В стаде сложилось неписаное правило: встречать оленей с ночной пастьбы, походить между ними, всматриваясь в каждого оленя, заодно ловя нужных в этот день ездовых оленей и дойных важенок. Сегодня утром они там и виделись.

– То было утром, когда общались с оленями. А тут я радуюсь тому, что ты пришел в мой дом. Уважил человека.

Айчима ничего не ответил, молча окинул взглядом вокруг.

– Палатка у тебя в самом деле обносилась, – сказал задумчиво и сел.

– Хоть эта имеется, а могло и не быть. При советской власти палатками хорошо обеспечивали, – Отакчан, торопясь, будто сейчас Айчима поднимется и уйдет, положил перед ним стол и стал в кружки разливать чай. – Вот молоко. Попробуй мою лепешку.

Айчима разбавил чай молоком. Знал, что у старика несколько дойных важенок, что он их исправно доит.

Молча стали пить чай. Отакчан нутром догадывался, что бригадир не просто так зашел к нему, и молча ждал, пока он заговорит сам.

– Дед, я пришел к тебе с просьбой, – тихо заговорил Айчима, опорожнив кружку с чаем.

Отакчан слегка засмеялся, поглядывая на бригадира, и сказал:

– Спасибо, догор, что пришел. Говори, я слушаю.

– Надо бы съездить в поселок с отчетом. Скоро, чую, опять дожди пойдут. Сам знаешь, каждый день нам дорог, покуда нет дождя. Завтра-послезавтра начнем срезку рогов у быков.

– Это я понимаю. Ты толково рассуждаешь. А что касается отчета, то я поеду, чего уж там.

– Знал, что не откажешься, дед, потому и пришел с просьбой.

– Завтра же поеду.

– Вот и хорошо. Жена моя провизию на дорогу приготовит.

– Да ладно. Я всю жизнь сам себя обслуживаю.

Айчима ушел. Вскоре пришел Виктор и притащил брезентовый навес.

– Дед, это Айчима отправил тебе, чтобы поверх палатки натянул. Все же поможет от дождя.

– Айчима, говоришь, отправил? – дед недоверчиво пошарил рукой по брезенту. Это был старый, но еще добротный навес.

– Говорит, что дает насовсем, – Виктор улыбается.

– Ну, спасибо ему скажи. Не откажусь…

…Небольшая избушка Сэмэкэ стояла на краю села. Старая, покосившаяся. Отакчан охотно и смело входил в этот дом, зная, что его там встретят по-человечески тепло.

– Илэ, яв укчэнэс?[25] – на ходу снимая головной убор, подал голос Отакчан.

– Здравствуй, Ота, – заулыбался Сэмэкэ.

Он явно радовался гостю. Посветлев лицом, крепко пожал протянутую руку Отакчана.

– Ну, как живешь, Сэмэкэ?

– Мы-то ничего. Что с нами станет? Мы ведь живем в тепле да уюте. А вот ты-то как? – Сэмэкэ изучающе вглядывался в неухоженное изможденное лицо старого друга: «Выглядит неважно. Не болеет ли?»

– Как видишь, хожу, дышу.

– Это вижу, – уклончиво ответил Сэмэкэ.

– А где дети? – Отакчан оглянулся вокруг, будто желая увидеть невесть почему затаившихся малышей.

– Они уже стареют, – Сэмэкэ словно угадал мысли друга.

– Будто ты молодеешь, – Отакчан засмеялся. – Годы не скинешь и с детей. Они, как сонгачаны, сегодня резвятся без заботы, а завтра уже сами о себе должны заботиться.

– Садись, Ота, вот сюда, – Сэмэкэ пододвинул табуретку.

Отакчан неуверенно сел.

– Дочери давно выпорхнули из родительского дома, свои гнезда вьют, – рассказывает Сэмэкэ, затапливая печь.

– Радоваться только надо этому, – Отакчан слышал о замужестве дочерей Сэмэкэ.

Обе вышли замуж за русских и живут теперь, как рассказывали, где-то на юге. Далеко, говорят, живут.

– Так-то так, конечно, – соглашается Сэмэкэ. – Лучше было бы, если бы жили рядом.

– Ясное дело. Тоскуете по ним?

– Еще спрашиваешь… Тоскуем сильно, дети же.

– Не приезжали в гости?

– Нет, не приезжали.

– Тогда сами бы поехали в гости к ним.

– А на что? Где взять деньги на дорогу? Теперь все сильно подорожало.

