Через семь лет призвал Господь к себе старца, а Жирайр, на то время уже нареченный Дереником, теперь по своему рассуждению принял постриг и стал зваться Вахаком. Укрылся монах от суеты и злобы людской, надеясь обрести беспристрастие, а за ним и спасительное бесстрастие. И не хотел он более иметь доверенности к своему сердцу и своей воле, ибо, как говорил ему не раз старец, «кто не имеет ничего своего, для того все происходящее становится своим».
Однако чем усерднее был Вахак в своем молитвословии, тем все больше казалось ему, что не достоин он небесных сокровищ, нескончаемой жизни и блаженства вечного, ибо недостаточно хорошо послужил Богу. Виделось ему, что должен он делами проявить любовь к Господу своему, а заодно сделать доброе дело и для братьев по вере. И вот однажды услышал он от паломников о большом деревянном корабле-ковчеге, который якобы видели пастухи на самом высоком склоне горы Арарат. Не было никакого сомнения в том, что это тот самый священный ковчег, на котором спасся от всемирного потопа второй прародитель всего человечества – праведный Ной. Паломники рассказывали, что будто бы гору ту и ковчег охраняют ангелы, и якобы в один из дней он явится миру, как спасение, как доказательство истинности веры и Библии.
«И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах Араратских», – повторял по памяти Вахак строки из Бытия. «Вот ежели бы отыскать этот таинственный корабль, – представлял он себе, – затрепетали бы тогда басурмане, и увидели бы они, что Арарат – истинная гора ковчега».
Долгими бессонными ночами эта мысль не давала иноку покоя, в своем праведном простодушии верил Вахак в то, что если бы открылась сия тайна, то отступили бы басурмане и положен был бы конец всяким бесчинствам и преследованиям. Когда он думал об этом в непроглядной тьме, его сердце билось так сильно, что, казалось, этот стук слышат даже глухие стены кельи. И только, когда Вахак вспоминал о том, что обязался перед Богом не иметь ни на что своей воли, сердце останавливалось и замирало в страхе клятвопреступления. Из мрака возникало суровое лицо старца Гургена. «Отсеки волю свою и твори волю настоятеля твоего», – слышал он его гневный голос. «Отсекаю… отсекаю… отсекаю», – исступленно шептал потрескавшимися губами испуганный инок.
Но вдруг лицо старца вытягивалось вширь, странно изгибалось, и Вахак теперь видел перед собой очертания заветного корабля, который становился все явственнее. И вот уже ковчег во всей своей величественной красе снова качался на волнах его воображения. Теперь он был почти уверен в том, что мысль отыскать таинственный корабль, безусловно, ниспосылалась ему свыше. Монах боялся только одного: а что если кто другой опередит его и тем самым послужит Богу вместо него. Он долго молился в темноте, в последний раз призывая Господа образумить своего безрассудного раба, а на рассвете, положив в сумку молитвенник, можжевельниковые четки и охотничий нож, перекрестился и тайно покинул монастырь…
К полудню беглец окольными тропами добрался до Воротанской долины. Спускаясь по крутому склону, он уже видел восточную ее часть, опоясанную вулканическими конусами Варденисского хребта, как вдруг налетел сильный ветер и, закрутив облака, погнал их прямо на него. Половина неба еще светлела, но со стороны Сюникского нагорья надвигалась гроза. В то время, как Вахак приближался к ущелью реки Воротан, закапал дождь. Обрушившийся ураган с треском крушил кроны деревьев, расшвыривая сломленные ветки в разные стороны. Тьма заволокла долину. Оглушительные раскаты грома, сотрясавшие вершины Сюникских гор, теперь уже раздавались совсем близко. Молнии одна за другой метались по темно-фиолетовому небу. Когда Вахак, торопившийся где-то спрятаться от грозы, вышел на тропу, которая должна была его привести к заброшенным пещерам пустынников, дождь полил сильнее, а потом его накрыло ливнем. Холодные струи больно хлестали по лицу и плечам путника, а прилипшая к телу одежда лишь только усиливала эти удары. Он еще надеялся, что сможет укрыться в неглубокой расщелине у подножья склона. Но все тропы моментально превратились в ручьи, их русла быстро заполнялись водой и бурные потоки устремлялись вниз к реке. Вахак почувствовал, что его сносит этими потоками. Размокшие и ставшие свинцовыми войлочные сандалии скользили по глинистому откосу, увлекая его за собой. Он пытался ухватиться за мокрую траву, но и она была скользкой. Ему никак не удавалось удержаться, и он все сползал и сползал вниз. Вахак уже слышал недовольное рычание встревоженной бурей реки и отчаянно цеплялся ногтями за глиняную жижу, но она легко проскальзывала сквозь пальцы. Резким порывом ветра его окончательно сбило с ног, и несчастный покатился вниз, туда, где бушевали воды Воротана.
