– Привет, бабулечка.

– Здравствуй, моя хорошая. Как ты там?

– Отлично. Ты сейчас дома?

– Конечно. Куда же я денусь?

– А я, представляешь, в поезде. В гости к тебе еду.

– Да я уж знаю, – по голосу было слышно, что бабушка улыбается. – Уже и тесто для пирожков замесила.

– Знаешь? Откуда?

Я ведь перед отъездом так замоталось, что совершенно забыла сообщить бабуле, что собираюсь провести в ее доме целых четыре недели.

– Ты же член моей семьи, Людочка. А я про свою семью знаю все.

Это точно. Причем, иногда в таких подробностях, что диву даешься. Папа всегда говорил, что у его матери, Валентины Петровны Лекарцевой, необыкновенно развита интуиция, почти на грани ясновидения. Мама же наших восторгов по поводу бабули не разделяла, и в минуты раздражения называла ее старой ведьмой, а Волховское, соответственно, ведьминой деревней.

На самом деле, многие друзья нашего семейства, лично знакомые со старшей Лекарцевой, в чем-то с мамой были согласны. Но, в отличие от моей родительницы, говорили о бабушке с теплотой и называли не ведьмой, а волшебницей.

Потому наша Валентина Петровна как много лет своей жизни отдала славному медицинскому делу.

Сначала вела прием в центральной городской больнице, потом в маленькой районной. Когда же объявила коллегам и пациентам, что собирается уйти на заслуженный отдых и переселиться в родное село, разразился страшный скандал. Я тогда была совсем маленькой и, конечно, этого не помню, а вот отец рассказывал, что к бабушке домой целые делегации ходили – уговаривали поработать еще немного. Бабуля, однако, на уговоры не поддалась и уехала-таки из большого города в глубокую провинцию.

Мой отец, к слову, в профессии пошел по ее стопам – тоже стал врачом, правда, не терапевтом, как мать, а узистом. В деле этом он также немало преуспел: чтобы попасть к нему на прием, люди по два месяца в очереди стоят. Это при том, что папа работает буквально на износ.

– На свете, Люсенька, нет ничего более ценного, чем человеческая жизнь, – сказал он мне как-то раз. – Моя же задача – вовремя разглядеть червоточину, которая может это сокровище уничтожить.

Между тем, такое ответственное отношение к работе в некотором роде вышло доктору Лекарцеву боком. Дело свое ему часто приходилось делать в ущерб семье, а это категорически не нравилось моей матери. Ей было абсолютно все равно, что заработки супруга растут с каждым днем, что его уважают коллеги и знает в лицо практически весь город. Она рассуждала так: какая разница насколько успешен мужчина, если жена и дочь его видят только в больничном коридоре и иногда по телевизору?

Папа, конечно, оправдывался, отшучивался и вообще всячески пытался нас задобрить. Собственно, меня задабривать было и не нужно. Я всегда считала своего отца едва ли не героем, способным вовремя обнаружить в теле человека невидимого врага. К тому же, почти все свое свободное время папа посвящал именно мне, а потому мы с ним были и остаемся до сих пор очень хорошими друзьями.

С мамой же дело обстояло иначе. Недовольство между ею и отцом с каждым годом все росло, накапливалось, и в конечном итоге вылилось в развод.

На самом деле, мои родители молодцы. Свои отношения они всегда выясняли тихо, изо всех сил стараясь не привлекать к этому мое внимание, а разошлись так и вовсе забавно – в год моего поступления на первый курс факультета журналистики.

Да, так уж вышло, что я (к великой радости матери) в нашем семействе оказалась «засланным казачком» и продолжить врачебную династию не сумела (химия – это определенно не мое, а без знаний по данному предмету в медицинский университет, к сожалению, не берут). Папа и бабушка к такому повороту событий отнеслись с пониманием – не судьба, так не судьба.

Бабуля, к слову, несмотря на то, что территориально находилась за сотни километров от города, нашей жизнью всегда интересовалась очень живо и сердечно. Мы часто разговаривали с ней по телефону, раз в несколько месяцев приезжали в гости. Маме, правда, эти поездки удовольствия не доставляли, поэтому в какой-то момент произошла смена ролей – бабуля стала приезжать к нам сама.

