Странный и иже с ним был создан ими как некое управляемое орудие, но потом потерял управление, прозрел и вознамерился предупредить потомков посредством знаков в пещере, каковые знаки потомки (то бишь мы с вами) и разыскали, несмотря на попытки очень злых упырей-пришельцев их взорвать. Далее. Глеб овладел тайной генетической памяти, узнал, что темные силы нас злобно гнетут, и за это они его... — он глянул на Наташу, поперхнулся, с силой дернул себя за бороду. — Извините, конечно, за идиотский стиль изложения, но суть рассказанного я уловил?
— С поправкой на идиотский стиль — да, — Виктор неприязненно кривил губы. — Ну и?..
— Вы не обижайтесь, ребята, — Антон снова подергал себя за бороду. — Не обижайтесь, но... Как бы это выразиться поточнее... В детективах такое называют «версия, не подкрепленная доказательствами». Фактов у вас почти нету, а те, что есть, вы как-то странновато истолковываете. Судьба Глеба? Да он просто надорвался на своих экспериментах с памятью. Шутки с разумом — опасные шутки... Пропавшая диссертация? Да мало ли куда она могла деться! Взорванная пещера? А разве нет уже варваров на свете? Попадают им в руки краска и кисть — пишут на памятниках «здесь был Вася», попадает взрывчатка — взрывают... Есть у вас еще факты? Нету. А сны... А что сны? Сны — дело субъективное... Действительно снилось, или кажется, что снилось, — пойди пойми... А кстати, как эти упыри узнали, что Глеб им опасен? Он же не рассказывал ничего даже вам. Они что — следили за ним? Почему именно за ним? Или они за всеми следят? Тогда почему вас обоих еще не убрали? Вы же теперь знаете все, что знал Глеб...
— И еще вопрос: зачем? — Толик говорил нехотя, морщился, смотрел в сторону. — Создали планету, биосферу, разум... Зачем? Злобой нашей питаться? То-есть угрохать океан энергии ради того, чтобы состряпать себе энергостанцию... Что-то слабо верится, что такая энергия окупится. Вот... Что там у вас еще было... Что-то насчет племен, которым тесно на одной равнине — есть у них другой выход, кроме как резать друг другу глотки, или нету. И будто бы эти... ну, пришельцы или кто они там... хотят этот другой выход найти. То-есть, что-то вроде социального моделирования. Снова непонятно. Создание мира, постоянный контроль, управление его развитием... Такие бешеные затраты энергии, они же должны как-то окупаться! Да и вообще... Уж очень они какие-то тривиальные, эти ваши пришельцы. Возможности у них неограниченные, а цели несообразно примитивные. Не верится как-то в это, несерьезно все слишком.
— Насчет целей — это ты, друг мой Толик, малость поторопимшись, — усмешка Виктора была усталой и грустной. — С целями этих, как их Зеленый наименовал, упырей некий карамболь получается. Не знаем мы этих целей. И Странный — или не знал, или не стал объяснять Хромому ввиду беспросветной дремучести последнего... А вот Глеб, похоже, сумел-таки докопаться до этих самых целей.
Он очень аккуратный был, Глеб, у него в папке после каждой записи дата стоит и время — когда писал, значит. Так вот, последняя запись была сделана пятнадцатого апреля в четыре с минутами утра. И выглядит эта запись странно. Сперва аккуратным красивым глебовским почерком без всяких пояснений написано: «Равновесная система». А несколько ниже имеет место чуть ли не всю страницу размахнувшееся слово: «сволочи». И восемь восклицательных знаков. Это было написано пятнадцатого утром. А в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое Глеб... Вы уже знаете, что случилось в эту ночь с Глебом.
Некоторое время все четверо сидели тихо. И вокруг было тихо, только какая-то птица, невидимая, но близкая, все кричала, кричала — резко, назойливо. То-ли люди мешали ей, устроившись невдалеке от незаметного ее гнезда, то-ли просто шалела она в призрачном лунном сиянии... Потом Толик спросил задумчиво:
— Ребята, а как вы думаете, зачем понадобились этим... упырям такие, как Странный? («То есть, говоря по-простому, на хрена?» — тихонько вставил Антон.)
Наташа вздохнула, нехотя разлепила губы:
— Странный говорил... Насколько Хромой сумел его понять, конечно... Говорил, что Люди Звенящих Камней живут слишком медленно, чтобы быть здесь. И еще говорил, что он и такие, как он — их тени. Наверное, время в нашем мире другое, чем у них. Наверное, темп нашей жизни выше, скорость восприятия выше, чем у них...
— По самой логике их эксперимента так и должно быть, — торопливо вставил Виктор. — Это если мы — модель. Глеб тоже считал так.
