Странно, что музыкант хочет представить всё иначе, словно для человека в этом мире нет преград, словно и смерти нет. А может, и жизни тоже не существует. Кто знает, что мы такое и для чего это вообще нужно. Может быть, жизнь это вообще сон, который закончится рано или поздно. Только чем закончится? Смерть ли есть это пробуждение? Или нечто такое, чего вообще нет?

Дверь мягко растворилась, вошёл Селестен. Едва Ален на него взглянул, ему сразу показалось, что юноша выглядел необыкновенно уставшим. В нём сквозила безжизненность, прежде больным не подмеченная. Словно сейчас было раннее утро, и кто-то разбудил проведшего бессонную ночь человека, смежившего хоть на час усталые веки. Потрёпанный вид: не завитые волосы, какие-то тени на лице…

— Вы себя плохо чувствуете, Селестен? — сразу же спросил мужчина.

— Что вы! — Юноша притворил дверь и вошёл, но походка его не была летящей, словно что-то за эти несколько часов, что они не виделись, обломало ему невидимые крылья и приземлило его.

— Если вам нездоровится, не нужно было приходить.

— Сущие пустяки. Я хорошо себя чувствую, — возразил музыкант и по обыкновению сел на край кровати. — Это всего лишь игра теней и света, помните?

Дьюара это не слишком убедило, но он решил не настаивать: если уж Труавилю хочется, чтобы Ален думал, что всё хорошо, пусть так и будет.

— Наверное, вы правы, — согласился он вслух. — В комнате не слишком светло, я мог и ошибиться.

— Солнце уже почти закатилось, — сказал музыкант, бросая быстрый и — как Алену показалось — тоскливый взгляд в окно, в сиреневые сумерки. — Завтра тоже будет пасмурно, с востока натянуло облака.

— Похолодало?

— Немного. Зима никак не хочет сдаваться. Упрямства ей не занимать, — с немного странной интонацией ответил юноша. — До самого конца будет сопротивляться.

Может, в его интонациях и не было ничего странного, но эти слова, им сказанные, перекликались с мыслями Дьюара. Ален готов был поклясться, если бы не был уверен, что эти мысли он вслух никогда не высказывал, что Селестен подслушал их или каким-то сверхъестественным способом угадал их.

— Но весна-то всё равно придёт.

— Вот именно. — И эта интонация тоже могла бы показаться странной: словно они о чём-то долго спорили, и вот наконец-то приходило время сделать выводы.

— Подснежники скоро расцветут, — заметил Селестен.

— Если весне удастся прогнать зиму.

— Она же будет стараться, — словно бы с недоумением произнёс юноша. Даже не спросил, а просто произнёс. — Не мытьём, так… Не зря же люди пословицы придумывали, а? Как вы считаете, Ален?

— Пословицы? — растерянно переспросил Дьюар.

— Да.

— Может быть. Но на них не стоит слишком-то полагаться.

— Почему?

— Кое в чём они правы, согласен, но в некоторые я просто не верю.

— Например?

— Время лечит? — спросил Ален и сам испугался реакции собеседника.

Лицо Селестена исказилось судорогой боли.

— В точку! — жёстко сказал он. — Попали в самое яблочко. Если говорить о душе, то время её не лечит. Склеивает лишь, причём дурно склеивает, скажу я вам: она потом то и дело грозит развалиться и держится только чудом, наверное. А если про тело говорить, то лечит, и вполне успешно. Правда, шрамы остаются… — Его рука непроизвольно легла на шею, а Ален вспомнил те странные шрамы, но не подал виду. — Но это не так уж и важно, верно?

— Я так не считаю. Кое-что оно не способно вылечить, и ничто не способно. Даже время не спорит с Природой… и Судьбой. — У Дьюара была своя боль, и на этот раз уже сам Труавиль попал в «яблочко».

— Может, мы всё-таки с ней — с ними обеими — поспорим? — вполголоса предложил Труавиль, но так, чтобы Дьюар его услышал.

— В этой неравной схватке мы проиграем.

— Проигрывает тот, кто вообще ничего не делает, Ален, поскольку бездействие хуже неудачи. Тот, кто пробовал и проиграл, может попробовать ещё раз. А что может сказать тот, кто и пальцем не шевельнул? Ему нечего сказать. Скажете, что у него остаётся надежда? Не так это, Ален, ведь не так. По крайней мере, даже если ничего не выйдет, то хоть совесть будет чиста.

