Потом-то я сообразил, что там, куда меня раньше направляли с передвижкой, появились свои сварщики, и «одолжение» меня на помощь соседям перестало быть ценной услугой. А вот за вездеходы снабженцы выменивали всё, что угодно. Двигатели стали привозить новёхонькие, траки, катки… а то б я убился всё чинить да восстанавливать. Ну и конструкцию корпуса мне удалось оптимизировать – толстый лист в бортах теперь только по самому низу, где проходят торсионы, а дальше – троечка или двоечка. Подкрепления-укосины нашли свои места, несколько деталей – гнутые. Поверх гусениц – полки стальные на манер крыльев, в грузовом отсеке четыре сиденья плюс рядом с водителем вторая лавка. Сверху деревянная палуба с люками – если их откинуть, то получается почти как кокпит у лодки.

Генератор постоянного тока теперь ставился на все машины – от него питались фары и подзаряжался аккумулятор для стартёра, а также насосы водомётов и осушительный – наш начальник напрягал снабженцев на полном серьёзе, чтобы не ленились и привозили всё, что нужно. Вполне культурный вездеходик получился. Цвет вот только чёрный – такая краска у нас в ходу. Правда, есть ещё сурик для судовых днищ, но красные транспортные средства в эту эпоху не вошли в обиход ни у кого, кроме пожарных. Ну, а то, что гусеницы немного разной длины – так всего-то на пару траков. Так уж нам подвеска продиктовала. Это и не заметно, если специально не вымерять.

Чертёжник потихоньку вычертил детали, особенно те, что заказываются на стороне. Помощники, что из клепальщиков или механиков, быстро во всём разобрались и присматривать за ними особой надобности не было – мы же не завод, а ремонтная организация: то пригонят к нам судно, а то не пригонят – то много работы, то затишье, а тут неплохие премиальные.

В общем – жизнь опять наладилась, стала размеренной и вполне спокойной.

– Красноармеец Беспамятный! Назовите части затвора трёхлинейной винтовки. – Вот не было печали! Откуда же мне знать, как эти штучки называются? Как разобрать-собрать – это я посмотрел за действиями предыдущего бойца, но его ни о чём подобном не спрашивали.

– Не знаю, товарищ командир отделения, – признался я честно, изобразив на лице глубокую озабоченность.

– Это плохо. Как же можно не знать?! – укоризненно посмотрел на меня парень явно из сельских жителей. – Никак нельзя. Отправляйся к старшине Михалёву и доложи, что поступаешь в его распоряжение.

– Есть! – отвечаю. Поворачиваюсь через левое плечо и отправляюсь разыскивать старшину. Вообще-то такого звания сейчас в армии нет. Правильно – помкомроты. Но табель о рангах это одно, а жизнь – совсем другое. Поэтому словечко живёт в устах офи… тьфу, даже думать нельзя такими словами. Офицеры – это из царских времён и белогвардейских войск, а сейчас есть только красные командиры.

Пока иду, не перестаю удивляться «загибонам», коими радует меня жизнь-жестянка. Тут нынче, оказывается, не в армию забирают, а призывают на краткосрочные сборы. То есть регулярных частей как бы нет, а есть вооруженный народ, который иногда обучают стрельбе и другим навыкам, необходимым для защиты государства рабочих и крестьян. Командный же состав – вообще непонятно: одни постоянно служат, другие, те что по-нашему считаются сержантами – это у кого как.

Так что пришла мне повестка, куда явиться и что иметь с собой. Это, как я понял, потому, что если в нынешней системе отсчёта год моего рождения тысяча девятьсот пятый, то мне аккурат двадцать семь, то есть приближается предельный срок для призыва. Это, как я помню по своему времени, а как положено сейчас – не разбирался.

Нестройная колонна молодёжи, чуть не на десять лет младше меня, прошествовала на станцию, где погрузилась в теплушку – крытый товарный вагон с нарами. Стук колёс, жаркая астраханская степь и через несколько часов – прибытие в палаточный лагерь, где ночью много диких комаров. Шевелюру мою вместе с бородой снёс под корень деловитый парикмахер кусачей машинкой с ручным приводом, врач убедился, что руки и ноги у меня на месте, и послал в баню в продуваемой ветром палатке, вслед за чем состоялось получение обмундирования. Вот тут я и узнал, что гимнастёрка не застёгивается до самого низа, а имеет только прорезь для головы… ну про подшивание подворотничков – это и во время моей службы было.

