После полудня в южном небе появились три самолета. Сделав несколько кругов над поселением, пилоты начали бомбардировку. Это был первый из трех налетов, последовавших один за другим. Хотя самолеты окончательно разбили разрушенные здания и повредили крышу одного убежища, жертв все-таки не было. Люди, прильнувшие к стенкам окопов, были уверены, что эти налеты предшествуют новым пехотным атакам, однако день прошел, а пехота так и не появилась.
С наступлением сумерек броневики продвинулись ближе к восточным постам и посту 7, находящемуся в северо-восточном углу поселения. Они открыли сильный огонь. Все были наготове. Не решили ли, наконец, египтяне атаковать слабые восточные позиции? Алекс немедленно перебросил оставшийся пулемет и несколько мужчин на пункт, оказавшийся под угрозой. Но у египетского командования было что-то другое на уме. Под прикрытием артиллерии длинная колонна грузовиков и броневых машин двинулась по полевой дороге, находящейся в нескольких сотнях метров от поста 7. Они проследовали очень быстро и, видимо, вышли на дорогу к Хирбии и арабскому городу Мичдал. Тувия, следивший за этим озадачивающим маневром, приказал не тратить зря боеприпасов; при скудном запасе минометных снарядов они не могли надеяться на то, что им удастся остановить колонну. Позже, когда командиры узнали, что Каир объявил о "победе" в Мичдале, они поняли значение этого броска. Египтяне перебросили часть войск - возможно, те отряды, которые были разбиты - для соединения с войсками, пришедшими с моря. Вместе они должны были завоевать "победы" для каирских газет, чтобы прикрыть ими провал под Яд-Мордехаем.
К вечеру поднялся густой туман. Египтяне стали нервничать. Они продолжали стрельбу, опасаясь, по-видимому, десантной атаки. Люди в кибуце ждали и надеялись, что Пальмах найдет возможным ударить египтян с тыла. Ночью слышны были взрывы в тылу египетских позиций, и некоторые даже думали, что это канонада воздушного налета на Газу. Был ли такой налет или не было его - в бортовом журнале израильских военно-воздушных сил сказано, что был - кибуц не почувствовал облегчения. Давление на Яд-Мордехай не уменьшилось.
Штаб в Нир-Аме обещал в эту ночь эвакуировать женщин и раненых. Командиры дали всем знать, что с колонной можно будет отправить письма. Прежде, чем сесть писать своим женам, может быть в последний раз, многие пошли в свои комнаты за фотографиями из семейных альбомов. Большинство бойцов не были дома с начала боя. Залман нашел свою комнату нетронутой. Только ситцевые покрывала были засыпаны тонким слоем песка, да некоторые картины висели криво; все остальное выглядело точно так, как они с Хаськой оставили ночью перед боем. Мирный порядок, царивший в комнате, привел его в бешенство. Ему казалось, что такой благополучной комнате не место в разрушенном поселении. Он не взял ничего и убежал, хлопнув дверью. Другие нашли свои дома разрушенными, и все попытки отыскать альбомы не увенчались успехом. Лишь некоторым удалось найти фотографии, которые должны были напомнить детям об отцах.
Хотя письма и не были отправлены этой ночью - колонна не прибыла - все они сохранились. Некоторые были переданы вдовам; их мужья, писавшие эти письма, пали в последний день сражения. Другие были отданы в архив - кибуц приступил к его созданию сразу же после битвы.
"То, что я вижу вокруг, уже ничем не напоминает мне наш дом и кибуц, писал Моше Калман своей жене Яэль. - Я надеюсь, что некоторые наши товарищи останутся в живых, увидят победу и восстановят руины". Очевидно, вспомнив их спор с Яэль, когда она готовилась уезжать вместе с детьми, он писал: "Ты, конечно, помнишь мое мнение о том, что нас ждет. До сих пор мне просто посчастливилось, и я надеюсь, что мы еще увидимся, а если нет-как я говорил тебе при прощании-я знаю, что ты сумеешь нести это бремя. Если нам удастся отбить врага и не дать ему захватить это место, мы сможем считать, что отдали свои жизни не даром... Скажи Ави, что здесь валяются тысячи гильз от патронов. Целую тебя, Ави, Сару и всех остальных".
