Так излагает ход событий Ростопчин. Однако существует более достоверное описание их. Одно из них представляет собой официальный отчет в камер-фурьерском журнале: Екатерина II еще дышала, но не было уже никаких надежд, «почему Его императорское высочество государь наследник великий князь Павел Петрович соизволил приказать обер-гофмейстеру графу Безбородке и генерал-прокурору графу Самойлову, при обозрении и свидетельстве Государей великих князей Александра Павловича и Константина Павловича, взяв императорскую печать, и все находящиеся в кабинете ее величества разные бумаги государских дел собрать в одно место и оные запечатать, к чему приступил и сам, начав собирать оные прежде всех, что все и исполнено при обозрении высоких лиц; бумаги собраны, запечатаны и положены в кабинет ее величества, у которого двери заперли и ключи вручили его высочеству государю наследнику Павлу Петровичу»127.
Что касается другого описания, то оно содержится в «Записке о кончине высочайшей, могущественной и славнейшей государыни Екатерины II, императрицы российской в 1796 году» из архива Канцелярии церемониальных дел, которую опубликовал в 1869 году в первой книге сборника «Семнадцатый век» (изданной «вторым тиснением») П.И. Бартенев. В камер-фурьерском журнале был, по-видимому, представлен сокращенный вариант этой записки. В ней говорилось следующее: «…На другое утро, 6-го ноября, основываясь на донесении докторов, что уже не было надежды, государь великий князь наследник отдал приказание обер-гофмейстеру гр. Безбородко и государственному генерал-прокурору гр. Самойлову взять императорскую печать, разобрать в присутствии их высочеств великих князей Александра и Константина все бумаги, которые находились в кабинете императрицы, и потом, запечатавши, сложить их в особое место. К этому приступил его высочество сам, взяв тетрадь, на которой находилось последнее писание ее величества, и, положив ее, не складывая, на скатерть, уже на этот случай приготовленную, куда потом положили выбранные из шкафов, ящиков и т. и., тщательно опорожненных, собственноручные бумаги, которые после перевязаны лентами, завязаны в скатерть и запечатаны камер-фурьером Ив. Тюльпиным в присутствии вышеупомянутых высоких свидетелей. Та же мера была принята в присутствии его высочества великого князя Александра у его светлости князя Платона Зубова, генерал-фельцехмейстера, относительно служебных бумаг, которые у него находились; они также были положены в кабинет ее величества, двери которого были заперты, запечатаны, а ключ отдан его высочеству государю великому князю наследнику. Это распоряжение окончено в полдень»128. Заметим тут же, что вся эта процедура была продумана заранее. Готовясь отправиться на Турецкую кампанию, Павел Петрович 4 января 1788 года пишет жене, Марии Федоровне: «Тебе, любезная жена, препоручаю в самый момент несчастья (смерти Екатерины II. – О. И.), от которого удали нас Боже, весь собственный кабинет и бумаги государыни, собрав при себе в одно место, запечатать государственной печатью, приставив к ним надежную стражу, и сказать волю мою, чтоб печати оставались в целости до моего возвращения»129.
Ф.В. Ростопчин, конечно, мог забыть некоторые детали того страшного дня. Но как же это могло случиться с упоминавшейся выше его запиской «Последний день…», написанной якобы по горячим следам событий – 15 ноября 1796 года? Вывод из сказанного следующий: или эта записка писалась значительно позднее, или, по каким-то не совсем понятным обстоятельствам, Ростопчин решил не говорить правды[26]. Вместе с тем несомненно, что он пытается преувеличить свою роль. Скорее всего, Федор Васильевич действительно присутствовал при описанной процедуре запечатывания кабинета Екатерины II, но выполнял чисто технические функции; генерал-адъютантом же Ростопчин был официально назван 7 ноября (возможно, поэтому он и не был упомянут в камер-фурьерском журнале от 6 ноября)130. Полагаем, что П.И. Бартенев, публикуя ОР3 и КР, скорректировал начало последнего в соответствии с камер-фурьерским журналом, а не воспроизвел его так, как он выглядел в воронцовском списке.
