Вот и знакомый забор. Шарага находится на окраине Москвы. Также здесь располагается несколько промпредприятий. И их институт по внешнему виду смахивает на фабрику или завод. Впрочем, с дороги ничего, кроме сплошного кирпичного забора, не разглядишь. По верху ограждения натянута колючая проволока, через каждые десять метров – фонари. А вот и въездные ворота. Ни таблички с названием предприятия, каких-либо опознавательных знаков не наблюдается. Едва машина Вахтанга приблизилась к воротам, те сразу открылись. Двое рядовых в гэбешной форме придерживали створки, давая возможность Дадуа заехать на территорию объекта. Ворота закрылись, и ничто опять не напоминало о наличии жизни, которая текла за этими глухими, неприступными стенами. Вахтанг вышел из машины. Навстречу ему, печатая шаг, двинулся крепыш с сержантскими нашивками, старательно козырнул.

– Здравия желаю, Вахтанг Георгиевич.

– Здравствуй, – кивнул Дадуа начальнику КПП. – Сядь в мою машину и отгони её к запасному выходу, я буду выезжать через запасные ворота.

– Есть! – сержант опять козырнул, поправил кобуру и, сев в автомобиль, поехал в объезд здания.

– Вот, хитрец! – подумал Вахтанг. – Ведь мог бы проехать через арку, так было бы короче. Но нет, едет вокруг, чтобы начальство увидело, что Дадуа приехал.

Вахтанг бросил взгляд на окна института. Точно! В окне второго этажа, которое, по случаю теплой погоды, было открыто, Дадуа заметил фигуру начальника режима объекта, майора Ялоева. Того самого офицера, который хотел отправить старика-профессора на лесоповал. Секунду он осматривал Вахтанга из оконного проема, потом быстро кивнул ему и задернул занавеску.

«Вот мерзавец! Такому, человека сгноить, ничего не стоит» – неприязненно подумал Вахтанг, взлетая через две ступеньки по лестнице в лабораторию профессора Ивана Фридриховича Линке. Этого человека и отстоял, в своё время, Вахтанг, спас от лагеря. Правда, касаемо возраста профессора, Дадуа ошибся и ошибся значительно. Позже, Вахтанг поднял личное дело Линке и обомлел – профессору было всего пятьдесят три года, а выглядел Иван Фридрихович на два десятка лет старше. Жизнь у Линке сложилась трагически. После революции он с семьей пытался эмигрировать из большевистской России, но планам не суждено было сбыться. Большевики профессора не выпустили, жена и дочь, в принципе, могли бы покинуть страну, но без главы семьи ехать отказались. С тех пор несчастья посыпались на голову бедного Ивана Фридриховича. Новая власть объявила обрусевшего немца в пособничестве белобандитам. На самом же деле аристократ-профессор слабо разбирался в политике. Путал эсеров с кадетами, большевиков с меньшевиками. Вся его провинность перед Советской властью состояла в том, что родной брат Линке, будучи блестящим морским офицером, не принял революцию. На службу в Красную армию не пошёл, зато подался в лагерь противника. За активную контрреволюционную деятельность Александр Фридрихович Линке был расстрелян. Заодно досталось и Ивану Фридриховичу. Профессор был арестован вместе с супругой. Маленькую дочь профессора Таню отправили в спецприют для детей-сирот, расположенный, где-то в российской глубинке. Там следы Тани терялись. То ли умерла, то ли затерялась где-то на просторах огромной неспокойной страны. Супругу профессора вскоре выпустили на волю из-за слабого здоровья. Она вернулась в Москву. Новая власть даже выделила ей комнатку в переоборудованном под рабочее общежитие, бывшем купеческом доме. Вскоре в Москву вернулся и Иван Фридрихович. Большевики решили, что ученый, занимаясь научным трудом, сможет принести стране гораздо больше пользы, нежели, если бы умирал от голода и холода в одном из лагерей, быстро плодящихся на территории бывшей Российской империи.

