Конечно, отец ничего не сделал. Воспитанный и незамутнённый человек, что он мог? Как всегда, когда его приёмный сын делал что-то, что трудно было понять, отец оставил его в одиночестве, понадеявшись, что тот разберётся сам. А Сергей не мог разобраться сам. Тогда ещё он не осознал кто и что он. Злость, рождающаяся в паху и захватывающая всё тело, серьёзно пугала его. В такие моменты Сергей уходил из дома гулять. Точнее, не гулять, он просто шёл, куда хотелось, куда несли ноги. Часто он выходил из дому, садился на автобус, ехал до ближайшей к окраине города остановки, сходил, и шёл за город. Час-два-три... иногда он не ночевал дома, просто целую ночь бродя, а под утро возвращаясь с гудящими от натуги ногами. Приёмные родители к этому уже привыкли, насколько к такому можно привыкнуть, конечно. Они понимали, или даже убеждали себя в том, что ребёнок у них очень сложный, и такие прогулки - время, необходимое ему, чтобы побыть одному.

Сергей знал это, и спокойно поддерживал их мнение, при простой истине: ему нужно было гулять, чтобы устать. Только будучи вымотанным он не ощущал в себе злых искр, рождавшихся в паху, и разлетавшихся по всему организму, не ощущал в себе этой дикой злости. Поэтому он шёл просто, чтобы идти, просто, чтобы устать, тем более, что в этот раз он зашёл в небольшой лесок, где идти было трудно, и потому приятно.

Но в этот раз он не мог успокоиться. Усталость была, но слишком слабая, чтобы заглушить злость. Раздражало всё: тяжёлый, преддождливый воздух, пот и промокшее от него нижнее бельё, хруст веточек и листьев под ногами, редкое пение птиц. Волны злости были слабыми... и эта слабость тоже раздражала. Словно ощущение, возникающее от скрежета ногтями по пенопласту. Сергей шёл и корёжился. Почему-то от той самой злости у него возникла мощная эрекция, тоже раздражающая. Сергей, глухо рыкнув, кинулся бежать вперёд. Он надеялся, что хоть что-то изменится.

Именно тогда это и случилось. Сергей (или отец человека) долго думал спустя многие годы: а что изменилось бы, если бы тогда он развернулся и ушёл бы из лесу? Случилось бы это спустя годы или это чувство затихло бы в нём, не найдя выхода? И ответа найти он не мог.

Но, так или иначе, он учуял запах. Конечно, далеко не так, как во время Фиолетовой Луны и гнилой земли, но, всё же, в тяжелой духоте влажного воздуха он смог почуять что-то... Это были женские духи, их аромат вызвал учащённое пульсирование в паху, Сергей попытался выкинуть из головы эти ощущения, но в том и проблема оказалась, что они были не в голове, а во всём теле, кроме головы. От них невозможно было избавиться.

Сергей ринулся вперёд. Тогда ещё неопытный и даже маленький, он проламывался сквозь лес, топал страшно громко, увязал в листьях и хрустел ветками. Мыслей в его голове не было совершенно. Конечно, ему не удалось подойти незаметно.

Что делала эта женщина? Может, она тоже гуляла по лесу. Может она собирала ягоды или грибы. Спустя годы, отцу человека совершенно невозможно было вспомнить не то что её лица, но даже хотя бы того, во что она была одета. Иногда она вспоминалась ему молодой, а иногда старой.

Она обернулась на шум. Сергей стоял, опираясь на дерево, и тяжело дышал. Он ничего не говорил. Она вроде бы спросила что-то. Сергей не отвечал. Она, глядя на его лицо, сделала пару шагов назад. Сергей глубоко вдохнул воздух и кинулся.

Всё это было нелепо и скомканно, ведь действовал он сам не понимая, чего хочет больше: выместить на ней злость или похоть.

Он схватил её за руку. Она легко вырвалась, закричала, побежала прочь, но он легко догнал её. Затем обхватил и одним движением кинул на землю. Вроде бы она уже тогда что-то себе сломала, но точно Сергей не помнил. Женщина (девушка? Девочка?) лежала на земле и хныкала. Одну руку прижала к себе, другой закрывалась.

Сергею всё ещё было очень страшно. Он стоял над ней и сердце у него колотилось гулко-гулко. Бум-бум. Бум-бум. Она что-то говорила? Вроде бы. Сергей не слышал. Все его чувства в этот момент смешались и он долго не знал, что ему делать, но, в конце концов, немного неуверенно, хотя и с удовольствием, страстно, он размахнулся и ударил её ботинком по голове. Женщина заплакала.

