- Ох, вы тоже его видите, да? - с облегчением вздыхает Николай, немало повеселив Якова. Бинх на эту выходку только брови вскидывает, но на всякий случай кивает, чтоб не дай бог не провоцировать новых гоголевских припадков.
- Но как же?.. - тянет Бинх, даже не подозревая, сколько всего можно прочесть по его лицу.
- Позже, Александр Христофорович, позже, - с привычными своими насмешливыми интонациями тянет Яков, заставляя Бинха занервничать еще больше и дойти, видимо, до предела - внезапно лицо его становится спокойным и радушным, и он предлагает:
- У меня остановитесь, Яков Петрович?
- Я все еще думаю, что это неуместно, - обворожительно-недобро скалится Яков, кивнув в сторону постоялого двора. - Не все ж там сгорело, найду где устроиться. Да и задерживаться надолго я, Александр Христофорович, не намерен.
- Раскрыли, значит, дело, - во взгляде полицейского вмиг вспыхивают искры, видно, что за такую новость он готов смириться даже с финансовой - небольшой! - проверкой.
- Почти. Вы, Александр Христофорович, меня извините, я к вам позже зайду. Часа через три. А пока дела, неотложные, - Яков косится на мелко трясущегося, продрогшего Гоголя, укоризненно цокнув. - Идите к себе, Николай Васильевич. Я через минуту подойду, вы мне нужны.
Николай кивает и, благодарно глянув на важно кивнувшего в ответ Вакулу, уходит в сторону постоялого двора, еле поднимая ноги, нахохлившись, словно мокрый вороненок.
- А вы бы и побольше содействия могли оказывать, Александр Христофорович, - укоризненно мурлычет Яков, вроде и не официально обвиняя, но заставляя Бинха побледнеть. Тот, впрочем, не оправдывается, гордость не позволяет, но напрягается, словно зажатая между пальцами у циркового силача пружина.
Но даже если он и хотел что ответить, его, как и Якова отвлекает внезапно поднявшийся шум со стороны постоялого двора.
- Это что еще за чертовщина? - сердится Яков, по пути к месту шумихи отбивая каждый шаг ударом трости по сухой каменистой дороге. Бинх размашисто шагает следом, по пути окликая вынырнувшего откуда-то из подворотни Тесака. На резкий вопрос о причине шума, тот отчего-то вдруг сдергивает с головы шапку, прижимая к груди, и проникновенно шепчет:
- Так зеркала, Александр Христофорович. Зеркала все на постоялом дворе разбились. И в соседних домах тож. Ох, барин… - Тесак поднимает на Якова удивленные зеленые глаза. - Как… как здоровье вашевысокоблагородие? - с перепугу скороговоркой выпаливает, не сводя с Якова взгляда.
Яков только усмехнулся, а тут уже и к постоялому двору подошли, к окружившей крыльцо толпе, в центре которой, онемев от ужаса стоял Николай.
Яков его прекрасно понимал. Даже у него это шумное, злое сборище вызывало невольную ассоциацию с той жуткой полуночной навью, в которую он раз за разом толкал Темного несколько ночей назад. Что говорить о Николае - он едва дышит от паники и отвращения, все крутит на пальце его, Якова кольцо, надеясь, что перстень с адским рубином его спасет.
Но живых людей перстень не пугает, не рассчитан на то, зато живых людей если и не пугает, то немного усмиряет резкий окрик Бинха, желающего выяснить, что за гвалт тут поднялся на ночь глядя. Примерно половина собравшихся еще и на Гуро косится, окончательно лишая Николая внимания - пусть даже все зеркала в округе разлетятся в мелкое крошево, этому не сравниться с внезапно воскресшим столичным следователем.
Яким, умница, пользуется передышкой, чтобы увести Николая в дом, а Бинх словно гипнотизирует толпу сердитым, выжидающим прищуром. Толпа косится на Тесака, безмолвно выдвигая его своим глашатаем.
Тот свою участь принимает покорно и даже как-то привычно, повторяя:
- Зеркала, Александр Христофорович. Сначала у Николая Васильевича в комнате оба разлетелись в осколки. Потом в соседних домах, на половине улицы…
- Чертовщина! - выкрикивает визгливый женский голос, обладательница которого надежно укрылась за спинами односельчан. - Ненормальный он, писарь ваш! Черт, как пить дать!
- Глупостей не говорите, - холодно цедит Яков, безошибочно находя взглядом смутьянку - низенькую, круглую бабенку в линялом кафтане. - Не нужно, сударыня, здесь мракобесия разводить.
- Дело Яков Петрович говорит, - как-то по особому резко вторит Бинх, прожигая взглядом заметно поникшую толпу. - Вообще по домам расходитесь, ишь, чертовщину нашли.
- Колдун он, - делает попытку еще кто-то из толпы, и окружающие воспринимают это предположение одобрительным, пускай и не сильно уверенным гулом.
Яков удивленно-насмешливо фыркает:
- И где это вы таких колдунов видали, честное слово?
Веселье столичного барина вмиг разбивает последнее предположение в пух и прах, и худо бедно толпа расходится, оставляя Бинха с Тесаком и Гуро наедине.
- А с зеркалами все же что, Яков Петрович? - понизив голос спрашивает полицейский, глянув по сторонам, чтоб убедиться. что ничьих ушей, кроме его верного помощника, поблизости не наблюдается.
- Это я сейчас выясню, Александр Христофорович. Вы, будьте любезны, на Алексея Данишевского и его покойного дядю мне все бумаги найдите. Через три часа к вам загляну.
- Так вы думаете, это он? Данишевский? Я бы даже не смог сказать, что он не похож на того, кто будет девок резать по ночи, нарядившись в черное. Странный он, постраннее вашего писаря.
- Постраннее, - соглашается Яков совершенно искренне. - Через три часа, Александр Христофорович. Сейчас прошу меня извинить.
Николай, сидящий на своей постели, по всем правилам укутан в найденную Якимом неизвестно где овчину, в руках у него большая глиняная кружка с чем-то горячим, аж дымящимся, а стопы отогреваются в большом тазу, заполненом горячей водой. Яков без слов достает из кармана пальто фляжку и подливает Николаю в кружку - тот тоже молчит, только неотрывно следит за бесом светлыми своими глазами.
- Яким-то у вас молодец, Николай Васильевич. Заботится о вас.
- Я бы без него пропал, - негромко признается Гоголь. осторожно отпивая из чашки получившийся напиток. - Мы же вроде договаривались, Яков Петрович, что вы ко мне без отчества… Или приснилось?..
- Не приснилось, Николай. Я уж точно знаю, последние пару дней тщательно следил за тем, что вам снится.
- Правда, значит, всё, - тихо-тихо, словно спугнуть боится или, что вероятнее, боится услышать ответ.
Гуро делает небольшой глоток из фляжки - прекрасный французский коньяк - и кивает.
- Всё правда, Николай. Как я тебе и говорил. Мне тебе, душа моя, лгать без надобности, ты только за правдой пойдешь.
- Вот вы все говорите - “душа моя, душа моя”, - напряженно тянет Николай, надеясь оттянуть мгновение, когда придется заняться действительно насущными, серьезными делами.
Видит и Бог, и Тьма, Яков хотел бы его от этого сберечь. И будет беречь, потом, когда с этим делом будет покончено.
- А какая у беса душа может быть? - хмурится, подняв взгляд. Нашел тоже важный вопрос. Яков мягко, чуть лукаво усмехается, пожав плечами:
- Какая-какая… Тёмная, Коленька. Как вы. Давайте, голубчик, к делу. Я бы вас не торопил, но пришло время озвучить вам мою весьма неприятную просьбу, а из-за неё времени у нас не так уж много.
- Какую просьбу? - холодея уточняет Николай.
- Спать вам нельзя, Коленька. Ни дремать, ни бредить, ни в навь уходить, - Яков подходит ближе, останавливаясь у таза с водой, и невольно улыбается от накатившего юношеского совсем желания провести пальцами по голой мальчишеской ноге от ступни к колену, до которого закатана штанина. Тот бы от неожиданности вздрогнул, а то и чашку выронил - вот ведь непорядок. - Пейте, Николай. Согреться и успокоиться вам все равно нужно.
- Утащат, да? - кивает Гоголь, тоскливо глянув в окно. - И зеркала Оксана за этим же разбила, да? Чтобы не утащили?
- Так это Оксана все зеркала побила? - удивляется Яков. - Сильно вы ей приглянулись, Николай. Давайте по порядку, показывайте, - Яков мягко гладит Гоголя по волосам. - Сейчас не бойтесь, сейчас я вас держу, никто вас не заберет. Расслабьтесь просто.