Очутившись в реке, Вахак отчаянно забил руками по воде, пытаясь сопротивляться клокочущему потоку, однако силы были неравными, и его стремительно понесло вниз по течению. Он продолжал барахтаться, то с головой уходя под воду, то снова выныривая на поверхность. Совсем обессиливший, он уже не мог противиться грозной реке, как вдруг что-то больно толкнуло его в бок. Это было вывороченное с корнями дерево. Вахак ухватился за него и поплыл вместе с ним, надеясь, что где-нибудь их прибьет к берегу. Слева и справа от себя он видел вздыбившиеся громадные скалы, над которыми все еще бесновались молнии. Вахаку казалось, что он уже много времени провел в ледяной воде, его суставы пронзала нестерпимая боль. Дождь немного поутих, и река, как будто бы, стала спокойнее. Скальные исполины, сжимавшие ее в своих тисках, наконец, отступили и выпустили русло на равнину. У Вахака появилась слабая надежда на спасение, но коварная река снова зарокотала, шум клокочущей воды нарастал, и он с ужасом понял значение этих устрашающих звуков. Монах возвел глаза к грозовому небу, но только и успел прошептать: «Господи, спаси». Темная бурлящая вода закрутила его в своем водовороте, засасывая в черную глубь. Он больше ничего не видел, не слышал и не ощущал. Тьма сомкнулась над ним.
На следующее утро после грозы старик Арам спустился в долину. За ним, весело виляя хвостом, бежал рыжий пес Амо. На минуту старик остановился и снизу поглядел на своих овец, мирно пасшихся на поросшем сочной зеленью склоне. Не замечая хозяина, они спокойно жевали траву, поднимаясь цепочкой все выше по откосу и обратив свои головы к гребню горы. «Сегодня будет хорошая погода, – подумал Арам, – овцы спокойны». По их поведению он всегда угадывал, каким будет день. Вчера они держались кучкой ближе к долине, и старик знал, что к вечеру пойдет дождь. Однако он надеялся, что успеет отогнать овец до дождя, но гроза разразилась неожиданно быстро, и до смерти напуганные овцы гурьбой метались со стороны в сторону, не слушая пастуха. Ему еле-еле удалось привести свое маленькое стадо домой, однако двух овечек, всегда державшихся в стороне от других, он не досчитался и теперь спускался в долину в надежде их отыскать.
Лицо Арама, покрытое седой щетиной, было мрачным. Он уже обошел все ведомые ему расщелины, но нигде пропавших овец не обнаружил и хотел, было, возвращаться назад, как вдруг беспечно семенивший рядом пес громко залаял и побежал к каньону реки, словно почуял чужака.
– Амо, назад! – Приказал хозяин.
Однако Амо его не слышал и быстро несся вниз к реке, старик Арам, прихрамывая на правую ногу, едва поспевал за ним следом. У самой воды пес остановился и, повернув голову в сторону хозяина, жалобно заскулил.
– Что там, Амо? – Крикнул старик.
На берегу лицом вниз лежал человек, его длинные черные волосы разметались по камням, напоминая вороньи перья. Старик Арам опустился на колени перед распростертым телом и осторожно перевернул его на спину. Худое узкое лицо незнакомца с глубоко запавшими глазами было мертвенно-бледным, плотно сжатые полоски губ казались совсем бескровными. По клочкам мокрой одежды, прилипшей к костистому телу, Арам определил, что несчастный был монахом. Он приложил ухо к впавшей груди незнакомца и прислушался. Нет, не дышит. Старик поднялся на ноги и подозвал к себе пса.
