…Весна между тем быстро набирала силу. Снег в основном растаял, только на крутых склонах лесистых гор он все еще белел. В марях на кочках обильно появился нергэт-пушица. Прорастала ранняя зелень. Олени, изголодавшиеся за долгую зиму по такому лакомству, охотно выщипывали их. Проснулись речки.

Вокруг тайга ожила веселым многоголосьем птиц. В унисон с птичьим пением отовсюду раздается зов оленят: «Ав-ав-ав!» Это своеобразная таежная мелодия, повествующая окружающему миру о том, что он пополнился новыми жильцами.

Весеннее солнце светит ярче обычного. Оно щедро ласкает золотыми лучами всю умиротворенную землю, все живое на ней.

Дед Отакчан в душе радовался весеннему солнцу. Считал себя счастливым, что дожил до первых весенних солнечных лучей. «Теперь можно спокойно уходить в мир предков», – думал он, зная, что для старого человека в любое время настанет пора уйти навсегда из этого срединного мира. Ему не хотелось, чтобы это свершилось в зимнюю стужу. И душе неуютно от холода, и людям, провожающим в последний путь, тягостно от мороза. Думать-то думал, но еще не торопился уходить.

Не таи зла в себе –

душе легко тогда.[14]

Время быстротечно. Казалось, совсем недавно важенки начали телиться. То было в середине апреля. Оленные люди не заметили, как настал май, время быстрого таяния снега. Горные речки ожили, потекли небольшими ручейками. День за днем они станут набирать силу.

Оленеводы молча сидят полукругом и пьют чай.

– Надо кому-то съездить на лабаз за мукой, – ни к кому конкретно не обращаясь, заговорил Айчима.

– Муки осталось всего на две-три выпечки, – добавила Танмак.

– Я поеду, – с готовностью отозвался Отакчан. – Ребятам олени покоя не дают.

– Ладно. Пусть будет по-твоему, дед, – широкоскулое лицо Айчимы озарилось улыбкой.

– Можно я поеду с дедом? – подал голос Кирилка.

– Вода большая. Тебе рано ездить в такую даль, – сказала мать.

– Ты поедешь со мной к оленям, – Айчима погладил мальчика по головке.

После чаепития Отакчан поймал около десятка крепких быков. Четверых запряг в нарты. Одного оседлал. На нем он сам поедет. Еще на троих навьючил пустые вьючные сумы. Кроме муки надо привезти и масло, и сахар. На нартах много не привезешь. По черной земле, когда снег растаял, олени едва тянут пустые сани.

– Абага, без ружья, что ли, поедешь? – спросил Виктор после того, как помог старику собраться в дорогу.

– Спрашиваешь так, будто я когда-либо имел ружье, – живо отозвался Отакчан.

– Взял бы мою тозовку.

– Зачем? Тебе самому пригодится, мне-то на что она?

– Ну, как знаешь, абага. Мое дело предложить.

На всю бригаду имелось два ружья. Малокалиберную винтовку оленеводы брали по очереди на ночную пастьбу оленей. Айчима имел карабин. Но никому его не доверял. Хищного зверя мелкашкой не остановишь. Разве подразнишь только. Оленеводы предпочитали обходиться без тозовки. Все же верховому оленю лишний груз. Они давно просили, чтобы им каждому выдали охотничье нарезное ружье. А начальство одно твердит: нельзя, опасно. Некоторые покупали с рук старенькие ружья, но и те отбирали силой. Грозились в тюрьму посадить за незаконное хранение нарезного оружия.

– Бери хотя бы собаку, – не отставал Виктор.

– Да ты не беспокойся, сынок. Первый раз, что ли, еду? Слава богу, за свой век наездился по лабазам, – скупая улыбка на миг осветила темные скулы старика.

– Кэрэмэс не помешает, – не унимался парень.

Услышав свою кличку, отдыхавшая возле абду[11] рослая собака серой масти навострила уши, огненными глазами посмотрела на людей и на всякий случай повиляла хвостом.

– Кэрэмэс сам решит, пойти со мной или не пойти. Зачем его неволишь, сынок? Он же для меня не раб, он мой друг.

Так оно и было. Дед сам вынянчил его. Еще незрячего кормил, лелеял. Общался с ним как с человеком. Кэрэмэс понимал его с полуслова.

