Свидетельство Герцена подтверждается следующими документами, опубликованными П. Пекарским в биографическом очерке о К.И. Арсеньеве. В 1835 году В.А. Жуковский представил императору Николаю I следующий доклад: «Для преподавания новейшей истории Российского государства нужно будет справляться с подлинными актами, хранящимися в архивах. Действительный статский советник Арсеньев представил мне список тех, кои могут быть ему потребны: одни находятся в Государственном архиве, другие – в архиве иностранных дел. Испрашиваю всеподданнейше высочайшего позволения вашего императорского величества Арсеньеву – брать нужные ему акты из означенных архивов под свою расписку». На что последовало высочайшее разрешение, правда с оговоркой, чтобы Арсеньев пользовался историческими материалами «в самом архиве и чтобы они ни под каким видом из архива не были выпускаемы». К.И. Арсеньев знакомился в основном с материалами XVIII столетия, из которых делал многочисленные выписки, часть которых была после его смерти опубликована83.
В предисловии к русскому изданию «Записок» Екатерины II (1859) Герцен поместил небольшой материал, сопровождавший рукопись «Записок», в котором говорилось: «В самый день смерти матери, Павел приказал графу Ростопчину запечатать и потом разобрать ее бумаги. Вместе с знаменитою запискою полуграмотного Алексея Орлова (“Матушка, пощади и помилуй, дурак наш вздумал драться, мы его и порешили…”), прочитав которую Павел перекрестился и сказал: “Слава Богу! Наконец я вижу, что мать моя не убийца…”»84
Считается, что рукопись «Записок» Екатерины II привез Герцену П.И. Бартенев, побывавший в Лондоне в августе, а затем ноябре 1858 года[17]. В то время будущий издатель «Русского архива», по-видимому, еще не знал воронцовского списка ОР3 и КР. Однако он слышал о существовании писем А.Г. Орлова из Ропши, как и о многом другом, хранящемся в большом секрете, от Д.Н. Блудова. После окончания университета в 1851 году Бартенев был некоторое время учителем детей дочери Блудова – Л.Д. Шевич, а также дружил с ее сестрой – Антониной Дмитриевной. Вот что Бартенев писал в своих воспоминаниях: «Беседы с графом Блудовым и мои расспросы у него были для меня тем, что немцы зовут historische Vorstudien. В это время почти ничего не позволялось печатать о русской истории XVIII века… Блудов же был необыкновенно словоохотлив, и я внимал ему, аки губа напояема»85.
Только через полвека Бартенев начал раскрывать источник своей информированности. В 1905 году в примечании к статье «Самозванка Тараканова» он поместил интересную записку о Д.Н. Блудове, основанную на собственных рассказах последнего. Оставив дипломатическую службу, еще в царствование Александра I, Дмитрий Николаевич занялся изданием актов Венского конгресса. Н.М. Карамзин указал на него императору как на продолжателя своего исторического труда. Блудову был открыт доступ в Государственный архив и даже дозволено брать дела домой. По предложению Карамзина он составил описание событий 14 декабря 1825 года, которое так понравилось Николаю I, что тот обнял Дмитрия Николаевича и сказал: «Теперь ты мой». Блудов был назначен статс-секретарем. Император поручил ему ряд исторических изысканий, которые, как подчеркивает Бартенев, удовлетворяли «историографическую любознательность Николая Павловича до самой его кончины»[18]86.
Документы, хранящиеся в РГАДА, подтверждают сказанное выше. Так, уже в ноябре 1826 года Д.Н. Блудов был приглашен для рассмотрения различных бумаг, оставшихся в кабинете Александра I. В своем докладе о проделанной работе он писал: «Сия воля вашего императорского величества исполнена и в подносимых при сем кратких реестрах я старался с величайшей тщательностью означить все бумаги, показавшиеся мне по какой-либо причине более или менее достойными особого замечания. Большая часть сих дел не касается собственно ни одной из отраслей государственного управления в настоящем их виде и положении; почти все они принадлежат к тому времени, которое можно уже назвать историческим. Но в сем последнем отношении некоторые и даже весьма многие бумаги отменно любопытны…» В 1830 году Д.Н. Блудов изучил и бумаги, хранившиеся в кабинете Павла I87.
В результате этих разысканий были найдены, как писал П.И. Бартенев в № 1 «Русского архива» за 1907 год, вспоминая рассказы Блудова, «два собственноручных письма Алексея Григорьевича Орлова к Екатерине». Обратите внимание: именно два и собственноручные, а не копии. Бартенев, основываясь на упоминаемом в «Записках» Е.Р. Дашковой письме Орлова о смерти Петра III, писал: «В первом из них он (Орлов. – О. И.) описывает свое пребывание в Ропше и намекает, что Петр еще опасен: а урод-то наш то-то и то-то заговаривает (письмо писано безграмотно), и что надо бы с ним разделаться. Приготовив этим письмом государыню, в следующей записке он извещает о свершившемся злодействе… Эти записки хранились в бумагах Екатерины. Павел Петрович, вступив на престол, отыскал их и с радостью, перекрестившись, воскликнул: “Слава Богу, наконец-то я вижу, что мать моя не преступница”»88.
Очевидно, что Бартенев тут основывается на рассказах Д.Н. Блудова, записавшего, как мы помним, в свое время, что в ОР2 объявляется о смерти Петра III. Очевидно, что издатель «Русского архива» не видел подлинников первого и второго писем Орлова. Таким образом, Бартенев не мог сообщить А.И. Герцену достоверных сведений о письмах Орлова. Из России в Лондон продолжали поступать свидетельства в подобном духе: во второй книге «Исторического сборника Вольной русской типографии в Лондоне» (1861) в материале «О происхождении Павла I» текст записки Орлова передавался так[19]: «Матушка, пощади и помилуй, дурак наш вздумал драться, мы его и порешили»89.
Вернемся теперь к основному свидетелю – Екатерине Романовне Дашковой. Ни в лондонском издании «Записок Дашковой» 1859 года, ни в издании 1881 года в 21-й книге «Архива кн. Воронцова» не говорится прямо, что Екатерина Романовна видела ОР3. Вот, например, отрывок из герценовского издания: «Кто уважал память Екатерины И, для того ничего не могло быть отраднее этого открытия (письма Орлова. – О. И.). Мои убеждения на этот счет не нуждались в доказательствах; за всем тем я радовалась находке подобного акта, который заставлял молчать самую отвратительную клевету…»90 Почему Дашкова говорит о «находке подобного акта», а не хорошо ей известного документа? Возможно, Екатерина Романовна сознательно создавала у читателей некоторую неопределенность. Так, в варианте «Записок», опубликованном в 1881 году, сказано: «…Письмо Алексея Орлова, тщательно сохраненное ею в шкатулке, вскрытой Павлом после ее смерти…»91 Это можно понимать и как упоминание о шкатулке, известной Дашковой, и как о шкатулке, найденной Павлом, а Дашковой неизвестной.
Двусмысленно звучит и следующая фраза: «Когда, уже после кончины Павла, я узнала, что это письмо не было уничтожено и что Павел велел прочесть его в присутствии императрицы и Нелидовой и показал письмо великим князьям и графу Ростопчину, я была так счастлива, как редко в моей жизни»92. Кем «не было уничтожено» – Екатериной или Павлом? Если Екатериной, то, возможно, Дашкова имеет в виду известный ей документ. Если же Павлом, то все остается неопределенным. Что стоило княгине ясно и просто сказать: «Я знала о существовании письма Орлова (сама видела) и очень рада тому, что оно сохранилось». Примечательно, что Екатерина Романовна в другом месте своих «Записок» не забыла упомянуть письмо А.Г. Орлова к Екатерине II, касающееся заговора Мировича, в котором она упоминалась93.
Если Екатерина Романовна знала раньше об ОР3, то почему известие о нем она поместила в подстрочных примечаниях и притом к какому-то случайному месту? В ее «Записках» есть раздел, куда бы этот текст вписался более органично. Речь идет об абзаце, начинающемся словами: «Однако довольно об этом несчастном государе, которого судьба поставила на пьедестал, не соответствующий его натуре»94. Заметим, что в этом отношении герценовское издание выглядит более органичным, хотя известно, что издательница английского варианта «Записок» (1840), подруга княгини, М. Брэдфорд, переносила в текст подстрочные примечания, а также редактировала его в соответствии со своими воспоминаниями.