С тех пор прошло много лет. Родители давно живут отдельно, я окончила университет, устроилась на работу, приноровилась к ритму новой жизни и даже наметила себе в ней неплохое место.

Однако, где-то я, видно, ошиблась, раз мой неиссякаемый оптимизм находится теперь в полузасохшем состоянии, в голове вместо ясных мыслей – каша, а сама я ощущаю себя равнодушной амебой, плывущей по течению.

Быть может, необычное село, затерянное среди лесов и полей, сумеет помочь мне привести себя в норму?..

***

На нужной станции поезд остановился в шестом часу вечера. Там меня уже ждали. Едва я спрыгнула с подножки на поросшую мелкой травкой бетонку пассажирской платформы, как тут же оказалась в крепких бабулиных объятиях.

– Приехала, моя звездочка, – радостно заахала бабушка, звонко целуя меня в обе щеки. – Господи, а отощала-то как! Одни кости и глаза остались! Не кормят тебя в твоем городе, что ли?

– Кто бы говорил! – весело ответила я, с удовольствием обнимая Лекарцеву-старшую. – Конституция-то, между прочим, у меня твоя.

И это самая чистая правда. Наша Валентина Петровна всегда была стройной и изящной, а теперь, в неполные восемьдесят лет, и вовсе высохла до состояния божьего одуванчика. К слову сказать, на эти неполные восемьдесят бабушка совершенно не выглядит – глаза у нее ярко-зеленые и лучистые, морщин на лице немного, осанка прямая. О солидном возрасте напоминают только пепельные от седины волосы (она за всю жизнь их ни разу не красила) и руки – с желтой пергаментной кожей и кучей пигментных пятен. Рук своих бабуля обычно стыдится, а потому на людях всегда носит перчатки – зимой вязаные, летом тонкие матерчатые.

Внешне я на бабушку не очень похожа, если не считать зеленых глаз и пресловутой конституции, однако надеюсь, что в ее годы (если, конечно, до них доживу) буду выглядеть так же моложаво.

– Моя не моя, а чуток откормить тебя надо, – подмигнула мне бабуля. – Зря ты, что ли, в гости приехала? Я уж для тебя и пирогов напекла, и курицу зажарила.

– Здорово!

– А чтобы нам с тобой до Волховского пешком через поля не топать, я попросила Игната – моего соседа подвезти нас на машине.

Дядю Игната – статного седоватого мужчину лет шестидесяти я, конечно, не вспомнила, а потому пришлось нам знакомиться заново. Собственно, после этого у меня возникло предположение, что знакомиться заново в Волховском мне придется со всеми. Впрочем, по словам бабушки, особой беды в этом не было, так как прежнее население села за последние семнадцать лет сократилось почти на треть («что поделать, Люсенька, у каждой жизни есть свой срок»), зато появилось несколько дачников, которые, как и я, приехали сюда отдыхать.

Машина дяди Игната – старенькая, но приличная на вид Волга, быстро и с ветерком домчала нас практически до калитки.

Выбираясь из душного салона на воздух, я отметила, что бабулин дом остался таким же, каким я запомнила его в детстве – одноэтажный, из белого кирпича, с широкими окнами и аккуратным палисадником.

Однако стоило сделать к нему несколько шагов, как от растущих на углу пышных кустов сирени, к нам навстречу поспешила черная сгорбленная фигура, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся маленькой плотной старушкой в темном платье и стареньком платке, повязанном на цыганский манер.

– Неужто внучка к тебе приехала, Валентина? – проскрежетала она скрипучим старческим голосом.

– Как видишь, Зиночка, – приветливо улыбнулась ей Лекарцева-старшая. – Выбралась, наконец-то, из города бабушку навестить.

– Лучше поздно, чем никогда, – добродушно усмехнулась старушка. – Помнишь ли ты меня, Милочка?

У меня на мгновение перехватило дыхание.

– Помню, – серьезно сказала я. – Здравствуйте, Зинаида Семеновна.

А потом шагнула к ней и крепко ее обняла. Оставшаяся позади бабуля испуганно охнула. А старая Семеновна обхватила меня в ответ руками и тоже прижала к себе – на одно лишь мгновение, а потом мягко отстранила в сторону.