Яна несколько раз назвала меня в тот вечер "дурой глупой", когда я отпорола рукав своей единственной ночной рубашки, завязала узел и сунула кусок материи под подушку.

Ты знаешь, Дезидерий, ведь помогло!

Утром после сна я все помнила. Отчетливо, и даже детали...

Во сне я шла по пустырю к металлической башне. На стене башни светилась большая кнопка, которую я нажала. Раздвинулись незаметные двери лифта. Внутри все стены и даже быстро захлопнувшиеся входные створки были зеркальными. Тесная кабинка быстро повезла меня наверх.

В движении, окруженная множеством своих копий, я почувствовала, как выдавливается мое распадающееся сердце.

Сокращающиеся его кусочки - в зеркалах невидно, но мне - болезненно чувственно, мучительно и бесконечно медленно, - вытеснялись из тела и перетекали в многочисленные отражения.

На месте сердца в груди заструились холодные потоки. Они кружились, завивались, рождали течения и захватывали все больше пространства внутри меня.

Что-то очень нехорошее должно было случиться, когда эта текущая настырная леденящая пустота заполнила бы меня всю.

От боли я согнулась и увидела свою обувь.

Это были пыльные сапоги со шпорами в виде двух маленьких крылышек бабочек.

Вдруг движение вверх резко прекратилось, ноги подогнулись, и распахнулись двери.

Открылась широкая аллея, начинавшаяся прямо у порога лифта.

Выпрямившись, я шагнула вперед. Звякнули шпоры на сапогах.

Неба не было. Вдоль утоптанной тропы стояли огромные деревья с широкими листьями. По листьям медленно скатывались крупные капли и, ничуть не ускоряясь в воздухе, с той же скоростью падали на землю.

Из-за ближайшего дерева вышла женщина в плаще. Лицо ее скрывал капюшон. У бедра висел двуручный меч. Она протянула мне чашу. Я взяла чашу и почувствовала тепло в руках.

Женщина махнула рукой, мол, иди вперед, повернулась и скрылась за деревьями.

И я пошла дальше, переставляя ватные ноги и подставляя чашу под капли, которые своим падением рождали звонкий мерный звук.

Я осторожно заглянула в сосуд. Там каждая капля превращалась в темно-красную гранатовую блестку. Вся жидкость переливалась и бурлила.

Тропа и аллея исчезли. Деревья замкнулись кругом. Передо мной была полянка. Посередине ее стояла бронзовая скульптурная группа. Кони и растрепанные мальчики. Точно, как в парке Ристалия.

Моя единственная цель в тот миг, не знаю, откуда она взялась, но это было крайне важно - как можно быстрее сесть на коня позади мальчика.

Я посмотрела на чашу и поняла, что цель моя недостижима без глотка гранатового напитка.

Только я поднесла дареный сосуд ко рту, как рядом возник сударь-господин в шляпе.

Подул ветер - полы чесучового пальто раскрылись.

На синей подкладке сверкнули вышитые белым буквы омеги.

Для меня этот знак стал завораживающим стоп-сигналом: я не могла пригубить напиток, я застыла, прикоснувшись губами к теплому, словно живому, краю чаши, чувствуя, как возвращается с утроенной силой та холодящая пустота из зеркального лифта, и... сон мой вернулся к началу: опять пустырь, башня, подъем, аллея и женщина с чашей, опять темно-красные капли, и опять сударь-господин не пускает меня"...

Текст закончился, и Дезидерий захлопнул тетрадь.

С пожелтевшей обложки опечаткой ему подмигивала таблица умножения - шестью шесть там жирно равнялось тридцати пяти.

Дезидерий развернул четвертушку записки.

"Он пришел, - торопливые письменные знаки наезжали друг на друга, - тот самый сударь-господин из сна. Сказал, что по просьбе отца, что есть письмо, и надо ехать. Показал фотографии отца в больнице. Поддельные, я чувствую. И почерк не его... Я точно знаю, что он все врет, но ничего не могу сделать. Какой-то гипноз... Внутри словно все замерзло, я хожу, как оцепенелая. Если сможешь, помо..."

На последние буквы не хватило пасты, и листок был глубоко процарапан пустым стержнем. Словно кланяясь друг другу, вдоль бороздок-очертаний бесцветных букв, в разные стороны торчали мохрушки потревоженных бумажных волокон.