Тут тоже был женский плач. Но всё было, конечно, не так. Отец человека, уже гораздо более опытное существо, подполз на такое расстояние, чтобы слышать и видеть, но самому не показываться, к тому же, до этого он накидал себе на голову земли, листьев и прочего мусора, так что заметить его было совершенно невозможно.

Их там трое сидело возле небольшого костерка. Два каких-то мужчины, явно не евших серой земли, и с ними хныкающая девочка, не слишком взрослая, не оформившийся толком подросток, с поводком, обвязанным вокруг шеи. От этой девочки серой землёй несло изрядно, даже вокруг рта у неё, были грязные разводы. Отец человека принюхался, и помимо запаха серой земли учуял кровь, мочу, сперму и непонятную слизь.

Конечно, ему всё стало понятно. Аккуратно, по наитию, перемещая сначала одну руку, потом другую, а потом так же с ногами, он подполз ближе.

- Идти-то куда?

- Похуй куда. Переночуем тут, а потом снова на железку выйдем и пойдём.

- А. А потом?

- Найдём деревню ну и нормально. Война это или что? Хуйня полная. Устроимся где-нибудь и там останемся. Девка есть. Еду найдём. Не будет - ещё двинемся.

- Вот девка... нехорошо как-то.

- Ну так не еби.

- Да... я не в этом смысле. Она ж землю только и ест, неделю уже. И живая. Какого хуя? Что происходит вообще? Что с этой землёй такое стало, что её можно есть и всё будет в порядке?

- А у неё всё в порядке?

Сказав это, один из мужчин дёрнул верёвку что есть силы так, что шея у девочки хрустнула и та тихо заплакала, но, вроде бы, серьёзных увечий он ей не нанёс. Девочка немного отползла назад и прижалась к дереву, хламида, в которой она была, задралась повыше. Отец человека увидел, что верхняя часть её ног, особенно участок между ними, весь в засохших разводах крови и полупрозрачной слизи, а ещё чего-то мутного, и всё это грязное, немытое, конечно.

Отец человека не ощущал жалости. Он вообще ничего не ощущал. Тем не менее, было в нём, как в тоже поевшем серой земли, хоть уже и мёртвом, какое-то понимание к этой девочке. Он подполз ещё поближе и сжал в руке нож.

Мужчины не обращали на него внимания, теперь уже сидя молча и что-то поедая. Какое-то мясо? Отец человека не обращал особого внимания. Чувство злости снова родилось в нём. Не такое, как тогда, в юности, когда оно рождалось в паху. Не такое, как в зрелости, когда оно рождалось в груди или голове. Это было нечто иное.

- Ладно. Спать пора. Давай там... затушишь костёр, загорится ещё.

- Ща, поссу.

- Я тебе ща в ебло поссу! Вонять будет! Ногами затопчешь!

- Ботинки плохие. Нешто я потом босиком пойду?

- Ты, блядь, охуел?

Второй мужчина пробурчал что-то, но спорить не стал. Первый поднялся, сыто икнул, дернул за верёвку снова, силком отрывая девочку от дерева, к которому она прижалась, и пошёл с ней куда-то в сторону.

Отец человека понял, что пора.

Он подождал ещё немного, пока не услышал шорохи, стоны и всхлипы оттуда, куда ушли мужчина и девочка.

И затем он кинулся.

Оставшийся у костра даже не успел заметить, как отец человека подмял его под себя, а больше шансов у него и не было. Отец человека несколько раз воткнул ему нож в шею, пять или шесть, схватил его за отросшие, давно немытые волосы, и рванул голову в бок. Кровь хлынула как из шланга. Прислушайся - и услышишь шум напора. Мужчина вяло шевелил руками и губами, но сделать уже ничего не мог. Отец человека, чтобы удостовериться, с силой воткнул ему нож между пятым и шестым ребром, навалился всем тело. Нож вошёл с хрустом, с лёгкой натугой.

Отец человека вытащил нож, обтёр его об одежду убитого, и тихо пошёл в сторону, где оставшийся в живых насиловал девочку. Можно было даже не двигаться тихо, мужчина до последнего не обращал внимания на то, что происходит вокруг, но отец человека подчинялся привычке, сдерживаясь до последнего. Волю чувствам он дал, лишь воткнув нож мужчине в низ спины, в почку, тот заверещал, а отец человека, засмеявшись, издевательски заверещал в ответ, копируя его. Если первого из насильников он убивал, пытаясь не шуметь, то этого для удовольствия.