— Слабое утешение, — попробовал улыбнуться Дьюар.

Селестен и не думал шутить. Он остался серьёзным и немного грустным.

— Но это не наш случай. Мы с вами ещё и не боролись за вашу душу.

— «Душу»?

— Э-э… то есть выздоровление, я оговорился. Хотя (тут он слегка задумался), может быть, и за душу тоже. Поскольку удержать вас от уныния — значит отвести вашу душу от Ада… хотя бы на один шаг!

— Вы же не мой священник, чтобы…

— И я вас не причащаю, Ален, — перебил его музыкант, — и суровых проповедей я вам тут тоже не читаю. Давайте определимся со всем этим.

— С чем?

— С тем, что я вообще здесь делаю. Я вам пытаюсь помочь, в самом деле, а вы мне мешаете это сделать.

— Видит Бог, я этого не хочу!

— Я вижу, что да, — неумолимо сказал Труавиль. — Вы меня скептицизмом сбиваете с нужной волны. Я не могу работать в таких условиях!

— Для вас помогать людям — это работа? — удивился больной.

— Мой крест. — Его черты вновь потемнели. — Но, как бы там ни было, я его сумею пронести. Как насчёт вас, Ален?

— Моя болезнь — это мой крест.

— Ваша болезнь — это лишь одно из многих испытаний… препятствий, я бы сказал… которые встречаются на жизненном пути. И вопрос в том, что вы сделаете: перешагнёте или спасуете и останетесь стоять, где стояли. Последнее — это ваш крест, но у вас всё-таки есть выбор. Когда и какой выбор вы сделаете? Если сделаете вообще. Просто подумайте как следует, Ален.

— Я только и делаю, что думаю. Что мне ещё остаётся? — Дьюар словно бы оправдывался. — Это только изматывает, а не приближает к выздоровлению.

— Значит, вы только о плохом думаете.

— Я о вас, к примеру, думаю. Вы разве плохой?

— А разве хороший?

Воцарилось напряжённое молчание. Ален во все глаза глядел на Селестена, стараясь понять, что же именно тот хотел сказать. Музыкант смотрел на него, слегка посмеиваясь, его губы вздрагивали в неопределенной усмешке.

— Странные вещи вы тут мне говорите! — воскликнул Дьюар. — Я вас не понимаю.

— Я знаю, Ален, что говорю. И что вы не всё понимаете, я тоже знаю.

— Да я вообще ничего не понимаю!

— Не старайтесь казаться глупее, чем вы есть на самом деле. Вы всё поймёте, когда придёт надлежащее время.

— А сейчас не это самое время? — на всякий случай поинтересовался Ален.

— Нет. Сейчас время вашего массажа.

— Что является пустой тратой времени.

— Если бы это было пустой тратой времени, Ален, — чётко разделяя слова, произнёс Труавиль, — я бы не тратил на это моего времени.

— Простите меня, но вы ведь сами знаете, что это маловероятно.

— Ах, как точно вы это определили! — воскликнул со смехом Труавиль. — Именно маловероятно. Кажется невозможным, но ведь хоть какая-то доля вероятности да есть! На этих-то с первого взгляда незаметных нюансах и строится вся человеческая жизнь, которую вы не цените.

— Я не ценю?!

— В данном случае я не про вас лично, а про весь род человеческий, — объяснил Селестен, вставая на колени. — Ваше абсолютное безразличие меня просто поражает! Хотите, чтобы что-то изменилось, но не хотите приложить к этому никаких усилий. Так дело не пойдёт, Ален, слышите? Не пойдёт.

— Я не хочу вас обидеть, но ведь ваш массаж не приносит никаких результатов.

— Глупости, глупости и ещё раз глупости. Ответьте-ка мне на один вопрос, Ален. Точнее решите небольшую задачу. Одна женщина мечтает похудеть. Ей посоветовали заняться гимнастикой. Она утром сделала несколько упражнений, а потом посмотрела в зеркало и увидела, что ничего не изменилось. Она решила, что всё это бесполезно. Она права?

— Нет, конечно. Нужно постоянно заниматься, чтобы добиться результата.

— Вот именно, Ален. Если вы сами это признали, почему вы уверены, что мой массаж бесполезен? Это нелогично.