– В стадо не хотят поехать?
– В пастухи идти не хотят… Я им говорю, а они и слушать не хотят.
– Оленей некому становится пасти, – тяжело вздохнул Отакчан.
– Теперь, говорят, никому нет дела до оленевода. Зарплата мизерная, одежды нет. Сыновья наслышаны об этом, вот и не хотят.
– Помрем мы, старики. Кто сменит нас? – будто сам с собой беседуя, тихо промолвил Отакчан.
– Олени уже сейчас становятся бесхозными. Теряются, волки травят, – Сэмэкэ стал наливать чай.
– А на что годятся твои сыновья? Не надо было тебе отрываться от оленей! – вдруг резко вскинул голову Отакчан.
– Тебе-то какая забота? Будто ты бригадир, стадо держишь. Скажи спасибо Айчиме за то, что терпит тебя у себя в стаде.
– Мне тревожно за сородичей. Останемся без оленя, исчезнем и мы, эвены. Вот почему я кочую с оленями. Хоть чем-то помогу сохранить их, оленей наших. Постарел, признаюсь, сил маленько осталось, но, как видишь, держусь. А вот ты отвернулся от оленей. Из-за таких, как ты, страдают олени. Хоть бы сыновей приучил к таежной жизни.
– Опять ты за свое. Виноват я, каюсь, что не вывел сыновей на оленью тропу, – Сэмэкэ виновато ссутулился и развел руками.
– О чем с тобой говорить? Лучше я пойду. Обо мне не беспокойся. Только запомни одно: Айчима меня не содержит. Я живу сам по себе, никому обузой не стал, кочую по тем тропам, по которым веками кочевали мои предки. На своих оленях езжу. У Айчимы ничего не прошу. Ты Айчимой меня не попрекай.
– Куда ты торопишься, Ота?
– Пойду отдохну.
– Отдохни у меня. Можешь даже остаться на ночь. Место для тебя всегда найдется.
– Где мне найдешь место-то? Смотрю, тесно у тебя, – Отакчан оглянулся вокруг, потом пошел к двери.
– Хоть бы чаю попил. Уходить просто так не по нашему обычаю. Ратуешь за соблюдение обычаев эвенов, а сам готов нарушить их.
– Ты мне портишь настроение, Сэмэкэ.
– Обидчивый ты, Ота.
– Прости, уж такой я уродился.
– Раньше не такой был. Садись, Ота, к столу. Сейчас открою свою заначку, специально для тебя сберег, – мягко сказал Сэмэкэ и пошел к кровати.
Опустился на колени, пошарил по углам и достал непочатую бутылку водки. Отакчан, заметив это, мигом подобрел. Для виду только попереминался с ноги на ногу, потом вернулся к столу и сел с краю.
– Как помню тебя, все в этой конуре живешь, – словно оправдываясь за свою резкость, начал он. – Мог бы избу хорошую построить.
– Спасибо хоть эта есть. А новый дом построить не смог, видит бог. Денег нет. Где найдешь строительный материал? Никто помочь не хочет.
– Сыновья взрослые у тебя. Могли бы сами без посторонней помощи построить дом.
– Из чего? Где взять бревна? Нету их, из воздуха дом не построишь. Писали заявления, а что толку? А где твой дом, Ота? – Сэмэкэ разлил водку в стаканы.
Отакчан тихо говорит:
– Не издевайся надо мной. Лучше выпьем давай.
– За встречу, Ота. Давно не виделись. Спасибо, что зашел.
– Нет, выпьем за твоих дочерей. За то, чтобы выжили в этой смутной жизни и не забывали о своих корнях.
– Спасибо, Ота, на добром слове, – голос у Сэмэкэ дрогнул.
– Ты вот спрашиваешь про мой дом. Разве не знаешь, кому я уступил свой дом?
– Ладно-ладно, Ота. Не обижайся, – Сэмэкэ вновь налил в чашки крепкого чаю.
Дверь резко открылась. Вошел высокий смуглый парень.
– О, абага приехал! Здравствуй, абага! – парень бросился к Отакчану. От него несло перегаром.
– Вижу, вижу, возмужал. Настоящим мужчиной стал, – Отакчан приветливо пожал ему руку.
– Где пропадал, Прокопий? – нарочито строго спросил Сэмэкэ, наливая сыну чай.
– Своими делами занимался, отец.
– Был бы толк от этих твоих дел, – безобидно, скорее для вида только, пробурчал отец. – Садись за стол. Поешь.
Прокопий послушался отца. Сел за стол рядом с гостем и с аппетитом стал есть.
