— О чём бы вы хотели поговорить? — поинтересовался Селестен.

— О дружбе.

— О дружбе? Вот уж странная тема! Отчего именно об этом?

— Мне хочется узнать ваше мнение, — пояснил Ален. — Что вы обо всём этом думаете?

— Обо всём я думаю по-разному, — ответил юноша, — и, признаюсь, непоследовательно. С тем, что друг познаётся в беде, я согласен. Именно так! Когда беда, и узнаёшь, есть у тебя друзья или нет.

— Это верно, — со вздохом сказал Дьюар. — Оказалось, что нет.

— Не печальтесь об этом! — Селестен свернул сонату на токкату. — Может, это даже к лучшему, что они так скоро раскрыли карты? Кто знает, как бы всё сложилось впоследствии, если бы они этого тогда не сделали. Они показали вам своё истинное лицо. И стоит ли жалеть об этом?

— Не стоит, — согласился Ален, — но всё-таки… Как бы это сказать? Немного обидно, что ли…

— Какие глупости! — воскликнул юноша со странным смешком, а в тёмных глазах его блеснул не менее странный огонь, но он тут же скрыл его под веером длинных ресниц.

— Отчего же глупости? — вполне искренне удивился Дьюар.

— Оттого. Много у вас было друзей? Вернее, многие ли притворялись вашими друзьями?

— Ну… да, много… многие…

— Запомните кое-что… О нет, не нужно смотреть на меня так! Я не учу вас жить. Просто так уж вышло, что я это на своей шкуре испытал, поэтому могу давать советы, исходя из собственного опыта. Так вот, если у вас много друзей, то столько же и врагов, поскольку друзья могут оказаться врагами и быть подчас опаснее врагов. Как говорил блистательный Людовик: «Избавь меня, Господи, от друзей, а уж от врагов-то я и сам как-нибудь избавлюсь!»

— Не понимаю, — морща лоб от напряжения, ответил на эту тираду мужчина.

— Я вам объясню. — Юноша бросил игру и на табурете повернулся к лежащему. — Лучший друг — это злейший враг. Подумайте сами: он вас знает так же хорошо, как и самого себя, знает все ваши секреты и мысли, ваши чувства и планы — всё! И случись вам с ним порвать, представьте себе — только представьте! — как он это может использовать.

— Ну, это если он злопамятен. А если нет, то…

— Тогда он, простите, дурак. А «друг-дурак подчас опаснее, чем умный враг»! — моментально среагировал Труавиль. — Он может по своей простоте всё разболтать, не подозревая о последствиях, к которым его разглагольствования могут привести. И знаете ли, дружба редко обходится без зависти. По крайней мере, в одностороннем порядке. А из зависти что только не делают! Разве не так?

— Боюсь, что так, — едва слышно сказал мужчина. — Но как же быть? Неужели нельзя никому доверять?

— Отчего же, попадаются и хорошие люди. Проблема в том, как их распознать. А что касается доверия… на чужих людей полностью полагаться нельзя. Всегда нужно думать, прежде чем делать. А прежде чем поверить другому — подумать дважды. — Черты Труавиля отчего-то исказились болью, но это придало ему ещё бо́льшую прелесть. — Если слепо доверять и слепо следовать, можно такую кашу заварить, что вовеки не расхлебаешь. Вашей слепотой могут воспользоваться и вовлечь вас в… неприятные события, которые навредят вам во всех отношениях: и душе, и телу.

— С вами было такое?

— К сожалению. — Селестен как-то зябко повёл плечами. — К сожалению, да. И это сломало мне жизнь. — Он как будто смотрел глазами в прошлое. — А может, во многом я и сам виноват?

— Но вы ещё так молоды, Селестен.

— Вы так думаете? — со смехом сказал Труавиль.

Ален удивлённо вскинул на него глаза, пребывая в совершенном недоумении по поводу этой странной фразы, и переспросил:

— Что вы имеете в виду?

Селестен страшно смутился и покраснел до корней волос. Лицо его составляло странный контраст с оставшейся белоснежной шеей и руками. Спустя минуту краска сбежала с его лица, и кожа вновь стала перламутровой. Юноша нервно тряхнул кудрями и проговорил:

— Иногда я чувствую себя так… в смысле опыта…

Это прозвучало фальшиво. Ален это прекрасно расслышал и понял. А Труавиль, вероятно, понял, что Дьюар это понял, поскольку виновато улыбнулся и сменил тему:

— Я вам, пожалуй, ещё сыграю. Хотите?

