– Не обязательно, мы же разрешим американцам садиться на наших аэродромах без риска начать войну с Японией. – Ух ты, а откуда он это знает? В смысле сейчас да, послезнание помогло, но в той истории мы это как-то просчитали и знали наверняка. – Но тут я с вами согласен.

На этом вопросы закончились, и, забрав мои карты, Сталин поизучал их несколько минут вместе с маршалом. Ничего неизвестного для них там не было, но просто раньше над подобной перспективой особо не задумывались. Все это время я молча наслаждалась ситуацией, мысленно рисуя картину «Аня Жмыхова пишет учебник истории будущего и вручает его товарищу Сталину». Но все хорошее рано или поздно кончается, и, увы, Сталин перешел к следующей теме:

– Товарищ Молотов, какие у вас новости по иранскому вопросу?

– Есть обнадеживающие сведения. Шах утверждает, что у него имелось не больше тысячи тяжелых пулеметов, да и те порастерялись. Однако наш посол сообщил о наличии в Иране восьми тысяч «максимов».

– Их надо найти. А что со строительством пулеметного завода?

– Оборудование и инструменты англичане пообещали вернуть. Еще часть станков и материалы будут доставлены нашей стороной. Что же касается вопроса прочего иранского вооружения, то англичане предложили компромисс, который удовлетворит обе стороны. Они возьмут себе все самолеты и танки, а мы легкое вооружение.

– По оплате пришли к договоренности?

– Половину оплатим Ирану наличными, а остальные пятьдесят процентов по окончании войны.

– Так-так, – задумчиво протянул Сталин, пытаясь по привычке выбить трубку, которая почему-то была пустой. Даже знаю почему, в газетах писали о борьбе с курением, в которой Верховный сам подавал пример.

– Теперь нужно окончательно определиться, что делать с польской армией. К нам через два дня прилетает Сикорский, будет просить увеличить свое воинство до ста тысяч человек.

– Это не трудно, – поспешно отозвался генерал Панфилов. – Значительных проблем при формировании армии нет, и призывного контингента среди бывших граждан Польши вполне достаточно.

– Хорошо, если так. Кто еще хочет высказаться?

Не думая о последствиях, впрочем, честно говоря, подумала, но уже было поздно, я выпалила:

– Гнать их поганой метлой, раз не хотят воевать. Нечего кормить дармоедов, пусть все отправляются в Иран к своим союзничкам, и те уже сами с ними цацкаются. Останется тысяч десять, и ладно. А то им провиант и вооружение подавай, дома строй, а они только и знают, что сидеть на пятой точке и песни о своих мифических подвигах сочинять. – Эх, опозорила я свое дипломатическое ведомство. Разве же девушка должна так выражаться!

– Антисоветские настроения в армии Андерса довольны сильные, – тут же поддержал меня Берия. – Хотя наиболее нежелательные элементы были отсеяны еще при формировании, но там по-хорошему отсеивать нужно большинство. Не хотят они воевать вместе с нами, и я полагаю, что все усилия в этом направлении будут безуспешными.

Панфилов, выслушивая критику, все больше мрачнел и гневно сжимал побагровевшими руками кожаную папку. Было видно, что он с трудом удерживался от того, чтобы немедленно не вступить с нами в рукопашную схватку. Наконец сформулировав возражение, он резким тоном напомнил о недопустимости нарушения заключенных соглашений. А лично мне генерал объяснил, что пока я не окончу школу и не вступлю в комсомол, в политику мне лезть не следует. Про школу это, безусловно, комплимент, что я так юно выгляжу. А комсомольский значок у меня действительно остался на гимнастерке, тут моя вина. Между тем наркомвнудел в долгу не остался и наизусть процитировал высказывания некоторых польских офицеров, добавив, что таких антисоветчиков там две трети.

Товарищ Сталин нахмурившись смотрел на перепалку, пока все не замолчали, и наконец перевел взгляд на Молотова. Тот понял вопрос без слов и, не высказывая эмоций, спокойно, будто на дипломатических переговорах, ответил сухой казенной фразой:

– Английское правительство будет полностью удовлетворено, заполучив несколько дивизий. Так что выдворение польской армии в Иран не повлечет осложнений.