Теперь Иван Фридрихович получил большую светлую комнату в коммунальной квартире. Воссоединился с женой, работал во вновь открытом институте, занимаясь любимым делом и искал свою Танечку. Обращаясь в различные ведомства, профессор то терял надежду, то обретал ее вновь. Но все усилия были тщетны. День за днем, месяц за месяцем, год за годом Иван Фридрихович бился в глухую стену чиновничьей чёрствости.

Как же так? Ведь не может человек, тем более маленькая девочка, взять и бесследно исчезнуть, пропасть, сгинуть! – вопрошал профессор то в одном, то в другом кабинете. – Если она умерла, сообщите, где она похоронена. Если не её саму, то могилу ее отыщите!

Но различные комиссии, подкомиссии, ведомства и управления молчали, перестали приходить даже отписки. Один из людей в сановном кабинете, куда Линке в очередной раз пришел со своей бедой, пообещал посадить докучливого интеллигента, если тот не перестанет доставать занятых людей своими просьбами и жалобами. Вот тогда профессор отступил, он испугался, не хотел обратно в лагерь, откуда не так давно вернулся, не успев по-настоящему прочувствовать всю тяжесть положения советского заключенного. Линке понял, что требовать что-нибудь от власти бесполезно. «Плетью обуха не перешибешь» – подумал профессор. Тем временем супруга профессора болела все чаще, а приступы сердечной хвори становились все страшней и продолжительней. Иван Фридрихович помогал, выхаживал супругу, но что он мог сделать, когда даже врачи разводили руками, говоря: «Развился тяжелейший порок сердца. Очевидно, жизненные обстоятельства дают о себе знать». Жена уже почти не вставала с постели, когда Линке арестовали снова. На сей раз ему вменили в вину участие в террористической организации, ставящей своей целью свержение советской власти, а также передачу результатов секретных научных исследований, проводимых его лабораторией, на Запад. Все кругом без исключения понимали, что эти обвинения – полный бред. Просто государство решило создать ученым новые условия труда.

– К чему платить им зарплаты, выделять жильё, отправлять летом в санатории к морю? Все это напрасная трата государственных средств. Можно организовать шараги, предоставить им койку и сносную пайку. Пусть работают на родную страну, нечего время тратить на походы домой. Пусть живут и работают в одном и том же месте. Сразу возрастет научный потенциал Родины, а какая экономия? – вопрошали на своих закрытых совещаниях высшие чины НКВД. – А будут проявлять недовольство – мигом окажутся в настоящих лагерях, где условия содержания на порядок хуже.

Вахтанг Дадуа не был в восторге от идеи создания подобных учреждений. Он искренне полагал, что рабский труд малопроизводителен. И только, оставаясь свободным, человек трудится с полной отдачей. Но также, будучи реалистом, Вахтанг понимал, что возражать бесполезно и принимал существующие правила игры. Вахтанг искренне жалел Линке, восхищался его трудоспособностью, честностью, широтой спектра научных интересов и быстротой мысли. Линке мог решить практически любую научную задачу, поставленную перед ним руководством института. Профессор любовно собирал и доводил до совершенства различные приборы, мог своими руками починить практически любую установку для проведения необходимых ему опытов, содержал в идеальном порядке исследовательский инструментарий. Являл собой в одном лице и исследователя, и техника, и лаборанта. Жена профессора умерла год назад и, теперь Линке всецело принадлежал науке, жил ею, так как других интересов в жизни у него не осталось.

«И такого человека эти «дуболомы» в погонах хотели, оторвав от любимого дела, сослать на верную смерть в лагеря. Они прекрасно знали, что Линке не имеет известий о дочке, заботится об умирающей жене и просто не может в данный момент думать о работе. Знали, но продолжали гнобить учёного. Нет, хорошо, что я вступился за него тогда, – думал Дадуа, открывая дверь лаборатории. – Кто кроме Линке, поможет мне разгадать эту головоломку в Свердловской области? Вот кого нужно, не мешкая, взять с собой, только бы он оказался в добром здравии». Последнее время Иван Фридрихович часто болел. Вахтанг заходил проведать его в местный лазарет, приносил ему продукты и папиросы. Медперсонал смотрел сквозь пальцы на эти передачи, хотя подобные действия должны были пресекаться, согласно правилам содержания заключенных в лечебных учреждениях.