– Ты ненасытный, – начала она, выводя на спине любовника узор коготками и кошкой выгибаясь ему навстречу.

А Тэд уже завелся. Его тело напряглось в ожидании. В паху заболело до жара. Он навис над ней, готовый нырнуть в омут резких движений и судорожных вздохов…

Настырному вестнику было плевать на то, чем его адресат вот – вот собирался заняться. Он усердно замолотил своим металлическим клювом в стекло, грозя разбить его. Шестеренки под крыльями бешено вращались, железные крылья молотили по воздуху, и посыльный казался полным решимости донести «благие» вести до Теда.

– Вот смрадный лабиринт! – выругался ловец, скатившись с красотки.

Та обиженно простонала, но ему было плевать: случилось что – то из ряда вон, раз начальник столичного округа, мессир Логан, решил использовать механического посыльного, не доверив весть рукам обычного смертного.

Тэд распахнул окно, и пичуга, то ли проскрежетав, то ли чирикнув, выплюнула в его ладонь записку.

Ловец развернул скрученное трубочкой послание. Короткое, как всегда, и емкое. «Лич сбежал», – было выведено твердой рукой. Без подписи и даже без точки.

Его начальник был человеком прямым, как железный прут. Не кланялся в пояс вышестоящим, но и подчиненным спуску не давал. Этакий железный мессир, который в обращении с ловцами не миндальничал. Скорее, если уж он брал официальный тон, тогда стоило насторожиться.

– Извини, крошка, мне пора, – Тэд подхватил штаны и натянул их за долю секунды.

– Уходишь? – взвилась девица, поняв, что продолжения не будет. Она вскочила с кровати, откинув простыню, и выплюнула: – А деньги?

– О деньгах вчера речи не было, – усмехнулся он, выныривая из ворота рубахи. – Мы оба неплохо провели эту ночь…

Обманувшись в лучших чувствах (а самое лучшее из чувств – это любовь, пусть и к звонкой монете), она сверкнула глазами. Поняла, что получить все и сразу не выгорело, и выпалила, стараясь ударить побольнее:

– Сволочь, ублюдок. Да с таким, как ты, бесплатно ни одна шлюха из чернорудного квартала не легла бы!

Тут она откровенно кривила душой: ночь ей понравилась. Вот только девица рассчитывала, что помимо удовольствия ее ждет неплохой куш – ловцов жалованьем никогда не обделяли. А может, и вовсе удастся попасть в содержанки? Ее прошлый кавалер продержался всего несколько месяцев и щедростью не отличался. А сейчас и вовсе нашел Клотильде замену.

Вчера, после игристого вина, Кло подумалось, что зеленоглазый ловец, который подцепил ее у барной стойки, соответствовал званию счастливого билета в необременительную жизнь содержанки. К тому же красивый… Красивых она любила. Причем не смазливых рожей. Нет.

Этот был хорошо сложен, высок, с бесшумной походкой барса, постоянно готового как к атаке, так и к защите. Волосы цвета гречишного меда, слегка вьющиеся, обрамляли лицо. Зеленые, словно расплавленный изумруд, глаза ловца, казалось, гипнотизировали. Темные брови вразлет контрастировали со светлыми волосами. Тонкие, заостренные черты лица были способны в секунду превратить ироничного собеседника в невероятно опасного, решительного мужчину.

Вот только и время оставило на нем свои отметины: шрам, перечеркивающий левую бровь, вертикальная морщина на лбу – свидетель частых раздумий, следы ожогов на запястьях и предплечьях – явно приветы сумеречного лабиринта. Одним словом – ловец. Тот, в ком чувствовалась настоящая сила, которая и делает мужчину красивым, а не приторно – миловидным.

В общем, этот блондин устраивал Кло во всем, и даже больше. Ровно до его «мне пора».

Тэд ненавидел сцены. А еще – ложь. Он чуял ее, как гончая – затерявшийся меж листвы лисий след. Противно. Но и он, смрад подери, не благородный сэр с породистой родословной, а оттого подкинул на ладони пенс и положил его на прикроватную тумбочку.

– Твой гонорар, отработала.

Кло уставилась на монету. Ее, девицу легкого нрава из небедного квартала, оценили по меркам портовой шлюхи?