– Эмэбли[12], – коротко бросил Отакчан, увидев, как пес встрепенулся и побежал было вперед.

Кэрэмэс недоуменно взглянул на деда и нехотя вернулся к своему лежбищу. Он явно погрустнел.

– Сынок, привяжи его, так надежнее будет. Зачем ему силы тратить попусту? Пусть отдохнет, – оглянулся дед.

Виктор поймал собаку и привязал к кустику.

Отакчан долго шел пешком. Только когда разогрелись ноги, сел на учага. Ехал по речной гальке, старательно обходя каменистые места. Это не всегда удается. Кругом одни камни. Правда, гладкие, словно полированные. В течение скольких веков вода течет по ним в половодье, этого никто не знает. Проехав с километр, повернул налево и переправился через речку, впереди которой замаячили кадары[13]. Дед знал, что там пороги. По едва уловимой тропинке поднялся на пологий косогор. Дальше дорога пойдет по мари. Местность болотистая, зато легче оленям. Болота им не помеха. По воде нарты легче тянуть и копытцам не больно.

Лабаз стоял за речкой в глубине леса. Полозья нарт глухо бились о камни. После первого дождя вода на речке немного поднялась.

«Муку придется навьючивать, иначе намокнет», – подумал Отакчан, оглядываясь назад и видя, как вода захлестывает нарты.

Выбравшись на другой берег, едва углубился в редкий лесок, как олени внезапно испуганно шарахнулись в сторону.

– Чо-чо! – осадил их Отакчан и тут вдруг увидел, как прямо на него с раскрытой пастью несется лохматый белый медведь.

«Абага! – Отакчан мгновенно понял, в чем дело: он всю муку на лабазе выпотрошил из мешков, оттого и белый. – Однако люди без муки остались… Что же теперь будет?!» – мелькнуло в голове.

Старик с ходу понял, что перед ним тот самый зверь, с которым он схватился на речке Умбэ, защищая оленят. Он соскочил с оленя и громко подал голос: «Он онди, абага?!»[14] Но зверь не среагировал на человеческий голос и с ходу ударом лапы свалил одного из упряжных оленей, затем второго. Началась ужасная свалка. Олени заметались, как загнанные, глаза у них со страху выпучились, вот-вот вылезут из орбит.

Отакчан перекинул палку-тиюн в левую руку, а правой выхватил нож и коротким взмахом перерезал вожжи от мертвых оленей и выпустил с рук верхового оленя. Олень, почуяв свободу, панически рванулся в сторону и был таков. Старик машинально освободил еще двух-трех оленей. Те тут же помчались назад по тропинке, по которой только что ехали. Затем Отакчан, откуда только взялись силы и сноровка, скользя, рванулся к остальным оленям, намереваясь у всех успеть срезать вожжи и лямки, но вот беда – выронил нож. Затылком почувствовал дыхание зверя. Он резко повернулся и в отчаянии изо всех сил наотмашь ударил зверя тиюном по оскаленной морде. Тиюн переломился, но удар получился сильным и точным. Медведь ошалело рявкнул и, брызгая слюной, отпрянул. Отакчан прыгнул на другую сторону нарты. Зверь, оскалясь желтоватыми клыками, заревел и с дикой злостью вновь бросился на старика и подмял его под себя. «Люди ждут… Без муки остались…» – пронеслось в затуманенной голове старика, и он, теряя сознание, почувствовал, как что-то липкое и теплое потекло по лицу. Перед глазами пошли круги, и тут же стало темно, будто упал в бездну… В это время, откуда ни возьмись, появился Кэрэмэс. Пес стремительно прыгнул на спину медведя и с громким рыком вцепился клыками в его загривок. Зверь, заревев, крутанулся на месте, пытаясь стряхнуть с себя собаку…

Очнувшись, Отакчан сразу услышал отдаленный яростный лай собаки и холодящий душу медвежий рев. «Костер надо! Дым!» – смахнув рукой кровь с лица, старик попытался было встать на ноги, но резкая боль сковала все тело. Голова закружилась, глаза обволокло туманом, и он, ничего не помня, мешком свалился на землю…

Оленеводы всполошились, увидев скачущего к палаткам верхового учага Отакчана. За ним следовали еще несколько оленей. Олени знают, где искать защиту в момент опасности. Они торопятся к палаткам. Так случилось и на этот раз.