайно: с крыши открывался великолепный вид. Справа переливался огнями ночной город, и его шум напоминал шум прибоя; а слева была видна речная протока. Здесь, на небе номер семнадцать Ольге показалось вдруг, что она стала свободнее, чище… Ближе к Богу, что ли.

На крыше горел уютный костерок, прыгал и веселился мальчишка чуть старше Ольги со смешным именем Чп, играла на гитаре девушка по имени Юна, и тяжело вздыхал по белым июньским ночам нескладный худой Ган.

Ольга быстро разобралась, что такое небо номер семнадцать. Оно представлялось ей необитаемым островом, куда выкинуло волной прибоя потерпевших кораблекрушение путешественников. Наверное, все сюда бежали от своих проблем, так же, как она сама. Здесь никто ничего не рассказывал о себе, мало кто откликался на реальное имя, и разговоры по душам велись редко.

А вот о самоубийстве говорили часто – деловито, как о предстоящем экзамене, и почти мечтательно, как о долгожданном отпуске.

Один из таких разговоров завела, было дело, сама Ольга. Увидела поперечные шрамы на запястьях Чп и поинтересовалась:

– Ты где это так?

– Бандитская пуля! – засмеялся он.

– Ну и дурак, – пренебрежительно заметил Бриг, – если уж взялся вены кромсать, то режь не поперек, а вдоль.

– А мне кто-то рассказывал, – вдруг сказал Ган, – что по пьяни вешаться прикольно. Вот все собираюсь напиться и повеситься, но как напьюсь – забываю. Если вспомню, то обязательно попробую!

– А еще можно пузырек воздуха в вену загнать, – поддержала разговор Юна, – и тогда разрыв сердца обеспечен.