Он окликнул его, сам еще не зная, что будет делать дальше.

Тобиас посмотрел на неподвижное лицо кучера, прочно укутанного в многослойную накидку, тот со своих высоких козел сердито покосился на пассажира. Кучер был крепкого вида мужчина с кустистыми бровями и желтыми крупными, похожими на могильные плиты, зубами.

– Куда прикажете, сэр?

– Мне нужен доктор, который живет поблизости. Вы знаете такого?

– Доктор, сэр? Да, сэр. Прямо здесь, чуть подальше. Экипаж тронулся по Лембс-Кондуит-стрит, потом вдоль

Грейс-Инн-роуд мимо нескольких домов, где фонари освещали таблички с именами врачей.

– Послушайте, вы…

– Да, сэр.

– У меня всего шиллинг или два в кармане. Куда вы меня везете?

– Как куда? На Мертон-стрит, к доктору Хардуику.

– А какой он доктор?

– Бог его знает, сэр, – бодро крикнул кучер, – но он доктор, и о нем хорошо говорят, я это знаю.

У Тобиаса Отса невольно мелькнула мысль: какого же сорта люди хорошо говорят об этом докторе и почему. Однако иного выбора у него не было.

– Ладно, – согласился он, – везите к доктору Хардуику.

Вскоре они въехали в темную маленькую улочку в Клеркенуэлле. Экгпаж остановился у высокого узкого дома с закопченным, еле светившим фонарем у двери. Если бы не этот фонарь, Тобиас подумал бы, что в этом доме никто не живет.

– Если у вас всего один шиллинг, – сказал кучер, – возвращайтесь побыстрее, сэр.

– Хорошо, – ответил Тобиас. Выйдя из экипажа, он осторожно приблизился к одинокому дому. Входная дверь его перекосилась, а на лестнице крыльца стоял крепкий запах кошек, словно их стая ночевала здесь.

Тобиас постучал в дверь один раз, затем другой посильнее.

Вскоре где-то в глубине дома послышались шаркающие шаги, и наконец голос спросил:

– Кто там?

– У меня болен ребенок. Мне нужен врач. Мужской голос что-то сказал – всего одно слово, —

но Тобиас не расслышал и постучал сильнее.

– Мне нужен доктор.

Послышался звон сброшенных на пол цепочек, высокая дверь чуть отворилась. В темноте – ибо казалось, что в доме нет ни единой зажженной свечи, он разглядел мужское лицо, видимо, старика и, судя по голосу, довольно дряхлого.

– Кто здесь?

– Простите меня. Вы доктор Хардуик?

– Да, сэр, я доктор Хардуик, им всегда был и буду еще немалое время, надеюсь. С кем имею честь, мистер, раз вы постучали в мою дверь и прервали мое общение с селедкой?

– Моя фамилия Отс, и мой ребенок болен.

– Сколько ему лет?

– Ему три месяца.

– Тогда вы должны знать, как непреложный факт, – дети всегда болеют. Такова их природа. Как он болен?

– У него температура. У него на груди огромная опухоль.

– Если вы хотите заплатить мне только шиллинг, – с улицы донесся голос кучера, – то я не могу ждать, пока вы подпишете мирный договор.

– Кто это? – спросил доктор.

– Кучер наемного экипажа.

– Вы должны ему деньги?

– Сэр, вы поедете со мной?

– А вы сможете оплатить мой визит? – спросил доктор. – Такой вопрос всегда не мешает выяснить сразу, – добавил он.

– Да, да, я заплачу вам, – поспешил успокоить его Тобиас Отс.

– Я беру за визит пять шиллингов, сколько брал всегда со времен битвы при Ватерлоо.

– Прошу вас, доктор…

– Но все знают, что я вместо денег беру китайские чашки и нередко небольшие вещицы из дельфтскои керамики16. Не настаиваю на этом, просто говорю на всякий случай.

– Спасибо, – поблагодарил Тобиас, у которого не было ни дельфтскои керамики, ни китайских чашек, чтобы ими оплатить визит доктора.

– Я просто хочу, чтобы вы это знали.

– Я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность подумать. – После этих заверений терзаемый страхом отец больного ребенка наконец усадил доктора в экипаж, более не думая о своих финансовых затруднениях.

Поездка проходила в полном молчании, из нее Тобиас запомнил лишь сильный запах селедки, которую доктор, видимо, ел с большим удовольствием. Только когда они достигли Лембс-Кондуит-стрит, у Тобиаса появилась возможность немного рассмотреть доктора, а потом, еще получше, при свете свечи, высоко поднятой в руке Мери; она встречала их у дверей. Тогда он наконец увидел, каков собой доктор Хардуик. Это был человек лет шестидесяти, с круглой лысиной на макушке, обрамленной буйной рыжей шевелюрой, тронутой сединой. Его брови, тоже рыжие, сурово нависали над утратившими блеск глазами и словно давили на них – они были главенствующей чертой этого старого лица.

На докторе была старая изношенная одежда: просторное пальто с обтрепанными подолом и рукавами. Мери Отс, тоже успевшая разглядеть доктора, стала такого же цвета, как восковая свеча у нее в руке.

– Это доктор Хардуик, дорогая, – представил его Тобиас.

У его жены брызнули слезы из глаз, и она убежала в кухню. Спустя несколько минут доктор и ее муж нашли ее там, в отчаянии прижимавшую к себе плачущего ребенка.

Непритязательного вида доктор вошел в кухню, как в собственный дом. Бросив саквояж на стол, он потребовал воды, чтобы вымыть руки.

Скребя щеткой свои большие, усеянные веснушками руки, он повернулся к миссис Отс, которая, забившись в угол, качала сына и что-то нашептывала ему.

– Итак, мадам, – обратился к ней доктор, – прошу дать мне моего пациента.

Мери Отс со страхом смотрела на мужа, но он повторил слова доктора. Хозяин дома, глядя на то, как его сын переходит из рук матери в руки старого доктора, тут же вспомнил случай с доктором Снайпсом из Уэппинга, убившем трех вдов, своих пациенток, и скормивших их своему фокстерьеру. Ему захотелось закричать: остановитесь! Хватит! Но он лишь молча следил за тем, как посторонний человек, сняв с его драгоценного сына пеленку, сжимает ему живот своими узловатыми пальцами.

– Подержите его. Нет, не вы, мадам. Вы, сэр.

Тобиас послушно сделал, как было приказано: он держал своего сына, прижав его к столу. Доктор, вынув из саквояжа небольшую спиртовку, зажег ее, и Тоби на мгновение отвернулся. Когда он снова посмотрел, старый доктор проводил лезвием пинцета по голубому язычку пламени спиртовки.

– Держите его крепко, сэр. Мадам, отвернитесь.

Тобиас Отс глянул на трех женщин, сбившихся в кучку, в углу у посудомойки, его жена посередине. У обеих сестер было одинаковое выражение лица – широко раскрытые от ужаса глаза и рты.

Тобиас Отс быстро отвернулся.

– Папа с тобой, – прошептал он, чувствуя себя лжецом и полным дураком. – Папа с тобой, мой дорогой сыночек.

По мере того как скальпель приближался к тельцу ребенка, глаза Тобиаса наполнялись слезами. А когда скальпель коснулся нарыва и широкой струей выплеснулся ГНОЙ, лицо ребенка свела судорога боли, и маленькое существо издало отчаянный крик протеста. Тобиас Отс тоже закричал. Ему было все равно, что подумают о нем те, кто видит его в эту минуту. Его отец так и остался глубоко в нем, и, глядя на гной, текущий из раны невинного младенца, он понял, что это течет его собственный яд.

Когда рана была зашита и старый доктор обильно смазал всю грудь маленького Джона какой-то яростно-красной жидкостью, отчаянный плач маленького пациента стал стихать, вся женская половина домочадцев поспешно удалилась с ним в детскую, доктор убрал хирургический нож и спиртовку в свой огромный саквояж и громко защелкнул его. Затем его слезящиеся глаза под табачно-рыжими бровями остановились на Тобиасе Отсе.

– А теперь… – начал он.

Ему не пришлось продолжать, ибо Тобиас знал, что последует за этим, и поспешил предупредить:

– Я жду ваш счет, – сказал он доктору.

Тут вся заботливость, внимание и доброта, с какими старые пальцы доктора касались детского тельца, исчезли. Тобиас Отс видел перед собой голову старика, втянутую в плечи по уши, как будто кожа сжалась на его костях.

Доктор Хардуик сложил руки на своем выцветшем жилете, а его кустистые брови опустились так низко, что почти закрыли глаза.