Мой удел -- быть с людьми, спускаться к ним и спасать их от духов Тьмы, собирать крупицами Знания о самой печальной их жизни. Я -- санитар людских душ, самый грустный дворник Земли...
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Напугав своим окровавленным видом дневального, я бухнулся на койку в бараке и вдруг ощутил на себе замызганную, царапающую тело засохшей кровью одежду и пропитанные соляркой и бетонным раствором мокрые сапоги. Надо было смыть с себя пыль, грязь, ужас и кровь, только вот силы иссякли. Руки противно дрожали, тело бил нервный озноб.
Гулко громыхая шагами в пустом бараке, подошел завхоз.
-- Воронцов!
Я приподнялся, но помимо своей воли рухнул на кровать. Он понимающе оглядел мои в засохшей крови руки и тяжело выдохнул:
-- Пашка еще... живой?
Я неопределенно пожал плечами, отвернулся, показывая, что не хочу с ним об этом говорить. Завхоз постоял и утопал прочь.
Словно дождавшись его ухода, сразу появился в окне мой ворон.
"Ка-а-арр!" -- подавал он знак, я здесь, прилетел.
-- Кар, -- ответил я ему. -- Слышу.
Не хотелось даже шевелиться, но я выдавил для него подобие улыбки. Это единственное существо, которое мне сейчас было нужно.
Ворон неуклюже пролез в форточку, сел ко мне на грудь. Протезик его смешно торчал, не давая ему умоститься поудобнее.
-- Пойдем отсюда, -- сказал я ему, и мы пошли.
Летал он еще плохо, и, когда за бараком я опустил его на асфальт, ворон торопливо, пугливо озираясь по сторонам, засеменил за мной.
Смешная птица. С самомнением, своим законом чести и трогательной дружбы. Что он, интересно, думает о нас, обо мне?
За спортплощадкой я рухнул в тень одинокой березы. Странно, но я уже простился с Пашкой. Теперь надо завтра узнать, когда... это...
Лежал я в траве, она нежно обвила шею и голову, ласкала меня, и душа потихоньку успокаивалась, будто смиряясь. Ворон затих, пристально глядел на меня, и почудилось, что он что-то напряженно силится выговорить, что-то открыть мне и помочь разобраться в себе самом. Но я словно читал его волю...
И в этот миг понял я, Квазимода, что все беды, смертной стаей вьющиеся вокруг, происходят из-за моей озлобленности. Ворон, может быть, уже и не взлетит никогда. Кто виноват? Я!.. Гусёк умирает... Сынка Лебедушкин с отдавленной ногою... И разве нет в том и моей вины? Есть, безусловно. А я сам, косой и страшный, зачем я такой людям нужен, зэк, старый козел?..
Почему люди от общения со мной страдают и бегут как от прокаженного? Уж лучше бы меня сегодня придавило, только уж сразу, одним махом, красиво и не больно, как в кино... чтоб ничего не успел вякнуть. Хлоп -- и на том свете... Золотистым туманом, пронизанным каким-то ясным светом, обволокло его...
И вдруг явственно услышал над собой странный голос и удивленно перевел взгляд на ворона. Он сидел на старом пне и почудился снизу высоким древним монахом-чернецом. Распушив на горле перья, что-то клекотно вещал, и лежавший в оцепенении человек постиг слова... Ворон молился за его душу с таким истовым терпением и старанием, с такой верой и надеждой спасти ее, что онемевшего человека объяло внутренним жаром... Он крепко зажмурил глаза, силясь очнуться, но еще мощнее зазвучала молитва старца-монаха, поплыли звоны колоколов -- и вдруг Иван увидел себя на последнем своем Суде, стоящим перед святыми ликами и самим Богом... Все внимали ему и ждали ответа... Жгучий стыд залил сознание, он стоял перед ними с обнаженной душой... ни соврать, ни отмолчаться... Кто-то громко перечислял его земные грехи... Их было много! Иван понял, что слишком много... Пришел миг искупления... Уж взликовали силы ада, уж крючья смрадные готовы были впиться в него и уволочь в геенну огненную... И тут пред Богом упала ниц женщина в черном платье с воплем покаянной молитвы... И выслушал ее Судия, и помиловал... Она вымолила... И обернулась к нему...
-- Мама!
НЕБО. ПАШКА ГУСЬКОВ ПО КЛИЧКЕ ЧУВАШ
Что они делают? Да они режут меня! Вот как... А почему не больно? Неужели я так серьезно ранен, что даже не чувствую боли? И жалости нет. И тела не чую... ничего не тянет к земле. Странно как...
А теперь -- холодно. Зачем меня накрыли?! Почему так темно?
Почему так темно?! Боже, я ничего не могу сделать! Где, где же я? Но почему я все понимаю, если меня вдруг уже нет?! Валюша, Валя...
Холодно, хо-о-олодно. Свет!
Мама... Это ты?
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Вот отряд мой: шестеро убийц, тринадцать насильников, тридцать пять воров, двенадцать грабителей и разбойников, четырнадцать бродяг, двое вооруженных разбойников, восемь неплательщиков алиментов, семь государственных расхитителей, четверо взяточников, столько же наркоманов, один поджигатель, один фальшивомонетчик, двое -- сопротивленцы представителям власти, двое подделывали документы и только один с тяжкой статьей -- дезорганизация и лагерные беспорядки, -- Воронцов Иван Максимович.
Весь мир на ладони -- со всеми его вековыми язвами, ведь всю свою жизнь люди поджигали, насиловали, изготовляли фальшивые деньги и грабили с помощью оружия. Многим сходило с рук, многие страны, племена и народы провозглашали грабежи официальной политикой и особо отличившимся давали награды. Если сегодня мы, в нашей стране, признали все эти деяния преступлениями, не мы ли -- великая страна, что защищает справедливость и порядок? Мы, а не Америка какая-нибудь, где нет этих свобод и преступники разгуливают по улицам. Ведь кто как не преступник против человечности -- зарвавшийся капиталист, банкир, ворочающий деньгами, сенатор -- "избранник народа", который проезжает на "линкольне" мимо этого самого народа, копающегося в мусорных бачках? Преступники. И никогда не будет их в нашем лучшем из государств, избравшем путь равенства и великой человеческой свободы.
Пусть не все пока получается, но то не вина советских людей, это -наследие войны, империалистическое окружение и наше пока непонимание, что лучшего государства на свете нет и быть не может. Поймет это каждый зэк, и не будет у государства воровства -- самого страшного зла. Ведь ты украл не у человека, но у своей Родины, вскормившей тебя и вспоившей. Ты запустил руку в карман, на который трудится огромная армия честных и порядочных людей, и теперь они откажут себе в чем-то, ведь ты лишил их этого, украв три рубля, сто, тысячу... Как же донести до моих олухов такие простые истины: не воруй у себя!..
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Смерть Гуськова поставила перед майором задачу: понять, что это -дикая случайность, недосмотр или чья-то месть. Винил и себя, что разрешил свидание. Разжалобился на слезы зазнобы и просьбы осужденного. Первым в этот вечер майор вызвал Крохалева.
-- Кто мне может ответить, кто сегодня стропу монтажкой крепил? -бросил, устало рассматривая неисправимого шута.
-- Часть я, часть -- другие, -- замялся тот. -- А что? При чем тут монтажки, если бетон не высох?
-- А при том! -- заорал Медведев. -- Если даже без бетона поднять арматуру за монтажки, то, правильно вставленные, по технологии, они не вырвутся! Понял?
Тот испугался.
-- Ну... еcли и было... не специально ж я это сделал... Это же мой лучший кореш был!
-- Специально, не специально -- человек-то погиб... -- махнул рукой майор.
Вдруг понял, как он устал за эти дни. Потер большими руками красные уже вторые сутки глаза, вздохнул тяжело и долго. Опять противно закололи иголочки в левом боку: сердце...
-- Смотрите сами. Не специально я, -- гундосил зэк. -- Лучше б меня прибило!
-- Не буду больше добряком, стану наказывать. Завтра сваю сам ломом раздолбишь, чтобы до конца удостовериться, почему вырвало монтажку, -прозвучало как приговор. -- И на бетон теперь пойдешь, хватит лодыря гонять... Доложишь звеньевому. А за смерть тебе все равно отвечать придется...
-- Перед кем? -- эхом отозвался Крохалев.
-- Не знаю... Перед собой, -- твердо сказал Медведев, поднял на него свои красные глаза, ненавидящие мир Крохалева, мир приблизительных ответов, приблизительной жизни и выполнения любого дела абы как. Мир, убивший молодого парня -- просто так, походя.
