– Да, отец, ты прав. Мы слишком много задаем ненужных вопросов вместо того, чтобы как овцы, следовать за своим Пастухом, который приведет нас туда, где будет все, что нам нужно. Слишком много времени и сил мы отдаем заботе о завтрашнем дне, хотя наверняка не уверены в том, наступит ли он для нас. А тем временем день сегодняшний остается незамеченным. Твои же овцы живут настоящим, и следующий день просто приходит и приносит все, что им необходимо.
К полудню, когда солнце поднималось высоко и палило нещадно, они перегоняли овец в долину поближе к воде, а сами укрывались от жары в зарослях барбариса. Старик доставал из котомки кусок овечьего сыра, сухую ломкую лепешку и баклагу с кислым молоком, раскладывал все это на траве и они ели. После обеда старый пастух обыкновенно ложился вздремнуть часок-другой, подложив под голову шапку. Его овцы тоже отдыхали, пережидая жару. А Вахак в это время предавался молитвам и размышлениям, спрятавшись в приглянувшейся ему пещере. Однажды, когда он как всегда молил Господа ниспослать ему свою милость, произошло нечто необыкновенное.
Пещера, которую облюбовал Вахак, представляла собой небольшое овальное отверстие в скале, от которого отходил еще один узкий ход, зажатый между огромных камней. Монах никогда не заглядывал в него. Но как-то раз во время молитвы он заметил рассеивающийся свет, который шел не снаружи пещеры, а откуда-то из глубины горы. Он словно манил и звал куда-то вглубь, и Вахак как завороженный двинулся в его сторону. Протиснувшись с трудом в расщелину, он оказался в пещере намного больше той, где совершал свои молитвы. Ее наполнял яркий свет, хотя нигде не было видно явного источника этого света, он буквально исходил отовсюду. На какое-то мгновение монаха ослепило, но вскоре его глаза привыкли к свету, и он смог хорошо рассмотреть пещеру. Она была пустой, но ее гладкие стены сверху донизу исчерчены письменами на языке, которого Вахак не знал. Его взгляд привлек один-единственный рисунок, четко выделявшийся среди таинственных знаков. Это был ковчег! Все-таки он существует! И тот, кто оставил эти письмена наверняка отыскал его. Вахак затаил дыхание, словно опасаясь, что от легкого дуновения он может исчезнуть. Оторопевший монах осторожно прикоснулся к изображению, его ладонь ощутила шероховатые очертания рисунка. Он провел пальцем по глубоким бороздкам, повторяя движения руки, начертившей на стене ковчег. Кто его изобразил, думал Вахак. О, если бы он мог прочитать эти знаки! Возможно, что они бы о многом ему рассказали. Но письмена молчали. Напрасно Вахак старался отыскать в них хоть какую-то подсказку. Несомненно, человек, оставивший эти надписи, постиг тайну священного корабля, но ему, Вахаку, предстояло самому отыскать путь к ковчегу.
– Пора мне уходить, – сообщил как-то вечером Вахак старику, – завтра на рассвете и двинусь.
Лицо старика омрачилось.
– Грустно мне это слышать, – сказал он, – привязался я к тебе, как к родному.
– Не печалься, старик, – постарался хоть как-то утешить его Вахак, – пути Господни неисповедимы, ты еще увидишь меня, и тогда я поведаю тебе о многом. А сейчас у тебя есть твои овцы. Они не только дают тебе шерсть и молоко, но и учат терпению и послушанию. Присмотрись к ним и следуй их примеру смиренности, ибо и сам Иисус смирил себя до того, что принял муки за грехи наши.
На следующее утро, положив в сумку хлебные лепешки, головку овечьего сыру и кувшин с вином, приготовленные для него стариком, Вахак, перекрестился, прошептав скороговоркой: «…Господи, исправь пути наши…», и, щурясь от восходившего яркого солнца, окинул тревожным взглядом окрестность. Наконец, определив направление, зашагал по каменистой дороге, уводившей далеко в горы. Старик с тоской смотрел ему вслед.
Оставим на какое-то время монаха в его времени и обратимся в час теперешний, поскольку и в наши дни отчаявшаяся человеческая душа мечется между небом и землей в поисках своего ковчега.
