Сейчас он впервые пожалел о том, что не пьет. Зайти бы сейчас в кафешку, взять пивка и сушеной рыбки. Посидеть, послушать разговоры. Мелькнула мысль о безалкогольном, но Паша отмел ее и продолжил свой путь. Все равно ему придется возвращаться домой, пусть не сейчас, а через час, так зачем тянуть?

Он двинулся дальше. Его дом уже был виден, в окне их кухни горел свет. Значит, жена Лена ждет его, чтобы накормить ужином. После смерти дочери она стала внимательнее к Паше. Видела, как он мучается, и пыталась поддержать. Сама она, естественно, тоже тяжело переживала потерю ребенка, но не так, как ее муж. Тот просто рассыпался на сотни осколков, как гипсовая статуя, по которой ударили огромным кайлом. Осколки собрали, склеили, швы замазали… Статуя выглядела так, как прежде. Но только на первый взгляд. Вот так и Паша. Он продолжал ходить на работу, есть, пить, смотреть телевизор, но ни от чего не получал удовольствия. Он даже не чувствовал вкуса еды первое время. Просто закидывал в себя продукты, как дрова в топку. Любой напиток казался безвкусным. Фильмы одинаково скучными. Он больше не смеялся, а если улыбался, то так натянуто, что люди пугались. Мать очень за Пашу переживала. Думала, руки на себя наложит, и все молилась за него. Часто вслух. Пашу это раздражало. Как и Ленина забота. Пожалуй, это было единственное чувство, на которое он остался способен. Он мечтал, чтоб его оставили в покое. Но женщины делали все с точностью до наоборот. Супруга даже пыталась возобновить их сексуальные отношения, но Паша отверг ее с обидной для женщины брезгливостью. После этого Ленка с мужем не разговаривала неделю, и эта неделя была самой спокойной за последнее время…

Павел открыл подъездную дверь магнитным ключом, но зашел не сразу. Сначала постоял несколько секунд на пороге, собираясь с духом. Минуту назад он принял решение, в тот момент, когда увидел светящееся окно своей кухни, и сейчас морально готовился к тому, чтобы сообщить о нем жене и матери.

Паша поднялся по лестнице, хотел отпереть замок, но дверь распахнулась за секунду до того, как он вставил ключ в скважину. На пороге он увидел жену в нарядном переднике. Лена еще и прическу сменила. Носила неопрятный хвостик, а тут постриглась под каре. Стрижка ее не красила, но придавала более ухоженный вид.

– Наконец-то, – сказала Лена, увидев мужа.

– Что, мусор надо выкинуть? – спросил он.

– Нет, почему сразу… Просто я приготовила твой любимый борщ, но он начал остывать.

– А дверь ты мне открыла зачем? – Лена никогда этого не делала. Раньше, до трагедии, даже не выходила из комнаты, когда Паша возвращался.

– Увидела тебя в окно, решила встретить.

Паша вошел в квартиру, начал разуваться.

– Я чуть подогрею борщ, пока ты умываешься. Через пару-тройку минут он будет ждать тебя на столе.

– Спасибо, я не голоден. – У Паши на самом деле не было аппетита. Но маминой стряпни он бы немного отведал, она была отличной кулинаркой, в отличие от Лены.

– Ничего не хочу слушать, – мотнула головой жена. – Ты исхудал, я должна тебя хоть немного откормить.

– Ничего ты не должна, Лена, – устало проговорил он, направившись в ванную.

– Ты можешь хотя бы ложку съесть, чтобы меня порадовать? – крикнула она ему вслед. – Для тебя же старалась… Этот дурацкий борщ, с ним столько возни! Я после работы, не отдохнув, к плите встала, а ты…

– Хорошо, я съем ложку, – бросил Паша, перед тем как закрыть за собой дверь.

Он включил воду, сунул под нее руки. Пока мыл их, смотрел на свое отражение. Исхудал, тут жена права. И постарел лет на десять. Пашу это не волновало бы вообще, но он стал неузнаваем. Новый охранник на проходной не хотел пропускать его, потому что на фото в нем он выглядел как сын самого себя. Так же и в паспорте. Не так давно, в сорок пять, паспорт поменял, а как будто лет пятнадцать назад…

– Павлуш, тебе Сашка звонит, – услышал он через дверь мамин голос.

– Который?

– Наш.

– Скажи, наберу его через полчасика.

