И приходит знание — так есть.

Так будет. Теперь будет так.

Утрата необходимого, внутренней сущности, стержня, который меня держал всё это время. Он исчез, и я рассыпаюсь на мельчайшие осколки. Я прямо чувствую, как секунды и минуты пробивают во мне отверстия, от которых отходят тонкие трещины. Как трещины соединяются, и куски моей плоти летят вниз, превращаясь в песок. Я ничего не могу сделать, только наблюдать. Неужели только сейчас я понимаю — что для меня дело? Неужели, кроме этого, ничего у меня больше нет?! Да, это так. Нет, не было и не будет.

Испарилась огромная часть меня; улетела, исчезла, сгинула, не найдешь. Впору объявлять розыск: «исчезла душа, верните за вознаграждение». Не поймут. Кому нужна чужая душа? Даже если она принадлежала живому человеку?

Нет, это не часть меня. Это я сам. Я — исчез.

Хочется завыть, заплакать, биться головой в стену и чтобы боль… Но я чувствую — нельзя. Сейчас — нельзя.

Я всё расскажу им. Когда смогу. Неспешно. Тщательно обдумывая слова, с определенной интонацией. Никто ничего не заподозрит. День, два, руководство примет решение и меня здесь не будет. Вот тогда и настанет время плакать. Когда я буду один. Тогда можно будет жалеть себя, давиться слезами, ломать вещи, которых не жалко, и поносить всех, кто не оценил тебя.

Это тоже пройдет.

Потом станет всё равно. До такой степени, что насущные дела придется заставлять себя делать. А ведь придется. Сделать шаг, пойти, поговорить, растянуть губы в улыбке. С одним, с другим, с третьим. Потом привыкаешь. Отдаляешься. Начинаешь смотреть на себя со стороны. И не узнаешь себя.

Да, я в силах мыслить здраво, принимать решения, которые лично меня не касаются. Но всё равно не могу до конца осознать — что случилось. Пока я воспринимаю это умом, отстраненно. Наверно, еще надеюсь, что дар вернется. Почему нет? Не бывает чудес? Что разбил — не склеить? Не бывает… Не вернется.

Надо идти домой.

Ни к чему заставлять людей переживать за тебя. Твои проблемы — это твои проблемы. Никому не должно быть дела до тебя.

Иди. Вставай. Делай первый шаг, а потом все остальные. Ведь ты помнишь, что и как будешь делать.

Сергей сел за комп и нервно включил все рабочие программы. В рабочем пространстве высветились графики, схемы, планы, переплетаясь и высовываясь один из-за другого, стараясь попасться на глаза человеку. Каждый их них пытался оттеснить соседа, чтобы хозяин обратил внимание на него первого, отталкивал соперников линиями, зубцами, таблицами, распоряжениями и локтями. Мельтешил, подпрыгивал, крутился, беззвучно голосил, раскрывая виртуальный рот, подмигивал разноцветными огоньками. Не было сил приструнить эту безудержную пляску выпендрежного интерфейса. Всё это так и норовило выскочить из объемного экрана, окутать разноцветными полосами и удушить в ласковых объятиях интуитивно настроенных программ.

Даже прикрыв веки, Сергей не избавился от мельтешения линий перед глазами. Он ухватил кистевой манипулятор и наугад потыкал в развернутые кубики приложений, сворачивая их. Головокружение постепенно уходило. Можно было открыть глаза, тем более что в рабочем пространстве остался лишь один кубик — «служебная переписка». Спокойные прямые линии строчек. Ровные буквы. Деловито. То, что отрезвляет. Даже новые сообщения.

В графе расписания на сегодняшний день красной кляксой появилась запись о предстоящей встрече с представителем заказчика Смирновым Эдуардом Аркадьевичем. В пятнадцать часов. Приложенная трехмерка с его портретом изображала чуть полноватого крепыша в модном белом костюме и зеленом галстуке, намекающем на принадлежность к неформальным группам. Одутловатое лицо выражало благожелательность с долей упрямства в выпяченном подбородке.

До прибытия гостя оставалось не более десяти минут, и Сергей поспешно ткнул в панельку подтверждения указания. Место встречи с Эдуардом Аркадьевичем Сергей мог выбрать сам и предпочел никуда не ходить, а пригласить гостя к себе в кабинет, благо рабочий беспорядок на столе он разгреб еще с утра.