— Вот... А тени... — Наташа сгорбилась, уткнулась подбородком в колени. — Может быть это просто доступный Хромому образ. А может быть мы — трехмерные тени существ из другого, многомерного мира... Может быть мы действительно сны какого-нибудь нездешнего Будды... Или нескольких Будд. А потом они проснутся, и сны закончатся...
— "И время двинется вспять, и все начнется опять", — Виктор вспомнил норманнскую сагу из глебовой папки.
Антон энергично шуровал палкой в костре, его борода вспыхивала медными бликами в такт словам:
— Ну пусть. Пусть вы — умные, пусть я — дурак. Вот вы, умные, объясните мне, дураку... Сны Наты и Глеба — генетическая память. Так? Так. Тогда откуда все эти этикетки к экземплярам — серии, номера, эмоциональные градиенты, интеллектуальные спектры, — вся эта упыристическая белиберда по поводу Хромого и Кошки? Это, конечно, тоже генетическая память, да? И ваши дремучие неандертальцы все это, конечно, запомнили. Это ведь на их языке объяснили, просто и доходчиво. Они ведь знали, что такое элитная пара производителей, остаточные явления знали, ареал. Были у них, у неандертальцев, такие простые и нужные в палеолитическом обиходе словеса. Чуете? Хреновина ведь получается. И всех прочих хреновин эта, по-моему, похреновее будет.
Вместо ответа Наташа вдруг хлопнула себя по лбу, вскочила, бросилась в свою палатку.
— Чего это она? — Антон опасливо вслушивался в доносящийся из палатки лязг и звон пересыпающейся посуды. — Вроде, ищет чего-то?
— Аргумент повесомее подбирает, — Толик хихикнул. — У нее, между прочим, там сковородка есть. Знаешь, большая такая, на длинной ручке. Так что, я бы на твоем месте, Зеленый, растаял во мраке...
Растаять во мраке Антон не успел: Наташа вернулась быстро. В руке у нее была не сковородка, а какая-то баночка («Граната, — предположил Толик. — Зеленый, беги! А то и нас с Витькой осколками заденет!»)
Наташа бросила баночку Антону на колени — тот шарахнулся — и сказала просительно:
— Тошенька, ты баночку эту открой, и каждый раз, когда слово «хрен» сказать захочется, кушай понемножечку из баночки, хорошо? Ложечку дать?
Антон недоверчиво присмотрелся к банке, и вдруг просиял:
— Ой, хрен! Вот здорово!
Он ловко сорвал крышку и одним махом опрокинул в рот все содержимое банки. Наташа, округлив глаза, смотрела на его блаженную жующую физиономию.
— А ты говоришь — ложку, — Виктор глянул на нее с сожалением. — Тут не ложечка, тут совковая лопата нужна.
— Эх, лепота! — Антон утер губы ладонью, с сожалением отбросил пустую банку. — О чем это я? Да, так вот я и говорю: какого сгущенного молока...
Он запнулся, помолчал, выжидательно глядя на ничего не понимающую Наташу, заговорил снова — медленно, отчетливо:
— Для биологов, не знающих, что такое условный рефлекс, повторяю: какого сгущенного молока...
— Эх, Наташа, не предупредил я тебя вовремя... — Виктор вздохнул. — Друзья у меня — люди превосходные, вот только стремительно наглеют, если с ними по хорошему...
Наташа пожала плечами:
— Это все, Витя, печально очень. Очень-очень все это печально. Понимаешь, поговорка такая есть: скажи мне, кто твой друг... А рефлекса твоего, Антон, я ну ни капельки не боюсь: все равно сгущенного молока нету.
— Жалко, — Антон искренне огорчился. — Тогда скажем просто: какого сахара...
Наташа показала ему фигу.
— И вот так всегда! — скорбно резюмировал Антон. — Им душу открываешь, а они туда беспощадно плюют.
— Ты, по-моему, не душу открывал, а пасть, — Виктор прищурился от дыма. — Ну и все. Позубоскалимши, и будя. А что касается твоей наихреновейшей хреновины... Знаешь, Зеленый, объяснить ведь можно все, что угодно. Можно, например, предположить, что упыри внедряют этикетки в подсознание отловленных экземпляров — вроде как мы птиц кольцуем. При чем так внедряют, чтобы по наследству передавались. А потом изловишь этакого зяблика, заглянешь ему в извилины: «Кто таков?». А генетическая память тебе рапортует: "прямой потомок экземпляра серии "Б", код — «Балабон», каковой экземпляр отличался гипертрофированными речевыми и пищеварительными органами при недоразвитом интеллекте".