Глава 2. ДЕЗЕРТИР
На борту самолета после спешки и всех опасений, связанных с бегством и перелетом, Крон, наконец, чувствовал себя в безопасности. На удивление, все обошлось хорошо; он без особых трудностей пересек границу, и беспокоиться больше, казалось, не о чем. Но на душе у него было тяжело. Расстояние избавляет от обстоятельств, но не от мыслей. Они теперь были еще тягостнее, чем в тот день, когда он принял решение покинуть свою страну. Тогда им руководило только одно – бежать, куда глаза глядят, бежать без оглядки, порвать со всем тем, что не принимало его сознание, с чем не могла смириться его совесть. Теперь же примешивались и другие чувства. До сих пор он не отдавал себе ясного отчета в случившемся, но теперь, когда опасность миновала, он остро ощущал неопределенность своего положения. Больше всего угнетало то, что он сам позволил загнать себя в такую ситуацию, из которой не было другого выхода, как только бегство.
Авиалайнер лег на крыло, и в какой-то момент Крону показалось, что они падают вниз, но самолет сделал крутой поворот и снова выровнялся. Он расслабился в кресле, продолжая в который раз прокручивать в голове недавние события, ставшие для него фатальными.
Тот день, о котором вспоминал Крон, как и предыдущие дни, был наполнен лишь смутным ожиданием неизвестно чего. Рота, которой он тогда командовал, находилась в резерве и располагалась неподалеку от огневых позиций в жидкой лесополосе. За редкими деревьями удручающе чернели бесплодные незасеянные поля, изъезженные вдоль и поперек тяжелой военной техникой. С самого утра моросил неприятный дождь, размывая проселочные дороги и выкопанные кое-как на скорую руку траншеи. Он, как обычно, обошел посты, и сделал ревизию продуктовых запасов, прикидывая, сколько еще можно будет протянуть без подкрепления, которого не было уже почти неделю. Похоже, о них забыли. По его расчетам, еды хватало только на утро, но если еще немного урезать, то какие-то крохи оставались и на обед. Но чем дальше кормить целую роту, он не знал. Ему каждый день приходилось уменьшать паек, и среди новобранцев начинало расти недовольство. Необходимо было что-то срочно решать. Они уже довольно долго проторчали без дела в этой дыре, но ни обещанной ротации, ни подкрепления, по всей видимости, в ближайшее время им было не дождаться.
Прислушиваясь к перекатистому грохоту орудий, он попытался определить, в какой стороне стреляют. Ночью орудийный огонь озарял горизонт на востоке, ближе к утру залпы начали доноситься с северо-запада, затем стало громыхать уже и с южного края. На западе, за небольшим леском, там, где чернели поля, третий день было тихо. Что-то ему подсказывало, что в той стороне должно быть село. Карта подтверждала его предположения. Он решил разведать эту местность, взяв с собой пятерых человек.
Двинулись ближе к ночи, шли быстрым шагом, спешили скорее преодолеть открытую, безлюдную равнину с плешинами заброшенных полей. На горизонте зеленел подлесок. Сразу за ним, в неглубокой балке, как обугленная головня, чернела деревня. То тут, то там рваными ранами зияли воронки, с еще рыхлой, не успевшей слежаться землей вокруг. То, что он увидел, было страшно. Несколько обгоревших домов на окраине села стояли без окон, дверей и крыш. Не укладывалось в голове, как такое можно было допустить, чтобы палить прямиком по селу. «Обстреливали явно с наших позиций», – прикинул он. О таком развороте событий как-то не думалось раньше. До сих пор его мозг не хотел принимать очевидного: эта война, такая же, как и любые другие войны, выбирает себе в жертвы тех, кто меньше всего в чем-либо повинен. Беспомощное время, без права выбора!
Вокруг стояла мертвая тишина, будто все, что еще дышало, притаилось, боясь хоть как-то проявить себя. Даже лая собак нигде не было слышно. В окнах немногих уцелевших домов не горел свет. По селу шли тихо, вглядываясь во дворы и дома, где еще, возможно, оставались люди. Заранее условились вести себя мирно, безо всякого насилия и мародерства. Задачей было разведать обстановку и договориться с местными насчет продуктов. Пропустив вперед своих бойцов, он остался позади, решив немного осмотреться вокруг. Свернув в переулок, прошел несколько метров, растеряно оглядываясь по сторонам. В воздухе еще стояла едкая гарь, перебивая запах отцветающей сирени. Здесь в радиусе ста метров не уцелело ни одного дома. Кое-где среди груд кирпича и обломков шифера торчали, как гнилые зубы, остатки стен или обнажившиеся почерневшие бревна. Видно, палили всплошную.