– Прости меня, старого, забыл об этом. Теперь в самом деле никуда не поедешь. Не по карману. В тайге с деньгами не имеем дела, потому цены на товары, на дорогу мы не знаем.

– Вот вскипит чайник, чайку попьем, – Сэмэкэ открыл дверцу печки и палкой пошуровал разгорающиеся поленья.

– Да, теперь простому человеку жить стало гораздо труднее. Как будем дальше жить, не знаю, – Отакчан шумно вздохнул.

– Да и самолетов-то теперь нету, – Сэмэкэ, видно, думал о детях, которые никак не могут приехать к ним.

– Как так нету? Летали же самолеты, – Отакчан делает вид, будто удивляется.

– Это раньше летали, да и недорого было тогда. Теперь перестали летать… Правда, рассказывают, в месяц два раза прилетает самолет…

– А почему, как раньше, не летают самолеты? Как ты думаешь?

– Откуда мне знать, Ота? Я человек маленький. А по-твоему, почему не летают?

– Власть перестала думать и заботиться о человеке. Вот и не летают самолеты. Некому думать о простом человеке. У них, у начальников, забота только о том, как разбогатеть.

– Потише бы говорил, Ота, а то кто-нибудь услышит, – Сэмэкэ испуганно оглянулся по сторонам.

– Боишься доноса, что ли? – усмехнулся Отакчан. – Пускай доносят. Не бойся говорить правду.

– Я не летаю по своей воле. Боюсь, что не выдержу долгие перелеты, сам знаешь, – Сэмэкэ счел нужным повернуть разговор в другое русло.

– А где Катерина?

– К дочерям уехала.

– Кто же говорил давеча о нехватке денег на авиабилет? – оживляясь, спросил Отакчан.

– Катерина выскребла последние сбережения, даже кое у кого в долг взяла и укатила на юг. Не выдержала, тоскует по дочерям.

– Ну и правильно поступила, – Отакчан медленно вынул трубку, долго ее набивал и с наслаждением закурил.

Раньше жена Сэмэкэ курить ему не позволяла. Она и мужа отучила от курева. Отакчан, вспомнив об этом, про себя улыбнулся: «Как можно жить без трубки, без такого желанного табачного дыма? Хорошо, что у меня нет бабы… Лучше я курить буду». Он и с женой друга иногда ругался из-за этого.

– Кури, сколько хочешь, – Сэмэкэ будто уловил потаенные мысли друга.

Отакчан благодарно кивнул головой.

– Была бы Катерина, ругалась бы, – тихо засмеялся Сэмэкэ.

– Да, тут ты прав. Опять бы ссора вышла. Будь я женатым, не поддался бы воле жены, как ты, бедняга слабовольный. Прости, конечно, за прямоту.

– Ничего, не обижаюсь. Знаю, что ты без злого умысла говоришь.

– А где сыновья? – Отакчан будто не слышит только что сказанные слова друга.

– Куда они денутся… С нами…

– Не поехали на учебу?

– Не хотят. Говорят, что проживут и так.

– Неужели твой пример для них так привлекателен? Ты неграмотный, и они отворачиваются от учебы, как некогда ты поступил.

– Прокопий, старший-то, на тебя ссылается.

– Что ты говоришь? Шутишь однако, – Отакчан, довольный, встрепенулся.

– Нет, не шучу.

– А что, интересно, он говорит обо мне? – Отакчан, как ребенок, ждущий что-то невероятно интересное, вытянул тонкую шею и всем корпусом повернулся к Сэмэкэ.

– Говорит, мол, дед Отакчан нигде не учился, институтов не кончал, а рассуждает, как философ.

– Ха-ха!.. – негромко засмеялся старик, глаза его заискрились, спрятались в щелочки.

Он был явно польщен услышанным.

– Может, и могли бы учиться где-нибудь, но не хотят, – между тем продолжил Сэмэкэ.

– А работают где?

– Прокопий раньше без работы не сидел, сам знаешь. А нынче толком нигде не работает.

– А младший-то, небось, трудится? Смышленый был мальчишка.

– Тоже не работает.

– Как же так? Как можно жить, не работая? А на что тогда живете?

– Вот так и живем. На моей пенсии, да на шее у матери.

– Сыновья могли бы подсобить, поддержать на старости лет.

– Могли бы, да работы нет. Нигде их на работу не берут, да и предприятия все позакрывались.

– Вот беда… Что творится с людьми?

– Случайными заработками живут.

– И как зарабатывают?

– Да какие там заработки?.. Так, по мелочи. Кому-то дров заготовят, завезут и наколют, еще что-то в этом роде.