Да как он смеет! Кло набрала побольше воздуха в грудь, но было уже поздно: входная дверь в номер гостиницы средней руки хлопнула, оставив ее в компании механического вестника. Вестницы. Сороки.

Та раззявила свой железный клюв и заклекотала. В ее раскатисто – скрежещущем «киик» Кло уловила явно глумливые интонации и грязно выругалась. А потом шестеренки посыльной закрутились, и она вылетела во все еще распахнутое окно.

Тэд уже забыл про вчерашнюю пассию. Размеренные вдохи и выдохи. Нужно как следует разогнаться, тогда вхождение в лабиринт будет не таким болезненным. Путь через серый пепел – самый короткий, но не самый безопасный. Да и воспользоваться им могут только ловцы, и то – не все.

Червоточина, появившаяся в воздухе от брошенного вперед сгустка заклинания, вмиг расширилась, раззявила свои хищные лепестки, и Тэд прыгнул в ее центр. Края дыры сомкнулись за его спиной, отсекая бегущего от обыденного мира.

Лабиринт Тэд не любил, и тот отвечал ему взаимностью. Но не всегда ли мы тех, кого больше всего ненавидим, знаем лучше всего?

Я приходила в себя рывками, словно утопленница, что в последний момент передумала умирать. То выныривала на поверхность, глотая ртом воздух, то вновь погружалась в бездну кошмаров. В те редкие мгновения, когда ко мне возвращалось сознание, перед моим взором вставал закопчённый потолок в разводах, покрытый вуалью из паутины. Голос с характерной старушечьей хрипотцой порою сетовал:

– Ну, давай уж, болезная, поправляйся. Или умирай, не мешай честным людям жить, – и в мой рот вливался то густой до смолы, тягучий и горький отвар, то вода.

Все же мне удалось выплыть из этого кошмара, а не утонуть. Наперекор самой себе не отправиться по путям лабиринта за грань.

В один из вечеров я окончательно пришла в себя. Открыла глаза. В каморке, что стала мне и лечебницей, и спальней, и трапезной, у стены посапывали, прижавшись друг к другу, двое мальчишек. Наглая облезлая полосатая кошка вылизывала свою лапу в углу. За тряпкой, что символизировала дверь, слышалось шкворчание, оттуда тянуло запахом прогорклого жира.

Я сглотнула и попыталась повернуть голову. Ровно в этот момент за занавеской что-то зашуршало. Морщинистая рука отдернула ткань, и в каморку вошла грузная и невысокая старуха.

– А, оклемалась-таки? – она уперла руку, в которой держала засаленное кухонное полотенце, в бок. – Ну, слава Престололикому! А то – ть Олаф все переживал, что рванешь…

– К – к – к – как рвану? – выдала я вместо приличествующего ситуации «где я?» и «что со мной?», столь велико было мое удивление от услышанного.

– Знамо как, полыхнешь и подожжешь все вокруг, – ответила старуха.

Мальцы сонно завозились, просыпаясь.

– Простите? – голос был словно чужой, а в горле при каждом звуке будто лезвием изнутри проводили.

– Прощаю, – великодушно отозвалась старуха, а потом, закинув полотенце на плечо, назидательно пригрозила пальцем: – Ишь че удумала, малахольная, убиться ей, видите ли, захотелось… Места другого найти не могла… Зачем под леса полезла?

– Я не… – попробовала было возразить, но старуха, видимо, державшая до этого свой гнев в узде (и правильно, что на бессознательную – то кричать?), сейчас отводила душу.

– Тебе может жизнь и не мила, а бригадиру… У него подряд, сроки, семья, дети… Ты башкой – то своей думала, когда самоубиться-то решилась? И ладно бы ты простая была…

Тут мне захотелось горько усмехнуться. Ну да, судя по всему, перепугавшиеся рабочие, поняв, что под завалами не оборванка, переполошились, что им влетит. Но дальнейшие слова старухи разрушили мое вроде бы логичное предположение.

– Когда поняли, что ты еще вроде как живая, вызвали целителя. Этот шаромыжник, который лечить – то толком не умеет, лишь амулетики свои прикладывает, и заявил: умирает маг, да к тому же и огненный.

Я все еще не понимала, к чему клонит старая. Судя по всему, увидев на моем лице полную растерянность, старая сжалилась: