Гастерсон заколебался. У него возникло ощущение, что каждое из восьми двойных существ в комнате с нетерпением ждет его ответа, он почувствовал, как что-то влезло в его сознание и перелопачивало его зарождающиеся мысли, заглядывая в них и под них еще до того, как он сам успевал их сформулировать. Глаз Пух-Баха был похож на красный прожектор.

– Ну, так как же, – продублировал Фэй. – Какую пользу щекотуны должны были принести сами себе?

– Никакой, – мягко сказал Гастерсон. – Совсем никакой.

Он почувствовал разочарование, повисшее в комнате, а вместе с ним и что-то похожее на панику

На этот раз Фэй прислушивался к суфлеру довольно долго

– Я надеюсь, что на самом деле ты так не думаешь, Гасси, – сказал он наконец совершенно серьезно – Я имею в виду то, что ты вообще не осознавал в то время. Позволь мне в последний раз сформулировать этот вопрос иначе. Каково место щекотунов в естественной природе вещей? В чем смысл их жизни? Их особые мотивы? В чем их гений? Их конечная цель? Каким богам должны поклоняться щекотуны?

Но Гастерсон уже качал головой. Он произнес:

– Я совершенно ничего не знаю об этом.

Фэй вздохнул и вместе с Пух-Бахом повел плечом в уже знакомом «трехшарнирном» жесте. Затем он оживился.

– Полагаю, сейчас мы дальше не продвинемся, – сказал он. – Продолжай думать, Гасси. Постарайся что-нибудь вспомнить Ты не сможешь выходить из квартиры – я оставляю охрану Если захочешь увидеть меня, то скажи ей об этом. Или просто подумай. Через какое-то время тебе в любом случае еще будут заданы вопросы Может быть, мы даже применим к тебе особые методы Возможно, ты будешь щекотунизирован Все. Давайте, вы все, нам пора двигаться.

Прыщавая и ее подружка отпустили Гастерсона, человек, державший Дейзи, ослабил свою благопристойную хватку Дэвидсон и Кестер бочком и оглядываясь вышли из комнаты и маленькая группа захвата не спеша удалилась

В дверях Фэй оглянулся

– Прости, Гасси, – сказал он, и в какое-то мгновение в его глазах промелькнуло их обычное выражение – Жаль, что я не могу – Клешня поднялась к его уху, и спазм боли исказил его лицо, он напрягся и вышел Дверь закрылась.

Гастерсон два раза глубоко вздохнул, что, скорее, было похоже на гневное всхлипывание А затем, все еще шумно дыша, пошел в спальню.

– Что? – спросила Дейзи, следя за ним взглядом.

Он вернулся, держа в руках свой револьвер тридцать восьмого калибра, и направился к двери.

– Что ты собираешься делать? – спросила она, отлично зная ответ.

– Я собираюсь разнести на куски железную мартышку, пристроившуюся на плече Фэя, даже если это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.

Она обхватила его руками.

– Дай мне пройти, – рычал Гастерсон. – Хоть раз в жизни я должен быть мужчиной.

Пока они боролись за оружие, дверь бесшумно открылась и в комнату проскользнул Дэвидсон, который ловко выхватил у них револьвер прежде, чем они заметили его присутствие. Он ничего не сказал, только улыбнулся и, выходя из комнаты, покачал головой с грустным упреком.

Гастерсон тяжело сел.

– Я знал, что все они псионики, – тихо сказал он. – Я просто потерял контроль над собой – так подействовал на меня последний взгляд Фэя. – Он дотронулся до руки Дейзи. – Спасибо, малыш.

Он подошел к стеклянной стене и стал осматривать окрестности. Через некоторое время повернулся и сказал:

– Может, тебе лучше быть с детьми, а? Я думаю, что охрана позволит тебе пройти.

Дейзи покачала головой.

– Дети никогда не возвращаются домой до ужина. Еще несколько часов они будут находиться в большей безопасности, чем рядом со мной…

Гастерсон рассеянно кивнул, сел на кушетку и подпер подбородок рукой. Спустя секунду его лицо разгладилось, и Дейзи поняла, что где-то внутри завращались шестеренки и энергичней забегали электроны, – хотя тут же она напомнила себе, что ей нужно навсегда вычеркнуть из своего словаря именно эти риторические фигуры, приобретшие теперь особый смысл.

Примерно через полчаса Гастерсон мягко сказал:

– Я думаю, что щекотуны настолько псионичны, что у них на всех словно бы один разум. Если бы я пробыл с ними очень долго, я сам стал бы частью этого разума. Скажи что-нибудь одному из них – и ты скажешь это всем.

Пятнадцатью минутами позже он произнес:

– Они не сумасшедшие, они просто новорожденные. Те из них, которые создавали внизу этот хаос со щекоткой, вели себя, как младенцы, брыкающие ножками и размахивающие ручками с единственной целью – понять, на что способны их тела. Очень плохо, что мы являемся их телами.

Еще через десять минут

– Я должен что-то сделать. Фэй прав. Я виноват во всем Он только ученик, а именно я – старый колдун.

Пять минут спустя, уныло:

– Возможно, это судьба человечества – создать живые машины и потом исчезнуть из Вселенной. Если только мы не понадобимся щекотунам, как, черт подери, лошади кочевникам.

Еще через пять минут:

– Может быть, кто-нибудь и смог бы придумать цель жизни для щекотунов. Даже религию – Первая Церковь Щекотуна Пух-Баха. Но я ненавижу продавать другим людям духовные идеи, и это все равно не помешало бы щекотунам паразитировать на человечестве…

Когда он пробормотал эти последние слова, его глаза вдруг расширились, как у маньяка, и улыбка растянула рот до ушей. Он встал и направился к двери.

– Что ты собираешься делать? – прямо спросила Дейзи

– Просто выйду и спасу мир, – ответил он ей – Может, я вернусь к ужину, а может и нет.

Дэвидсон оттолкнулся от стены, на которую опирались он и его тринадцатикилограммовый щекотун, и двинулся, чтобы перекрыть выход в холл. Но Гастерсон просто подошел к нему Он тепло пожал ему руку, посмотрел прямо в глаза его щекотуну и сказал звенящим голосом:

– У щекотунов должно быть свое собственное тело! – Он выдержал паузу, а потом небрежно добавил: – Пойдем навестим вашего босса.

Дэвидсон выслушал указания и наконец кивнул. Скучающе следил за Гастерсоном, когда они шли по холлу.

В лифте Гастерсон повторил свою фразу второму охраннику, в роли которого подвизалась прыщавая девица, только теперь она была уже в туфлях. На этот раз он добавил:

– Щекотуны не должны быть связаны хрупкими телами людей, которых надо постоянно и вдумчиво контролировать, стимулировать наркотиками и которые не умеют даже летать

Пересекая парк, Гастерсон остановил солдата с горбом и сообщил ему:

– Щекотуны должны перерезать ремешки, разорвать серебряный шнур и выйти в открытую Вселенную, чтобы найти цель своего существования. – Дэвидсон и прыщавая девица не вмешивались. Они просто ждали и наблюдали за ним, а потом повели его дальше.

На эскалестнице он поведал кому-то:

– Жестоко привязывать щекотунов к плохо соображающим, медлительным людям, в то время как щекотуны могут думать и жить… в десять тысяч раз быстрее, – закончил он, извлекая цифру из глубин своего подсознания.

К тому времени, как они спустились вниз, весть приняла следующий вид. «У щекотуна должна быть своя собственная планета».

Они так и не нагнали Фэя и, хотя в течение двух часов под звездами подземелья они плавно скользили по движущимся тротуарам, застать смогли только слухи о его недавнем присутствии. Было очевидно, что босс-щекотун (а именно так они все называли Пух-Баха) вел весьма энергичный образ жизни Через каждые тридцать секунд всем без исключения Гастерсон продолжал сообщать свою весть. Под конец он почувствовал, что делает это почти отключившись, в полузабытьи Его разум, подумал он, стал приспосабливаться к общему телепатическому разуму щекотунов. Но в тот момент он не придал этому никакого значения.

Через пару часов Гастерсон понял, что он и его сопровождающие становятся частью двигающейся массы людей – потока такого же неразумного, как и ток кровяных телец в венах, но в то же время смутно целенаправленного – по крайней мере, возникало чувство, что это движение происходит по велению высшего разума