— Конечно!

Его пальцы легли на клавиши. Играл он безукоризненно. Во всей этой чертовски сложной штуке он не взял ни одной фальшивой ноты. А Ален знал прекрасно, насколько это сложно — играть не фальшивя, тем более не имея перед собой нотной записи. Меняя мелодии с поразительной лёгкостью, Селестен, похоже, знал их наизусть. Сам мужчина наизусть ничего не знал, кроме до ужасного заигранной и потрёпанной мазурки. Даже с опорой на ноты его игру нельзя было назвать идеальной. Впрочем, как Селестен сказал, ничего в мире нет идеального.

— Если вернуться к разговору о дружбе… — начал Ален.

Труавиль быстро вставил:

— Вернёмся, если хотите. И если моё мнение не отбило ещё у вас желание разговаривать на эту тему.

«Удивительный человек!» — подумал больной, мысленно обводя его профиль, стараясь запомнить его как можно лучше и всё больше обожая его.

— Если поразмыслить над вашими словами, дорогой Селестен, может, и вообще её не существует?

— Что же тогда, по-вашему, существует?

— Может, некий компромисс? Люди вынуждены сосуществовать, вот и выдумали это. Или друзья — это те, кому от тебя что-то нужно, и они тянут это из тебя, как пиявки кровь…

— У-у, как мрачно! — протянул музыкант, вновь забираясь в дебри лунного света. — Похоже, мои слова упали на благодатную почву, да только не той стороной проросли. Кое в чём вы правы. Дружба — это некий компромисс, от которого все участники чего-то ждут. Но только не все дожидаются. Есть, конечно же, есть это чувство, но в идеале оно так редко встречается, что можно подумать обратное. Вот и всё.

Дьюар задумчиво потёр шею:

— Да, наверное, так и есть. Наша, например, с вами дружба.

— Может быть, — кивнул Селестен, — если не вдаваться в детали. Но в дружбе самое скверное то, что она когда-нибудь заканчивается.

— Но наша-то нет? — Ален тревожно приподнялся на локтях.

— И наша тоже. В своё время. Закончится, когда мы расстанемся, — спокойно и рассудительно ответил Труавиль.

— Но по крайней мере это не скоро будет?

— Как знать, — только и сказал музыкант, но, заметив беспокойство во взгляде лежащего, добавил: — Я останусь, пока я буду вам нужен.

— Вы мне всегда будете нужны! — с горячностью воскликнул Ален.

— Ален, будьте реалистом.

— А если я не хочу?

Юноша в который раз улыбнулся и начал сонату заново:

— Жизни всё равно, хотите вы или нет. Но всё в ней подобно этой сонате когда-нибудь кончается. Можно начать играть её снова, но это будет другая, а к прежней уже нет возврата.

— Неправы вы, Селестен!

— Прав, и вы это знаете, только не хотите признавать, — парировал юноша. — И понять не хотите, что впереди у вас ещё много всего. Вся жизнь! Знаю, что вы скажете: ничего подобного, на всём крест… И почему вы так в этом упорствуете?

— Это вы не реалист, Селестен! — заявил Дьюар. — Я-то смотрю на вещи реально. А вы меня уверяете, что всё впереди.

— Давайте-ка эту тему опустим, — предложил Труавиль, ничуть не рассердившись на тон больного. — Нам друг друга не переубедить, а значит, это дело бесполезное. Может, впоследствии что-нибудь и изменится, а пока — нет.

— Хорошо, — согласился Дьюар. — Не будем переходить на частные темы. Поговорим о…

— …о друзьях?

— Да.

— Ну хорошо. Тогда я вам кое-что прочту из Библии? — Селестен вопросительно наклонил голову.

— Но у вас же нет с собой книги?

— Я знаю её наизусть, а вам будет полезно послушать. Верный друг — крепкая защита: кто нашёл его, нашёл сокровище…

— Это вы, вы, Селестен! — перебил его Дьюар. — Вы это сокровище!

— Ален! — Селестен смутился. — Зачем вы так? Мне не по себе, когда вы такое говорите и так смотрите.

Ален поспешно отвёл глаза:

— Простите, пожалуйста, Селестен.

Юноша вновь заговорил, но с запинкой: