Жил на реке Иркут, может, двести, может, триста лет тому назад сирота Макарка. Крепкое хозяйство после смерти родителей ему осталось – дом справный да живность всякая и разная. Тут, как говорится, живи – не тужи. Мало старайся – и то сыт будешь, А уж если в полную силушку начнёшь трудиться – достаток в доме полный будет.

Но к труду у него душа не лежала, хоть и крепок был. Отец с матерью своим потом хлебушек добывали, пока не умерли. А сынка всё берегли от трудов и тягот. Пускай, мол, подрастёт. Остался он один-одинёшенек. Но трудолюбивым и старательным его это сделало. Так Макарушка и обленился, что даже муху с собственного лба ему порой согнать неохота было. «Коли надоест сидеть, то сама улетит».

Ясное дело, корова не выдержала голодной жизни и в поле убежала. Свиньи так отощали, что иная беспризорная собачонка справней их, вместе взятых, смотрелась. Куры и прочая птица на подножный корм перешли, сами о себе стали заботиться и даже летать от голода научились. Не так высоко, правда, но макушки берёз и сосен запросто взлетали. Огород травой-лебедой зарос и мокрецом. Сам же Макарушка оборванцем сделался, исхудал, почернел от грязи. Тем кормился, что соседи добрые давали.

Благо, жила по соседству ещё и добрая старушка Акулина. Она и подкармливала Макарку, поддерживала, чем могла.

– Забери у меня, бабушка, живность, какая осталась, а то всё одно – передохнет. Да и землёй моей пользуйся.

– А может, Макарушка, одумаешься, – охала старая соседка, – может, в твоих руках бодрость какая-нибудь появится?

– Не появится. Да и ни к чему мне всё это. Клад я буду несметный искать. Авось, найду. А там, почитай, вся жизнь и наладится.

– Попытай хоть тут себя. Кормить я тебя буду, как и дочь свою родную. Уж больно тихий и славный.

А дочь у старушки, Дуняша, не то, что бы красавица писаная, но приметная девушка была, а главное – умная. Ей Макарка и нравился. Пуще всего боялась она, что за леностью своей Макарка совсем пропадёт. Вот и думала, как парня-то мужиком сделать самым настоящим, хозяйственным да работящим.

Лежит, как-то, на завалинке Макарка, мечтает. Подходит к нему Дуняша и говорит:

– Не стыдно тебе, молодец, воробьёв в небе считать? Делом бы занялся бы, а то люди вокруг смеются.

– Вот клад найду ценный, Дуняша, – зажмурив глаза, отвечает он, мы с тобой и обженимся. Али не люб я тебе и не пойдёшь за меня?

– Коли клад найдёшь, то, может, и пойду. Но ведь не во дворе же он у тебя зарыт.

– А вот сейчас возьму заступ и в тайгу отправлюсь, – повеселел Макарка от таких слов девушки, – каждый день буду рыть-копать.

«Пусть уж походит, – подумала Дуняша,– заступом поработает. Всё расшевелится, к труду привыкнет». А он ведь и, на самом деле, пошёл. Как говорится, блажная думка и мёртвого подымет.

Так он неделю ходил и по ночам, и по утренней заре, и в полуденное время. Силушки не жалел, свято верил, что выпадет ему удача. Народ уж и посмеиваться стал: «Вон Макарка-клад идёт! Сума от золотишка аж трещит. Больно богатый сделался». Вот и стали его звать – Макарка-клад.

В один вечер стал он жаловаться на свою судьбу Дуняше:

– Обутки уже сбил вконец, а всё без толку. Нет, видать, в наших местах кладов-то несметных.

– Может, и есть, – раззадоривает его Дуняша, – только надобно места заветные знать.

– Вот то-то и оно. Но, однако же, похожу ещё с заступом, авось, что и добуду.

– Надо, Макарка, к старику-ведуну Пантелею тебе сходить. Он много пожил, немало и знает. Вот вместе и отправимся к деду за добрым советом.

А Пантелей про Макаркины причуды уже слышал. Вот и решил старик вместе с Дуняшей на путь истинный парня поставить. Может, что и выйдет из такой затеи.

Пришёл Макарка к деду всезнающему и просит:

– Помоги, Христа ради, Пантелей Антонович. Клад отыскать хочу. Поделюсь с тобой опосля, как могу.

– Уж помоги Макарушке, дедушка, – вторит белолицая Дуняша, – а он, как-нибудь, и тебе добро сделает.

– Чего ж не помочь в славном деле. Подскажу, как знаю.

И начал Пантелей на бересте сушёной всякие знаки и каракули выводить чёрной сажей из печи.

Потом сжёг всё это под шептанья и заклинанья. Глаза прикрыл и говорит:

– Вижу, в межгорье у родника, что в версте от Иркутска, под кедром поваленным, в зарослях травянистых. Тут и копай по разрыв-траве.

В пояс поклонился Макарушка Пантелею, и пошли они с Дуняшей теперь уже вместе клад искать. Место указанное быстро нашли, и стал парень землю поднимать. Невдомёк ему было, что копает уже по копанному.

Что ж тут скажешь. Ведь труда истинного никогда не ведал. И рыл-то меньше четверти часа, а уж и наткнулся лопатой на какую-то твердину.

– Есть что-то, Дуняша! – Возликовал он и вытянул из земли соху железную, совсем такую же, как у покойного тятьки была. Закручинился совсем Макарушка.

– Зря унываешь, – сказала Дуняша. – Может, соха эта какая-то особая, в силе волшебной. Да и клад-то у каждого свой.

– Оно, может, и так. Но ведь не это я искал, а злато-серебро. В нём наше счастье с тобой и жизнь широкая.

Ничего не сказала Дуняша, только вздохнула протяжно. И опять пошли они на следующий день к Пантелею.

Макарушка про соху и рассказал ведуну.

– А разве ж это не клад? – Произнёс дед. – В мужицких руках состояние великое. Да и не соха, какая-нибудь, деревянная, а самый настоящий плуг железный. Надёжный и вечный.

– Оно понятно. Да не то я искал.

– Ладно, попытаем сызнова счастья, – и опять Пантелей начал с берестой чудеса творить.

Снова пошли в указанное место Макарушка и Дуняша и откопали, на сей раз, молот тяжеленный, точно такой, как у отца Макарушкиного в кузне имелся.

И опять они вернулись к Пантелею. Макарушка-клад совсем уж недоволен:

– Этак мы столько железа найдём, что девать некуда станет.

– Эх, – махнул рукой Пантелей, – ещё раз спробуем!

Снова потаённое место отправились. Ходить да копать – дело не хитрое.

В третий раз нашли они в земле топор острёхонький и ладный. Такой же Макарушка в былое время в руках у своего отца видел. Совсем в расстроенные чувства пришёл.

– Не пойду я больше к ведуну, – сказал парень, – невезучий он, как и я, получается. А ты, Дуняша, ищи себе сокола с удачей-фартом. Мне ж пропадать не мешай!

Заплакала девица и домой побежала от Макарки-клада. Пожаловалась она своей мамке-бабке Акулине на своё злосчастье. А той и сказать нечего, вздыхает да причитает: «Непутёвый он, в голове ветер гуляет – до пяток пробирает».

Тут уж и зима подкрадываться стала осень торопить с уходом. Другие-то её ожидали, а Макарушку-клада она врасплох застала. Стал он зябнуть в своей избе. К Акулине с Дуняшкой из принципа на житьё не пошёл. Гордость имел. Одно только и спросил у Акулины:

– А лошадушка моя, Рыжка, покуда не издохла у вас?

– Что ты, Макарушка, сыта стоит. И вся животина в порядке, да ещё и с приплодом есть.

Взял он лошадь, запряг в сани, найденный топор за пояс заткнул и в тайгу за дровами подался.

Рубить начал, сразу же дело ладно пошло. «Оно и впрямь, – подумал Макарушка, – топор-то волшебный, силы потаённой». А топор-то самый обычный был и на самом деле отцовский. Заранее Дуняшей в земле запрятанный, как и соха, и молот. Просто силушка от природы имелась, да и сноровка от рождения. Господь ведь всех людей талантами одарят, но только большинство не ведает об этом.

Когда уж воз он почти весь хворостиной завалил и домой собрался, тут вышел на него из тайги медведь-шатун, злой и голодный. Не испугался Макарка.

– Мне с таким топором, – громко сказал он, – и сам чёрт не страшен!

Одним ударом повалил бурого разбойника, и туда же, на сани положил. Вот тебе к дровам да ещё мясо и шкура звериная.

Порадовалась за Макарку Дуняша. Акулина от перемен таких помолодела, словно десять годков сбросила. И начал он каждый день, почитай, по дрова-сушняк ездить – себе и хуторянам про запас. Появились в доме и мука, и другая снедь.