Жена Габриеля Рамати лежала в больнице, ожидая рождения их первого ребенка. Она была та самая девушка из Польши, которую он нашел почти умирающей в концентрационном лагере Берзен-Бельзен. После описания бомбардировок, разрушений, потерь он продолжал: "Если прибудет подкрепление, может быть, нам удастся выстоять . . . Может быть, это мое последнее письмо, дорогая. Когда родится ребенок, позаботься о том, чтобы он вырос настоящим евреем и честным человеком. Не горюй, любимая моя, это наша судьба. Не мы хотели этой войны, и не мы ее начали. Миллионы поцелуев. Разрушенный Яд-Морддехай, 22-ое мая 1948 г."
Тувия писал своей жене Рае в другом духе. Они знали друг друга давно, еще с трудового лагеря в Польше; она дала ему деньги для эмиграции, отложив свой выезд, хотя они были тогда только друзьями. "Мне очень трудно сосредоточиться, но все-таки я хочу послать тебе привет с нашей фронтовой линии, - писал он. Когда я тебя увижу, я тебе многое расскажу о храбрости наших товарищей, но сейчас, в этот момент, ни время, ни мои нервы не позволяют сделать это . . . Думаю, что переношу все довольно хорошо, присутствие духа и силы не покидают меня. Меня очень угнетает гибель друзей, но все-таки я в состоянии давать приказы, оберегать жизнь людей и убивать врага". Он просил свою жену оставить школу, где она училась, и поехать к детям; к этому письму он добавил записку своему старшему сыну.
"Дорогой Шая! Когда ты уехал, я очень скучал. Я обещал заботиться о твоих игрушках, но тебе придется простить меня: вряд ли ты их найдешь, когда вернешься. Египтяне могут взорвать их. До сих пор они в сохранности, и осталось много комнат, где игрушки еще целы. Я верю, что мы сумеем избавиться от египтян и убить их за все плохие дела, которые они натворили здесь. Присматривай за Эйалом, ведь он твой брат. Шлю тебе много поцелуев, а ты их передай Эйалу".
Вечером многие бойцы пришли в штаб, чтобы отдать свои письма или, разувшись, немного отдохнуть. Женщины подавали им кофе с печеньем. "Это было ужасное кофе, -рассказывала мне одна женщина.-Часами приходилось ждать, пока вода закипит на нашем разбитом примусе. Кофе было черным, молока уже не было, и вместо сливок на поверхности плавала зелень стоялой воды. Но ничего другого у нас не было, и мужчины пили с удовольствием".
Кто-то вспомнил, что в кухне для детей должны были остаться бананы. Их вытащили оттуда и стали раздавать раненым. Дов, шестнадцатилетний пальмахник, раненный в голову, получил целых два банана. "Ешь, ешь, тебе еще надо расти", - шутили женщины.
Женщины ушли на посты с бутербродами, кислым молоком и консервами. Даже после такого "спокойного" дня некоторые мужчины были так измучены и апатичны, что приходилось уговаривать их поесть; иных пришлось кормить с ложечки, как маленьких детей. Но еще важнее еды был тот факт, что женщины пришли в окопы. Они подействовали успокаивающе на усталых мужчин.
За один этот "тихий" день люди заметно упали духом. Они были удручены тем, что египетские войска зашли с севера - это означало еще большую оторванность, чем прежде. Кроме того, они не могли скрыть разочарования: обещанная колонна не прибыла. На следующий день - четвертый день осады - это чувство возросло. Проходили часы, и не видно было приближения египетской пехоты. Напряжение стало почти невыносимым. Чего дожидаются египтяне? Не собираются ли они предпринять массированную атаку, захватить кибуц и уничтожить всех до единого? Стало очевидным, что помощи ждать неоткуда. А скоро исчезнет и возможность просить о ней, ибо аккумуляторы передатчика сели. Генератор, который мог бы их зарядить, был разбит при обстреле. Алекс продиктовал отчаянный призыв о помощи:
Боевой дух защитников падает. Их силы иссякли. Они опасаются, что здесь повторится то же, что произошло в Кфар Этционе. Нет воды, нет помещения для раненых. Разрешите покинуть это место или пришлите помощь; эвакуируйте женщин и раненых.
И в траншеях, и в убежищах люди беспрерывно обсуждали создавшееся положение. Большую часть своей сознательной жизни они провели в духе полной демократии, когда мнение каждого мужчины и каждой женщины по любому вопросу подлежало обсуждению. Люди не хотели согласиться с тем, что теперь, на военном положении, все жизненно важные вопросы должны решать военные. Они обязали Комитет обороны прислушиваться к их мнению.