Матушка передала брату слова Паши. С Сашей тот общался реже, чем раньше, но все же разговаривал. Дядечку Сашечку же исключил не только из друзей, а из круга своего общения. Не только близкого – дальнего. Паша мог переброситься парой слов с продавцом в магазине, водителем маршрутки, с дворником, просто прохожим, желающим узнать, который час, но Саше он не сказал ни слова с момента похорон Дашеньки. Он посмел на них явиться, и Паше пришлось подходить к нему, чтобы попросить уйти. Он не проклинал Сашечку, не угрожал ему, даже не обвинял открытым текстом… Не было такого, чтоб он бросил ему в лицо фразу: «Моя дочь погибла из-за тебя!», хотя думал именно так. Не напейся Саша в тот день, Дашенька не ушла бы от него раньше и не попала бы в руки маньяка. Но Паша видел, что друг – бывший друг – и сам думает так же, поэтому просто сказал: «Уйди и больше никогда не появляйся в моей жизни!»

Тот убежал, плача. Горько, надрывно, пьяно…

Потом, уже после сорокового дня, пытался помириться. Звонил, через маму и брата что-то передавал. Один раз явился к подъезду, сидел, ждал возвращения Паши с работы, когда увидел, бросился к нему, что-то бормоча. Но тот обошел его, как неодушевленное препятствие, столб, куст, пожарный гидрант, и скрылся в подъезде.

– …Паша, борщ на столе, – прокричала Лена и стукнула костяшкой согнутого пальца в дверь. Паша поморщился. Какой же неприятный у нее голос!

– Иду, – ответил он. Затем вытерся и вышел из ванной.

Запах борща витал по квартире. Но был не особо приятным. Ленка, как всегда, бухнула в него слишком много уксуса, но забыла добавить чеснока. Зато скатерть новую на стол постелила. Красную в белый горох. Таким же был ее фартук.

Паша сел на свое привычное место и только тут заметил, что тарелки только две.

– А мама что, есть не будет?

– Она потом.

– Позови ее, пожалуйста.

– Я думала, мы вдвоем посидим… – разочарованно протянула жена. Не иначе, надумала предпринять вторую попытку возобновления сексуальных отношений. А раз подпоить трезвенника-мужа нет никакой возможности, то хотя бы подкормить.

– Я хочу поговорить с вами обеими.

– О чем? – напряглась Лена.

– Позови маму.

Но та сама показалась в коридоре. Наверное, подслушивала.

– Борщ будете? – спросила у свекрови Лена.

– Сама налью, – ответила ей та. Подойдя к плите, сняла крышку, понюхала борщ, чуть скривилась и стала добавлять в него сахар, чеснок и сушеную петрушку.

– Опять не по-вашему сварила? – поджала губы Лена.

– Кислый же и не острый.

– Да вы же еще не пробовали.

– А я по запаху чувствую. – Мама взяла у Паши тарелку, а вместо нее поставила другую, в которую налила доведенный до ума борщ.

Все расселись. Зачерпнули по ложке. Лена сделала вид, что ей понравилась ее кислятина, и принялась хлебать борщ, причмокивая от «удовольствия». Матушка тоже немного поела, но даже после «тюнинга» блюдо оставляло желать лучшего. Паша же отставил тарелку и выдал:

– Я ухожу.

– Куда? – опешила мама.

– К кому? – взвизгнула жена.

– Можно мне договорить? Не прерывайте меня, пожалуйста.

Но Лену было не унять:

– Бабу нашел, я так и знала! Секса не хочет, в облаках витает, возраст опять же кризисный – седина в бороду, бес в ребро…

– Заткнись, – тихо проговорил Паша.

– Кто она? Ирка-кладовщица или Галя из бухгалтерии? Обе вьются вокруг тебя…

Ира была инвалидом третьей группы. Ей было тяжело переставлять коробки, и Паша ей часто помогал. А Галя тоже потеряла ребенка, только он умер своей смертью, скончался от лейкемии в двенадцать лет, и они с Пашей иногда ездили вместе на кладбище.

– Заткнись, – повторила слова Паши мама. Но громко и зло.

– Что, сыночка выгораживать будете? Валяйте! Вы меня всегда ненавидели, считали недостойным вашего распрекрасного Пашули. А что в нем хорошего? Размазня! И в постели ноль. Уж не знаю, на что там Ирка с Галькой повелись…

И тут мама удивила. Она с размаху влепила Лене пощечину.