К счастью, бритву я с собой взял, потому что она упоминалась в списке вещей, которые следовало иметь при себе на сборах. Но пользоваться этой опасной штукой я как раньше не умел, так до сих пор и не научился. Поэтому побрился неважнецки, за что получил от взводного выражение неудовольствия и был направлен на «доработку». Во второй раз щетину удалил удачней, если к разряду удачи можно отнести мою порезанную во многих местах харю. В общем, невзлюбил меня командир за неловкость и неопрятный внешний вид.

Старшина Михалёв, выслушав доклад о прибытии в его распоряжение, велел мне запрячь Каурку и ехать на станцию встречать ротного. Посмотрел он на мои старания – ну не знаком я с этой технологией, – а потом велел прекратить «озадачивать животную» и приступить к уборке навоза.

– Здравствуй, Кобланды, – приветствовал меня коренастый солдатик невысокого роста, что ковырялся в загородке. – Ты тоже будешь конюшня работать?

– Я Иван, – отвечаю. – Наверно, буду, если прикажут. А ты почему меня кобылой назвал?

– Моё имя Кобланды значит большой кот… я плохо говоришь по-русски. Меня имя командир услышал – посылал кобылам. Сказал, так написано на моём рту.

Поглядел я на парня – казах, наверное. Разрез глаз восточный, волосом чёрен, хотя при таком коротком ёршике с цветом шевелюры я могу и ошибаться. Не вредный оказался этот Кобланды – показал, где лопата, и куда нужно выносить навоз и как складывать. Он меня потом научил и запрягать-распрягать, и седлать-рассёдлывать, чистить, поить – много тут моментов, до которых я раньше никакого касательства не имел, а этот юнец в подобных делах был настоящим экспертом.

Он и побрил меня разок, показав, как это делается – тут особое внимание нужно уделить подготовке собственно бритвы – направить её на ремне. Как-то помаленьку подружился я с этим парнем. Он оказался большим знатоком не только лошадей, но вообще всяких солдатских хитростей. С поваром дружил, со старшиной ладил. А за деньги вообще легко мог достать всё, что угодно. У меня бабло водилось – я ведь хороший заработок имел в мастерских, а тратить было особо некуда. Так что и сахарок у нас водился, и заварка добрая – любили мы чаёк погонять. И другие парни с конюшни нашим обществом не пренебрегали – Кобланды был превосходным слушателем: внимательным и ценящим любые повествования.

Сам редко говорил – русский его был по-прежнему не твёрд. Я ему сразу объяснил, что на его рту ничего не написано, а потом растолковал, что за штука такая род и почему… хм… сложная получилась беседа. Не последняя между нами о разных оборотах речи и словечках, что применяются в жизни.

В общем, состояли мы при лошадях – править телегой и ездить верхом я тоже выучился. Другие «водители кобыл» на друга моего поглядывали беззлобно, а я его так и подтягивал по русскому, чтобы хоть чем-то отплатить за хорошее к себе отношение – много ли от горожанина из двадцать первого века проку в этих условиях? Лишний раз помянул добрым словом Дмитрия Ивановича, что сразу меня пристроил в мастерские к машинам и механизмам. А тут – всё на конной тяге. Впрочем, артиллерии я в нашем полку не видел. Может, где и есть, но не в этом месте, это точно.

Зато имеются пулемёты – вот они и есть самые сложные из машин. Ну да меня к ним не тянет – я и при лошадях неплохо устроился. Понадобится – разберусь. А как называются все части винтовочного затвора, мне Кобланды рассказал – он трёхлинейку знает назубок и даже слова не коверкает, когда называет. Это когда нас на стрельбище водили. Так-то в обычной жизни оружие где-то хранится отдельно от солдат – его выдают только часовым. То есть похоже на то, что в моё время.