Кондуктор села на свое место и уставилась в окно, не обращая внимания на входивших в автобус людей.

Сдалась.

Женя скривился от очередного укола гвоздя, будто бы застрявшего в черепе, и от неприязни ко всем пассажирам. Почему никто не вступится за кондуктора? Почему никто не поставит наглую бабу на место? Не хотят связываться? Не хотят портить себе и так серое и мерзкое понедельничное настроение?

А почему он сам не сделает этого?

Почему сам молчит? Почему не осадит фифу? Потому что далеко стоит? Так эта проблема решаема, ему как раз выходить через остановку.

Женя двинулся вперед, протискиваясь мимо стоявших в проходе пассажиров.

Его не удивило, что пассажиры очень уж легко расступаются перед ним, как не удивило это и тех, кто уступал ему дорогу. От него хотелось отойти, хотелось держаться от него как можно дальше.

Женя чувствовал себя как-то странно. Головная боль не прошла, но отодвинулась на задний план. Он продолжал чувствовать ее, но в то же время перестал замечать. Вбитый в голову гвоздь перестал быть важным. Важным было только сделать что-нибудь с этой мерзкой барышней. Стереть с ее лица это самодовольное выражение.

Он встал позади нее. Девушка обернулась, смерила его все тем же презрительным взглядом патриция, к которому посмел приблизиться грязный плебей, сделала шаг в сторону, но тут же взяла себя в руки и встала на прежнее место.

Ей тоже хотелось отойти от этого молодого человека. Она чувствовала исходившую от него ауру угрозы, но черное облако слишком крепко облегало ее голову. Черное облако диктовало свои правила. Оно сближало, но только ради того, чтобы столкнуть.

Автобус остановился, изрыгая на свежий воздух еще несколько человек. В другом состоянии Женя обязательно обратил бы внимания на то, что еще два человека, стоявших поблизости от него, дернулись в сторону двери, но так и не решились выйти. Точнее - усилие воли заставили себя остаться в автобусе, загнав дурное предчувствие поглубже под сердце.

И они были правы. Удар был нацелен не на них, им ничего не угрожало, умереть должен был только один. Точнее - одна.

- Вы на следующей выходите? - спросил Женя, и сам не узнал своего голоса. Он говорил хрипло и низко. Его голос напоминал ворчание потревоженного тигра.

- Нет.

Презрение... Сколько ж его было в этом голосе. Презрение, неприязнь и напускное высокомерие.

- Тогда, может, пройдете в салон? А то стоите тут, как пробка в заднице.

Кто-то из пассажиров нервно захихикал, и тут же затих, словно зажав рот ладонью. Автобус ждал развязки. Все чувствовали: что-то произойдет. Что-то страшное.

- Я тебе не мешаю, хамло похмельное.

Женя прошел мимо, нарочно прижавшись к девушке. На ум пришла ассоциация с тайской проституткой, делающей клиенту массаж собственным телом.

- Что, женщину себе найти не можешь, так хоть в автобусе баб полапать, да?

- Было бы, что лапать! - огрызнулся Женя, чувствуя, что проигрывает этот поединок. Что бы он ни сказал, у нее найдется колкий и едкий ответ.

В душе вскипала ненависть! Он и сам удивился, откуда ее столько. Она поднималась из низа живота, наполняя его белым огнем. Ненависть. Желание схватить эту дрянь за волосы, и бить головой о поручень, пока она не потеряет сознание. А потом - швырнуть ее на пол, бесчувственную и потерявшую весь свой гонор, и наступить на окровавленное лицо, вдавливая нос в череп.

Женя даже испугался собственных мыслей. Успел подумать: "Нельзя же так!", но тут же понял, что так действительно нельзя, но не потому, что это слишком жестоко, а потому, что нельзя убивать на глазах у трех десятков людей.

А жаль... Жаль!

Автобус подруливал к остановке. К той, на которой Жене пора было выходить. Оставались считанные секунды на принятие решения. Нужно было что-то сделать... Пнуть? Как-то по-детски, глупо. "Нечаянно" наступить на ногу? Она стоит неудобно, да и тоже сомнительная месть. Доберется она до работы, пройдется губкой для обуви по своим черным туфлям, презрительно бросит: "Урод" и забудет о нем.