Ровно в двенадцать звякнул предупреждающий сигнал, и Смирнов вошел через гостеприимно открывшуюся дверь. Его внешний вид не отличался от присланного портрета и внушал доверие и симпатию. От такого человека не ждешь подвоха, ему доверяешь.

Эдуард Аркадьевич кивнул и сел напротив Сергея в гостевое кресло.

«Благодарить будет. От лица компании, — спрогнозировал Сергей. — И что-то предлагать. Не настроен на конфронтацию. Реакция не прогнозируется. Возможно неадекватное решение».

Смирнов, не дождавшись вопросов Сергея, повертел головой, осматривая кабинет, и спросил для начала:

— Как успехи?

— Нормально. Все прошли испытания. Завтра — окончательная доводка и закрепление результата. И можно выпускать специалистов.

— Мы в вас верили, Сергей Викторович, — Смирнов душевно улыбнулся, — каковы ваши дальнейшие планы?

— Собственно, никаких…

— Ну, да, я понимаю. Работа вами проделана исключительно огромная. Вам требуется отдых, смена обстановки, новые впечатления. С нашей стороны мы предоставим вам всё желаемое, в том числе, адекватное вознаграждение вашей работы. Надеюсь, двух месяцев вам хватит?

— Я как-то совсем не думал…

— Подумайте. Вам предстоит много дел после отдыха. Планы руководства ширятся.

Сергей отвердел лицом.

— Я собирался оставить строительство.

Смирнов не понял.

— Как это? В каком смысле?

— В прямом, — слова давались легко, словно Сергей говорил не о себе, а о постороннем незнакомом человеке. — Я больше не буду строить.

Эдуард Аркадьевич ошарашено помолчал, поморгал, вытянул губы вперед, втягивая воздух. Однако профессиональные навыки помогли справиться с растерянностью и даже выработать мало-мальски приемлемую линию поведения.

— У вас есть претензии к руководству? Вас что-то не устраивает? Что вы вообще имеете в виду?!

— Претензий нет. Устраивает — всё. Я просто не могу строить, — Сергей через силу улыбнулся. — Поэтому не считаю возможным продолжать делать то, что уже делать не способен.

— Ах, так… У вас функциональное расстройство. К врачам обращались?

— Каким врачам, Эдуард Аркадьевич? Утрата способностей не лечится. Ты либо художник, либо — маляр, третьего не дано. А я теперь даже не маляр, а туземный младенец, который впервые увидел краски и не знает, что с ними делать.

— Возможно, вы ошибаетесь, и после отдыха всё восстановится. Будете опять строить, учить молодежь. Вы же ничего не можете сказать о природе вашего дара.

— Сказать — не могу. Я — чувствую. Вы не понимаете. Если вы зрячий, то не поймете, что значит быть слепым с рождения. Человек с идеальным слухом не поймет глухого. Здоровый — калеку. Вот я стал таким калекой.

Смирнов молчал, думал. Беспокойно шевелил пальцами. Наконец, спросил, не глядя Сергею в лицо:

— То есть, вы действительно не можете строить. Следовательно, ваша нужность компании находится под большим вопросом. Как использовать вас в дальнейшем? Пока ничего в голову не приходит. С этим надо разобраться. Причем, на высшем уровне. Не каждый день нас покидают ведущие специалисты, не каждый. Надеюсь, на некоторое время вы у нас задержитесь? Всякие формальности, то, сё. Хотелось бы обойтись без конфликтов.

— Да, конечно.

— Я понял ситуацию. Немедленно извещу руководство. Нам надо серьезно подумать, что делать. Вы обязательно узнаете о нашем решении, каким бы оно не было, — Смирнов кивнул Сергею и вышел из кабинета.

Сергей переключился на наружный обзор и некоторое время наблюдал, как представитель заказчика неторопливо и с достоинством шествует к флаеру с личным водителем, как поднимается колпак, и Смирнов садится, продолжая белеть костюмом сквозь темное стекло. Как флаер приподнимается над землей, стартует и уносится к горизонту. Туда, где смыкается бирюзовая вода с кобальтовым небом.

«Буря, — шепчет Сергей, — скоро грянет…»