– Тебе туда нельзя! – он крепко её держал и говорил страшные слова: – Там все погибли. От дома не осталось ничего.
Мария отказывалась понимать, что он ей говорил, потом вдруг, как бы проснувшись, прижала к себе Александра и стала бессвязно выкрикивать:
– Какое счастье! Какое счастье! Мы остались живы! Санька жив! Бог послал тебя, а то бы мы тоже погибли. Какое счастье, мой сынуля жив! Боже, что я говорю, ведь они все погибли, их нет! Спасибо, Алёша, сын остался жив!
– У неё, бедной, в голове помутилось. Что же делать? Она в одном сарафанчике, лёгкие босоножки, ни документов, ни денег, а я должен быть на станции, что случилось с новобранцами ещё неизвестно.
Он повёл её в военкомат: военком был хорошим знакомым её отца, Николая Терентьевича. Кратко, телеграфно доложил ему о гибели всех родственников, о состоянии Маруси. Архив военкомата, в котором находилось личное дело лейтенанта Архипова Алексея, был готов к эвакуации, всё было запечатано и погружено в грузовик, который вот-вот должен был отправлен в тыл. Военком вызвал писаря, приказал срочно подготовить справки о том, что Маруся является женой лейтенанта Архипова, о рождении сына Александра, третью справку, что дом, в котором она проживала, разбомблен; ещё справку, что она на шестом месяце беременности, и ещё справку, что она окончила первый курс иняза. Все справки подписали сам военком, лейтенант Архипов и писарь. Свою подпись Алексей оставил ещё на чистых листах: он обязан был быть на станции. Он надеялся, что ещё сможет вернуться, чтобы сделать для семьи что-то, но не вернулся.
Совсем незнакомая женщина принесла для Маруси и ребёнка кое-какую одежду и обувь. Перед прощанием Алексей дал ей солдатский вещмешок с несколькими комплектами офицерского сухого пайка, котелок, кружку и ложку. В ближайшем доме Мария переоделась. Хозяйка помогла ей снять серьги, кольцо, цепочку с кулоном – всё из одного гарнитура старинной работы, украшенного жемчужинами, окаймлёнными бриллиантиками. Это был бабушкин подарок на рождение первенца.
– Подаришь потом своей внучке или жене сына на рождение внука, – такими словами сопроводила она тогда свой подарок.
Все украшения были нанизаны на ленточку и крепко-накрепко привязаны к бретелькам лифчика. Хозяйка несколько раз сказала Марусе, которая находилась в шоковом состоянии и просто не видела этих мелочей:
– Береги эти безделушки, они тебе ещё пригодятся.
Справки туго-натуго свернули, поместили в лёгкую маленькую сумочку на длинном ремешке, который перекинули через шею и для безопасности и сохранности спрятали сумочку под одеждой. Денег собралось, кто сколько дал: Алёша, военком, другие офицеры, незнакомые люди. Марусю посадили в кабину грузовика, увозящего архив в безопасное место. Глядя на неё, с вещмешком на спине, с одним ребёнком за руку, вторым – в утробе, в чужой не по размеру одежде, с сухими отсутствующими глазами – ну просто воплощение женского горя, безвыходности, страха, незащищённости – военком сказал-попросил-приказал:
– Маруся, приди в себя! Ради сына, ради детей! У них больше никого нет, кроме тебя.
Она как будто очнулась и спросила:
– А Алёша?
– Ну сейчас же его нет с вами.
– Он больше не будет с нами. Я знаю! – и снова ушла в себя, в свой мир, защищаясь от страшной реальности.
Это была первая страшная военная трагедия в городе, все жители впервые увидели, какое ужасное у этой войны лицо. Потом привыкли терять каждый день близких. Ко всему привыкают люди, и только после войны, подсчитывая цену победы, снова были потрясены: в город вернулся только каждый четвёртый из тысяч горожан, вставших на защиту страны, из военного училища только трое остались живы.
Офицер, сопровождавший архивные документы, определил Марусю в областной эвакуационный пункт и попрощался с ней. За это короткое время Марусе пришлось из милой, беспроблемной, весёлой девчушечки превратиться в женщину, ответственную за детей, за маленького Александра и ещё не родившегося. Эвакуационные мероприятия ещё не были отработаны, все вопросы были в стадии решения. Марусю с ребёнком на день-два поселили в гостинице. За это время поток людей, бежавших от войны, заметно увеличился, и первые вагоны с беженцами стали отправлять вглубь страны. Эти вагоны часто отцепляли от составов из-за первостепенных военных перевозок. Иногда эвакуированные по нескольку дней ожидали на запасных путях дальнейшего движения, питание не было обеспечено; потом как будто вспоминали про них и тогда присылали походную кухню с кашей, и Маруся без конца с благодарностью вспоминала Алёшу, который снабдил её котелком, кружкой и ложкой, потому что большинство людей на ходу должны были измышлять, как, в какую посуду эту кашу получить, хоть в ладони. Кормила Маруся в первую очередь Александра, потом ела сама. Даже воду, которой споласкивала котелок, выпивала до донышка – такая была голодная из-за беременности. Офицерские сухие пайки берегла, использовала только для питания Саши, ведь неизвестно было, что их ждёт впереди, а солдатский вещмешок таял не по дням, а по часам. Этот запас, наверное, и спас их от голода, пока они добрались до тех мест, где уже работали какие-то пункты для встречи эвакуированных. Она потеряла счёт дням, когда они фактически были брошены на выживание.
На деньги, которые ей вручили перед отправкой, она смогла только несколько раз купить что-то на остановках. Беженцам не давали информацию, сколько времени их вагон будет стоять на запасных путях, поэтому было рискованно покидать вагон и бежать на станцию, где к этому времени в общем-то уже исчезли торговцы пирожками, варёной картошечкой с укропчиком, фруктами, а буфеты совершенно оскудели и предлагали только чай. К счастью, всё время было тепло, середина лета ведь.
Маруся стала отходить от потери близких. Русский язык-то какой! Стала отходить. То есть стояла рядом, близко, а потом стала отходить. До этой трагедии она была беззаботная, счастливая, уверенная в будущем настолько, что даже не думала о нём, о будущем, весело жила в поле любви, любила мужа и Сашу, себя, родителей, всех родственников, близких, знакомых и излучала такую любовь, что ощущение лёгкости и радости дарила всем, с кем общалась.
– Я такой уже не буду никогда. Эта Маруся умерла со всеми, – думала она. – Это чудо, что я вышла Алёшу провожать, и он нёс Саню на руках, это чудо – живой Санечка. И я осталась для него, он не может без меня. Это счастье, подарок судьбы, что дети остались живы. – Она крепко прижимала к себе Саню и чувствовала в животе второго малыша, которого ещё не родила.
Это счастье перекрывало весь негатив: горе от потери всех близких, страх, что осталась один на один с пустотой, в которой предстояло жить, чтобы вырастить детей. Она, восемнадцатилетняя, вчера ещё сама ребёнок, а сегодня – с одним за руку, второй в утробе, потерявшая всё и всех, без документов, без дома, без мужа. Он уходил, и она тогда уже знала: он не вернётся, и она ничего не будет о нём знать. Он даже не смог её с ребёнком посадить в кабину грузовика, увозившего последние военкоматские документы.
К концу июля их высадили из вагонов. Нужно было перебираться на другой берег реки, а мост был разбомблен. Переправляли людей на другой берег баржами, лодками рано утром до рассвета: бакены, указывающие путь, ночью не светились, чтобы не показывать противнику реку, днём могли бомбить. Это утро было началом второго самого страшного дня в жизни Маруси. Она с сыном была на палубе баржи, тесно заполненной людьми, в основном – перепуганными детьми, воспитанниками детского дома, основная часть которых была переправлена вчера. Внезапно налетели самолёты и стали расстреливать из пулемётов баржу и остальные судёнышки, перевозившие людей. Убили рулевого, и баржа беспомощно села на мель. Два самолёта один за другим заходили на цель и расстреливали детей. Уже было достаточно светло, баржа стояла неподвижно, и лётчики не могли не видеть, в кого они стреляют. Лёгкая цель, почему не пострелять.
Маруся стояла, с беспомощной яростью глядя, как ей казалось, прямо в глаза этим убийцам, пока они, отстрелявшись, не улетели. Безумие снова подкатило к ней: все на палубе были убиты или ранены, она увидела лежащего рядом окровавленного Сашу, дико и страшно зарычала, схватила его, и не сразу до неё дошло, что он жив. Она лихорадочно стала ощупывать его с головы до ног, потом поняла, что он в крови воспитательницы детдома, которая была убита и, падая, закрыла своим телом Сашу.