Вот если бы не просто наступить, а вдавить в ее пальцы свой каблук, дробя ее хрупкие косточки! И не убирать ногу несколько секунду, пока она будет вопить от боли... Если бы...

Нет, действовать нужно словом. Сказать ей что-то такое, что сорвет с ее лица маску горделивой королевы.

Угроза! Нужно напугать ее. Напугать так, чтобы она побледнела, чтобы смотрела на него с ужасом, а не сверху вниз.

"Я тебя запомнил!"

Слишком просто. О, а если...

"У тебя рак яичников!"

Неплохо, неплохо... Здорово было бы, если бы она после этих слов побежала делать узи. А уж как было бы здорово, окажись это правдой!

А если как в фильме ужасов?

"Ты умрешь через семь дней!"

Нет, тоже шаблонно. С раком яичников лучше.

Облако сгустилось возле средней двери автобуса. Облако вливалось в стоявшего у двери человека. Облако заряжало его, как ток заряжает конденсатор. До предела.

- Выйдешь из автобуса - умрешь!

Когда Женя произносил эти слова, он чувствовал, что говорит нечто величественное и торжественное. В них была и опасность рака яичников, и угроза "я тебя запомнил", и неотвратимость "ты умрешь через семь дней". Он был уверен, что его слова попадут в цель, что высокомерие сорвет с фифы словно порывом ветра, что она проводит его испуганным взглядом, что откроет рот, дабы что-то сказать, но так и не найдет слов.

Но оказавшись на свежем воздухе, он понял, что брякнул какую-то ерунду. Выставил себя идиотом, а если быть точнее - психопатом-идиотом.

Женя вдохнул полной грудью пахнущий выхлопными газами воздух Купеческого тракта, показавшийся ему свежим и неимоверно сладким, и повел плечами, сбрасывая с них напряжение.

Ну не проняло ее и не проняло. Леший с ней. Чего он вообще так взъелся на эту дуру? Ведь действительно готов был забить ее до смерти, прямо там, в автобусе. Просто очередная автобусная хамка, вот и все.

Женя зашагал на работу. Дышалось легко, и даже голова как будто стала болеть меньше.

На какое-то время.

- Урод! - изрекла Саша, провожая взглядом мужчину, выходившего из автобуса. Она была уверена, он сделает какую-нибудь гадость. Пнет ее или, может быть, наступит на ногу, изобразив потом раскаяние, больше напоминающее клоунское кривляние. Она буквально кожей чувствовала исходящую от него неприязнь. Даже не неприязнь, а скорее ненависть. И что она ему сделала? Что она сделала этой кондукторше, что сидит сейчас, уставившись в окно? Впрочем, ладно, может быть, с кондукторшей она и правда была слишком сурова. Но не извиняться же теперь?

Да и вообще, нечего ее задевать.

Все только и норовят вытереть об нее ноги, а больше она никому не позволит так с собой обращаться.

После вчерашнего.

Никогда!

И никто не увидит ее слез. Она станет другой. Сильной. Уверенной в себе. Успешной. И мужчины будут падать к ее ногам, а уж она будет выбирать, кого осчастливить своей лаской и благосклонностью.

А Костя... Да гори он синим пламенем. Выбрал он, видите ли... Вот и пусть идет к ней. С ней он никогда не будет счастлив!

Саша смахнула набежавшую в уголке левого глаза слезинку, сдержалась, чтобы не шмыгнуть носом, украдкой огляделась по сторонам... Вроде нормально, вроде никто не видит. И те несколько человек, что встали позади нее, готовясь выходить, на нее уже не смотрят, хотя, ставя кондуктора на место, Саша была уверена: сейчас кто-нибудь из этих бабушек и дедушек вмешается. Воспользуется возможностью поворчать на молодежь... Но нет, никому нет ни до чего дела. Кроме этого странного парня с его глупым "Выйдешь из автобуса - умрешь!"