– Армия называется, – недовольно буркнул Верховный. – Продолжать дальше формирование такой армии смысла нет. Обойдемся и без них, так что…

– Пусть идут ко всем чертям – подхватил Молотов, понимавший Кобу с полуслова. А ведь может ругаться, когда захочет.

– Скажи, Вячеслав, в связи с наметившимся серьезным поражением немцев англичане не пересмотрят свою позицию?

И опять Вячеслав Михайлович мгновенно догадался, о чем его спрашивают, и ответил без запинки:

– Посылка английских войск на восточный фронт не осуществится в любом случае. Союзники готовы прислать войска на территорию СССР, но только на Кавказ, подальше от войны.

Пожав плечами, мол, кто бы сомневался, Сталин повернулся спиной и прошелся по кабинету. Интересно, он вообще когда-нибудь сидит? Пользуясь паузой, к наркому обратился Шапошников со своим вопросом:

– Товарищ Молотов, с начала войны около полутора миллиона наших бойцов попали в плен. Возможно, половина из них еще живы. Понятно, что после систематического нарушения Гитлером всех международных договоров ему верить нельзя, и соблюдение Гаагской конвенции здесь не исключение. Но в итоге нашего наступления мы можем получить большое число пленных немецких солдат. Как вы полагаете, сможет ли это изменить отношение фашистов к военнопленным?

Молотов помрачнел и, немного подумав, медленно ответил:

– С начала войны наше правительство уже несколько раз направляло Германии ноту[3] с заявлением о выполнении принципов Гаагской конвенции по отношению к германским военнопленным. Мы также извещали Международный комитет Красного Креста о готовности осуществлять обмен списками военнопленных. Последний раз подобную ноту мы отправили 25 ноября, заодно разослав послание всем странам, с которыми СССР имеет дипотношения. Однако руководство Германии оставило все наши обращения без внимания. – Похоже, все это маршал прекрасно знал и хотел услышать прогноз на будущее. – Сейчас трудно предвидеть конкретную ситуацию, как она сложится, но полагаю, что до конца войны очень больших изменений не будет.

Совещались, наверно, часа два, так что когда мы стали выходить, голова у меня кружилась, и я плелась обратно, держась поближе к стене, чтобы не упасть. Но странно, когда вернулась в свой кабинет и бросила взгляд на часы, то увидела, что прошло всего минут тридцать. Это они машину времени включали, чтобы больше дел успеть сделать, или же просто я такая впечатлительная? Если рассуждать логически, то скорее второе. Да уж, лучше две смены в госпитале отработать, чем в кабинете Верховного на мягком стуле полчаса отсидеть.

о. Оаху, Гавайи

– Вот так вот и выполняй свою работу слишком хорошо, – сокрушенно вздохнул сержант Вэнс, узнав о новом назначении. Последнюю неделю он добросовестно натаскивал новобранцев своего полка, причем делал это настолько старательно, что был замечен командованием. И ведь уже не в первый раз Тиму приходилось нечаянно нарушать древнюю солдатскую заповедь «не попадайся на глаза начальству». Теперь, в наказание за свое головотяпство, он был направлен тренером в новое подразделение, спешно формируемое из добровольцев. Впрочем, не он один. Из его роты выбрали еще трех человек, причем близких товарищей Вэнса, справедливо считая, что слаженный коллектив принесет больше пользы. Однако, несмотря на логичность и обоснованность такого решения, перевод в другую часть друзья встретили с унынием. Только два месяца назад их перебросили из 24-й дивизии во вновь созданную 25-ю, и вот опять новое назначение.

Опасаясь высадки японского десанта, на Гавайях решили сформировать еще одно пехотное соединение для обороны островов. В новорожденной дивизии, еще не получившей номера, имелось пока только два небольших отряда, гордо именуемых батальонами. Один из них базировался в роще недалеко от Шофилдских казарм, а другой в учебном центре Похакулоа на Большом острове. Набраны они были из местных жителей возрастом от восемнадцати до сорока пяти лет, изъявивших желание пойти в ополчение, а на вооружении имелись лишь винтовки. Предполагалось, что большую часть личного состава и все тяжелое оружие привезут с континента, но пока приходилось довольствоваться тем, что было под рукой.