«Через три [дня] препоручено было великому князю Александру Павловичу и графу Безбородке рассмотреть все бумаги».
Эта фраза в известном смысле противоречит предыдущей, поскольку в той не упоминались Александр Павлович и Безбородко, а в этой не упоминаются сам Ростопчин и Самойлов. В «Записке о мартинистах» же, посланной Екатерине Павловне, Федор Васильевич говорит о том, что видел в архиве Екатерины II весьма секретные документы. Публикуя эту записку, П.И. Бартенев сделал к этому месту следующее примечание: «…Прибавим, что граф Ростопчин прибирал бумаги в рабочем кабинете Екатерины немедленно после ее кончины и некоторые из них, как нам положительно известно, успел списать»131. Узнал ли это обстоятельство Бартенев из КР, или кто-то, кто готовил русское предисловие для герценовского издания «Записок» Екатерины II[27], сообщил ему об этом, или что-то, пользуясь какими-то семейными преданиями, рассказал А.Ф. Ростопчин, мы не знаем.
В 1899 году П.И. Бартенев напечатал в своем журнале «Воспоминания и дневники А.М. Грибовского, статс-секретаря императрицы Екатерины Великой» (изданные перед этим дважды: в 1847 и 1864 годах, но не полно). Согласно этим запискам, запечатанные бумаги были взяты «из кабинета императрицы самим императором Павлом; из комнаты князя Зубова – наследником, а из канцелярии его – генерал-прокурором Самойловым и вице-канцлером графом Безбородко». Произошло это после коронования останков Петра III. Следовательно, после 25 ноября (в дневнике Грибовского ошибочно указан декабрь). Конечно, это не исключает точечных изъятий отдельных документов, но Ростопчин этого не оговаривает132.
Тут следует обратить внимание на одну примечательную деталь. Перечисляя примеры глупости и подлости генерал-прокурора графа А.Н. Самойлова, Ростопчин пишет: «Но ничто меня так не удивило, как предложение его, чтобы, для лучшего и точного повеления наследника касательно запечатания вещей и бумаг в кабинете, сделать прежде им всем опись». Внешне справедливый аргумент Федора Васильевича о долговременности и трудоемкости этого процесса кажется все-таки подозрительным: как понять, что стоит за этим? То ли Ростопчин на самом деле получил приказ никого не допускать к бумагам покойной императрицы, то ли это была его личная инициатива, поскольку при столь ответственном деле он хотел быть главным. Но возможно, все это ложь. Следует заметить, что какие-то описи все-таки были составлены; они хранятся в Рукописном отделе Публичной библиотеки в Петербурге и носят название «Реестры рукописям и книгам российским и иностранным, законам и разным спискам и табелям, также атласам, картам и прочим вещам, находившимся в будуаре, в кабинете и в зеркальной комнате блаженная памяти императрицы Екатерины Алексеевны»133.
По преданию, идущему от князя С.М. Голицына, Павел I поручил разобрать бумаги Екатерины II великому князю Александру Павловичу, князю Александру Борисовичу Куракину и, в чем рассказчик не был уверен, Ростопчину. Ф.П. Лубяновский приводит в своих воспоминаниях рассказ самого Куракина, сообщившего, что Павел приказал ему разобрать кабинет императрицы. Участие А.Б. Куракина в этом деле не вызывает сомнения, так как Павел считал его «своим верным другом» и первое, что сделал он по вступлении на престол, вызвал к себе князя Александра Борисовича134.
Если КР действительно был послан Екатерине Павловне, то упоминание в нем имени Александра I – несомненно хорошо продуманный ход. Согласно Комментарию, рассмотрение бумаг в кабинете Екатерины было поручено только двоим. Ростопчин мог и не знать, кто нашел ОР3 и что делал в кабинете Александр Павлович, а детали мог и запамятовать. Упоминание же имени императора в КР придавало всему тексту достоверность.