– Где работаешь, Порпукай? – Отакчан про себя улыбнулся, вспомнив про философа. Правда, он не представлял себе, что означает это мудреное слово. Он имя Прокопия произносил произвольно «Порпукай».
– Деньги делаю, – не моргнув глазом, выпалил Прокопий.
– Как можно делать деньги? Не могу понять этого, – изумляется Отакчан.
– Сейчас всем, кто может и не может, разрешено делать деньги. Никаких теперь запретов и гонений, как прежде.
– Можно делать нарты или седло, ну чэркэны[26], а как делать деньги, я не знаю, – Отакчан покачал седой головой.
– Сейчас время такое, абага.
– Тебе нравится это время?
– А как же? Оно по мне.
– Ну чем оно тебе нравится? – допытывается дед.
– Наше время дает всем полную свободу.
– Живи как хочешь, да?
– Вот именно. Хочешь – работай, не хочешь – хоть валяйся целый день. Даже учиться никто не заставляет. На работу тоже никто не гонит. Все прекрасно, – Прокопий, кажется, верил в то, о чем говорил.
Отакчан ничего не ответил. Молча глотнул чай из чашки. Голову подпер левой рукой и задумчиво прикрыл глаза.
– Сэмэкэ, что-то не видно, чтобы ты разбогател, – Отак-чан поднял голову, приподнялся и выразительно окинул взглядом тесный дом.
– Ты не верь словам этого шалопая, – Сэмэкэ безнадежно махнул рукой, не глядя на сына.
– Нет, отец, я правду говорю, – сын вскинул удивленные глаза на отца.
– Не морочь голову всякой ерундой, – устало ответил отец.
Отакчан понял, что такие споры у них бесконечны.
– Отец, вот увидишь, мы скоро разбогатеем. Сказал же большой начальник: «Обогащайтесь!»
– Да ты не слушай того начальника, как ты говоришь, большого. Сам-то он, конечно, разбогател, на то и начальник. Но запомни, не работая нигде, можно разбогатеть только нечестным путем, – Отакчан дал понять, что не верит ни Прокопию, ни тому начальнику.
– У меня будет много денег. Тогда построим себе дом, – Прокопий пропустил мимо ушей слова старика.
– А мне построишь дом, Порпукай? До старости лет пасу оленей, да что-то даже избы своей не имею…
– Это твои Советы тебя, дед, довели до нищеты, – Прокопий вызывающе приосанился.
Отакчан тихо засмеялся и сказал:
– А при Советах все трудились. Не было ни одного человека, шатающегося без дела, как ты сегодня.
– Тогда людей сильно гоняли. Многих судили, тунеядцами обзывали, – огрызнулся Прокопий.
– Правильно поступали. В наше время молодежь трудом воспитывали. Ну-ка протри глаза и посмотри, что творится вокруг, – постепенно голос деда Отакчана окреп.
– Веселая жизнь у нас пошла. Разве это плохо?
– Одни песни да танцы… Праздной жизнью пускают пыль в глаза. Таким дешевым путем создают видимость благополучия. Неужели не замечаешь этого, Порпукай?
– При прежней жизни, когда коммунисты да Советы держали власть, принудительным трудом вышибали всякое инакомыслие. Тяжело было всем, – парень продолжал гнуть свое.
– Мою страну ты не трогай. Я был счастливым при Советах. Свободным человеком чувствовал себя. А у тебя однако голова совсем пустая.
– Кто знает, может и так. Вот мой отец тоже до сих пор верен Советам, – Прокопий бросил насмешливый взгляд на Сэмэкэ.
– Порпукай, скажи мне, у тебя какое образование? – дед Отакчан неожиданно сменил нить дискуссии.
– Школу окончил. Аттестат при мне. Правда, прошло много времени с тех пор. Слыхал, дед, такую песню: «…Это было недавно, это было давно»? – вдруг мягким голосом напел Прокопий. Потом продолжил: – Вот так же, как в песне поется, это было давно. Я толком не помню даже, в каком году получил аттестат-то.
– Почему не поехал учиться, как все?
– Была поначалу такая мыслишка у меня. Но не на чем было уехать. Самолета не было все лето. Так и осел.
– Грустная у тебя история, как смотрю. Ни работы, ни образования, как думаешь дальше-то жить? – у деда голос явно смягчился.
Ему в самом деле жалко стало Прокопия. Вспомнил, как радовался друг Сэмэкэ, когда родился его первенец. Жизнь не сложилась у бедного. Куда катится жизнь-то?..
