Даже исходя из писем ОР1 и ОР2, в которых затрагивается состояние здоровья Петра Федоровича, можно не сомневаться, что императрица особо говорила с А.Г. Орловым о необходимости сохранения здоровья и жизни бывшего императора. На другой день пребывания Петра Федоровича в Ропше, 30 июня, она, как уже отмечалось выше, просит В.И. Суворова отыскать «лекаря Лидерса» и послать его бывшему императору. Трудно поверить, что в манифесте о смерти Петра Федоровича от 7 июля Екатерина обманывала общество, когда писала, что, узнав об обострении болезни (геморроя) у бывшего императора, «не призирая долгу Нашего Христианского и заповеди Святой, которою Мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств из того приключения, опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием». Однако ей, несомненно, пришлось покривить душой, объявляя в цитированном манифесте дату смерти бывшего императора[10].
Мы согласны с точкой зрения А.Б. Каменского, сформулированной им в книге «Под сению Екатерины»: «Как поступить с Петром III после переворота, несомненно было обдумано Екатериной еще при его подготовке. Однако мысль об убийстве если и приходила ей в голову, то наверняка сразу же была отвергнута. Цареубийство не вписывалось в ту систему моральных ценностей, на которую Екатерина собиралась опираться в своей деятельности; не могла она и не понимать, что скрыть убийство будет невозможно и что клеймо убийцы будет преследовать ее, как это и случилось, всю жизнь. К тому же отдать приказание об убийстве Петра, даже только намекнуть на это кому-то из своих приближенных, значило бы попасть от него в вечную зависимость. Перед глазами Екатерины был пример Елизаветы, двадцать лет продержавшей в заключении Ивана Антоновича, но ничего не сделавшей для его физического уничтожения. Увоз Петра III в Ропшу – дворец неподалеку от Петербурга – вполне соответствовал тому плану, который должен был бы быть у Екатерины. Главное было удалить его подальше от столицы, где его сторонники, буде такие нашлись, захотели бы повернуть события вспять. Через какое-то время, в условиях стабилизации ситуации и в зависимости от нее, можно было бы решить судьбу Петра окончательно. Во всяком случае, убивать его, да еще так сразу после переворота, имело бы смысл лишь в одном случае – в случае острой опасности контрпереворота, но такой опасности явно не было»43.
Более подробно версия болезни и смерти Петра Федоровича изложена Екатериной II в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года. Это произошло, возможно, потому, что, как считают некоторые исследователи, упомянутое письмо было адресовано не только Понятовскому, а предназначалось косвенно для иностранных дворов. После прибытия в Ропшу, по словам Екатерины, «страх вызвал у него (Петра Федоровича. – О. И.) понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый[11]; он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы… Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав [перед тем] лютеранского священника. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть, но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа [отравы]; он имел совершенно здоровый желудок, но умер он от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено»44. На последнее обстоятельство почти никто из исследователей не обращал внимания. Только А.Б. Каменский в своей книге «Под сению Екатерины» указал, что «маленькое сердце» означает дисфункцию других органов и вместе с тем ведет к вероятному нарушению кровообращения45. О другом взгляде современного судмедэксперта на смерть Петра Федоровича мы поговорим подробнее ниже.
Никаких заключений безымянных докторов ни о ходе болезни («скорбный лист»), ни о результатах вскрытия не сохранилось, да и вряд ли они существовали. Насколько нам известно, тогда такой традиции в России не было. О том, что бывшего императора первоначально пытались отравить, а потом задушили, говорят почти все иностранцы: и Шумахер, и Рюльер, и Кастера, и Гельбиг. В этом отношении многозначительно звучат слова, сказанные княгиней Дашковой во Франции по поводу якобы коварной (с помощью Мировича) расправы с Иваном Антоновичем: «…Совсем не следовало бы полагать, будто у монархов и министров (!) нет другого средства избавиться от неугодных лиц; очевидно, всем известно, что некоторое количество какого-либо питья кончает дело и быстро и без огласки»46. Кстати сказать, Фридрих II в своих «Записках» утверждал, что Ивану Антоновичу давали выпить какой-то вредный напиток для того, чтобы сделался идиотом47.
Шумахер сообщает, что по приезде в Ропшу из-за нервного потрясения у бывшего императора испортилось пищеварение (о чем писала и Екатерина) и начались мучительные головные боли. 1 июля в Петербург прибыл курьер с известием, что Петр Федорович нездоров и требует своего гоф-хирурга Людерса, а также своего мопса и скрипку. Мы знаем, что это произошло не 1 июля, а 30 июня. «Согласно устному докладу о болезни императора, – продолжает Шумахер, – Людерс выписал лекарства, но их не стали пересылать (если это факт, то факт потрясающий. – О. И.). Императрица стала уговаривать Людерса и даже велела ему отправиться к своему господину, с которым ему следовало обойтись самым наилучшим образом, однако Людерс опасался оказаться в продолжительном заключении вместе с императором и некоторое время пребывал в нерешительности. Только 3 июля в полдень ему пришлось волей-неволей сесть в плохую русскую повозку, рядом с мопсом и императорской скрипкой, и отправиться с максимальной скоростью».
Все это выглядит чрезвычайно странно: как могло случиться, что императрица уговаривала гоф-хирурга, а тот не только не спешил, но и позволил себе два дня раздумывать? Несомненно, такое мог рассказать о себе или сам Людерс, или кто-то близкий к нему. Что же это была за «важная персона»? Екатерина в записке к Суворову называет его лекарем. Однако императрица была не совсем права. Иван Лидере (Иоганн Людерс) в феврале 1762 года именным указом Петра III был пожалован в гоф-хирурги. Ко времени переворота Людерсу было около 35 лет (подробнее о нем будет рассказано ниже в специальном параграфе)48.
В.А. Бильбасов приведенный рассказ Шумахера интерпретирует так, что Людерс по описанию (по-видимому, дилетантскому) нашел болезнь Петра Федоровича «ничтожной», и утверждает, что если бы Петр был серьезно болен, то Людерс согласился бы ехать в Ропшу, поскольку «скорая смерть узника освободит и его от заточения. Людерс не едет в Ропшу, значит, Петр еще далек от смерти»49. Нам же кажется, что нежелание гоф-хирурга ехать к бывшему императору следует из противоположного мотива: Людерс не едет в Ропшу, предвидя возможную близкую смерть узника, которую могут приписать его неверному лечению.
Тут стоит упомянуть, какие парадоксы подбрасывает исследователю судьба. Казалось, что нам удалось найти достаточно надежное подтверждение даты отъезда Людерса в Ропшу. В старинной описи «Медицинской канцелярии» под 3 июля 1762 года упоминается небольшое, всего на двух листах, дело (правда, помеченное как несохранившееся) под названием «Требование об отсылке придворного лекаря Лидерса к статскому действительному советнику Теплову»50. Это ли не доказательство верности рассказа Шумахера?! Но все оказалось значительно сложнее; вызов Людерса не был связан с болезнью Петра Федоровича (о чем мы расскажем в параграфе, посвященном И. Людерсу).
По словам Шумахера, в тот же день, то есть 3 июля, в Ропшу был послан гоф-хирург Паульсен. При этом датский дипломат сообщает следующую потрясающую подробность: «Стоит заметить, что Паульсен поехал в Ропшу не с лекарствами, но с инструментами и предметами, необходимыми для вскрытия и бальзамирования мертвого тела, и, следовательно, в Петербурге с достоверностью знали, что здесь должно было бы произойти» (курсив наш. – О. И.).