11

Метровая морская свинка в синем камзоле с золотыми галунами, пурпурных сапожках и колпачке стояла перед Громоздким, прервавшим репетицию из-за лопнувших струн.

Щеки мохнатой палевой мордочки все время раздувались и опадали, отчего редкие вибриссы усов находились в постоянном колебательном движении.

За морской свинкой, почтительно склонясь в полупоклоне, стояли такого же роста три существа с увенчанными оранжевыми чалмами породистыми собачьими головами: рыжей длинношерстной таксы, темно-коричневой короткошерстной немецкой легавой и черного лабрадора. Комбинезоны цвета хаки с бесчисленным количеством золотистых застежек-молний плотно обтягивали их жилистые человеческие тела.

- Кочум, ребята, всеобщий кочум! - Громоздкий положил смычок на колени.

Музыкант очень не любил, когда ему мешали репетировать. Все. Особенно такие странные, неизвестно откуда взявшиеся гости.

- Вы чего это без стука нагрянули? Я тут без вас как бы кимарить собрался. И на челло колыбельную себе полабал маненько... Пупки дорогие! На сейшен пожаловали! Предупредили бы, я бы пирогов напек для встречи. Хлеб да соль, там, красненького, а то лажово получается...

Песьеголовые существа одновременно приподняли верхние губы, показали ослепительно белые клыки и чуть слышно зарычали.

- Глубокоуважаемый Громоздкий! - И во время разговора щеки морской свинки не прерывали своего ритмичного подергивания. Она как бы все время быстро-быстро что-то жевала, и вибриссы усов мелко-мелко дрожали. - Нам понятен Ваш сарказм. Йока-йок-йока. Нам понятна и причина, его вызвавшая. Это, конечно же, экстраординарная причина. Йока-йок-йока. Действительно, событие из ряда вон выходящее. Не так часто происходит материализация Совокупного Ки. Йока-йок-йока. Мы прощаем Вас, и надеемся на дальнейшее плодотворное взаимное сотрудничество.

Разодетая свинка подняла вверх левую лапку с розовыми ухоженными пальчиками, а свита перестала агрессивно скалиться.

- Не, ну достал йоканьем! Фу ты, растунуты! Какие мы важные! Лучше бы представились. А то - разйокались, ощерились, губы раскатали... - Громоздкий вытер остатки пота на лбу.

- Безусловно. Йока-йок-йока. - Говорящий зверек снял свой пурпурный колпачок и поклонился. - Уважаемый Громоздкий, в нашем лице Вас приветствует материализовавшееся Совокупное Ки - одна из основ первосущности нибелунгов. Йока-йок-йока. Я - Главный Мастер Йок. А это мои помощники. Товарищ Рыжулькис - специалист по разрешению конфликтов. Йока-йок-йока.

Таксообразная голова в чалме почтительно склонилась.

- Примавера. Она незаменима при необходимости достать что-либо. Йока-йок-йока. - Прямоходящая немецкая легавая выступила на полшага вперед и гордо повела продолговатой мордой. - И, наконец, йока-йок-йока, милейший многофункциональный Ватт, чье квалифицированное ассистирование необходимо при технической реализации многих проектов.

По угольно-черному лабрадорному носу быстро пробежали световые блики, когда его обладатель, залихватски щелкнув каблуками, сделал шеей энергичное гусарское движение.

- Да, уж. Компания упадная... Везде обломы. На улице - угар, дома присвист. Там старое зубило в морской фуражке с прибамбасами уверенно про кикимор фонтанирует, кирнуть нормально не дает, а здесь, в собственном окопе, какая-то шелупонь паяльники навела... - При упоминании Боба Хайта, в памяти Громоздкого всплыли последние слова старика о "йокнутом зверьке".

- Как? Так Вы уже лицезрели его? Предтеча здесь! - Мастер Йок всплеснул руками. - Прекрасно! Это радует! Йока-йок-йока...

- Слушайте, пупки в обтягах, я вроде как полглотка фрухтянки зафлаконил: ни два, ни полтора! Может, рассосемся по мирному, а? Или уж расскажите все путем, а то фоните не по делу.

Любопытно, Громоздкому стало очень любопытно, ведь сейчас совпали, казалось бы, несопоставимые вещи - случайный полусумасшедший прохожий и низкорослые полузвериные гости.