Издание опубликовано по соглашению с Conville & Walsh, Ltd. и Литературным агентством Синопсис.

Деривативное электронное издание на основе печатного аналога: Время как иллюзия, химеры и зомби, или О том, что ставит современную науку в тупик / М. Брукс; пер. с англ. А. Капанадзе. – М: Лаборатория знаний 2018. – 317 с: ил. – (Universum). – ISBN 978-5-00101-097-5.

© Michael Brooks, 2014, 2015

© Перевод на русский язык, оформление, Лаборатория знаний, 2018

Делая подобные проекты, всегда сражаешься с неопределенностью, так что я очень благодарен множеству добрых людей, которые помогали создать эту книгу и наполнить ее информацией. И тут неоценим энтузиазм Эндрю Франклина и его коллег по издательству Profile. Мой агент Кэролайн Доуни (United Agents) неизменно служила кладезем полезных советов и указаний. Я в большом долгу перед огромным количеством людей, отвечавших на мои назойливые письма, щедро уделявших время чтению различных частей рукописи и отмечавших, где можно улучшить текст. Вот кто особенно заслуживает признательности: Джованелла Баджио, Мартин Бобров, Дэниэл Бор, Влатко Ведрал, Карл Гибсон, Хава Зигельман, Джек Коупленд, Раджив Кришнадас, Кэрен Лилликроп, Тоби Орд, Кирилл Россиянов, Нил Хэлси, Рудольф Шильд и Гражина Ясенска. Они помогли ограничить мои неопределенности, а если в тексте остались какие-то ошибки, то это всецело на моей совести.

И как всегда, я должен поблагодарить моих близких, которым в очередной раз пришлось прожить несколько месяцев практически без меня, поскольку все мои силы и внимание были сосредоточены на книге. Филиппа, Милли и Закари, наша семья – глубокий колодец определенности. Спасибо вам.

Возможно, вам кажется, что науку не так-то легко поставить в тупик. В конце концов, ученые же по определению – умники и всезнайки, так? Мы же чтим их как мудрецов, всегда способных ответить на любой вопрос, правда?

Безусловно, наука успела сделать много впечатляющих вылазок в неведомое, пытаясь выяснить, как устроена и как работает Вселенная и все, что в ней имеется. Основные успехи науки связаны с объяснением природы вещей. Но в процессе этих изысканий обнаружилось не только, как много мы знаем, но и сколь велико наше невежество.

Однако здесь нет никакой проблемы: на самом деле это огромный плюс. В науке не принято стыдиться неведения и скрывать неосведомленность. Более того, ученые всегда готовы признаться в своем невежестве и исследовать его пределы. Подобно тому, как чередование приливов и отливов создало идеальные условия для зарождения жизни на берегах океанов, берега нашего неведения, та область, где определенность уступает неопределенности, также являет собой весьма плодородную почву.

В большинстве сфер науки разделы, которые нам уже хорошо известны, не представляют широких перспектив для дальнейшего развития. Здесь, в глубине береговой зоны, нам, быть может, удастся разве что вычислить еще один знак после запятой в какой-нибудь давно знакомой константе или научиться чуть точнее определять, какое время требуется сигналу, чтобы пронестись от одного нейрона мозга до другого. Или найти катализатор, который позволит проводить химическую реакцию немного быстрее и эффективнее. Или открыть еще одну далекую звезду, чтобы внести ее в каталог, – и т. д., и т. п. Такие вот малые открытия (логическое продолжение предыдущих) всегда ждут желающих: это камушки на пляже, которые можно перевернуть и осмотреть. Такие находки вносятся в общий реестр научных знаний, но они, в сущности, ничего не меняют, а потому не попадают на первые полосы газет. Ньютон проявил слишком уж большую скромность, когда незадолго до кончины написал о трудах всей своей жизни: «Я был словно мальчишка, играющий на морском берегу, развлекаясь поиском необычно гладких камушков или необычайно красивых ракушек, между тем как великий океан истины лежал предо мною, совершенно неизученный». Это, конечно, не так: частенько он забредал в глубины и вытягивал оттуда удивительные и неожиданные новые истины.

Многие пошли по его стопам, покидая область привычного уюта, решаясь выйти за пределы нашего знания и вглядываясь в сумрак, пытаясь различить в нем смутные очертания чего-то загадочного и манящего. И, хватая все снасти, какие только окажутся под рукой, они плюхались в воду, желая вытащить «привидение» на сушу.

А ведь это опасное занятие. Здесь, на краю неопределенности, нам то и дело попадаются шокирующие находки, иной раз вынуждающие ученых поспешно отступить. К примеру, именно здесь Анри Пуанкаре обнаружил, что объяснение некоторых аномалий в теории электромагнетизма требует пересмотра природы времени. Пуанкаре так смутило это открытие, что он отказался развивать его, так что отправиться в темные воды и поохотиться на специальную теорию относительности пришлось Альберту Эйнштейну. Астроном Артур Эддингтон однажды проделал кое-какие расчеты, которые вроде бы указывали на существование черных дыр, но он возненавидел свою работу, ведь выводы, следовавшие из нее, указывали на то, что в ткани Вселенной должны существовать прорехи! И когда Субраманьян Чандрасекар подтвердил эту гипотезу математическими доказательствами{1}, Эддингтон ополчился на них и сделал жизнь Чандрасекара совершенно невыносимой. Нейропсихолог Бенджамин Либет стал еще одним беглецом, спасающимся от неприятной истины: проведя эксперимент, показывающий, что у человека отсутствует свобода воли, он посвятил остаток жизни попыткам доказать собственную неправоту. Хорошая наука (наука, открывающая важные вещи) может не только проливать свет на истину, но и изрядно трепать нервы ученым.

Иногда работа на краю неопределенности не приносит осязаемых плодов: она лишь показывает наше невежество. Так, порой мы обнаруживаем, что те или иные наши умозаключения выстроены на шатком фундаменте и это хилое строение нужно срочно укрепить или даже покинуть навсегда. Это не такая уж катастрофа: наука – особа своенравная, и она всегда оставляет за собой право изменить мнение. Да, некоторые ученые иногда делают весьма строгие и определенные заявления, но в таком случае другие исследователи просто обязаны попытаться опровергнуть эти постулаты. И очень часто они добиваются успеха: новые идеи и новые открытия переворачивают наши представления вверх тормашками, обращают вспять устоявшиеся тенденции, обнажают недочеты предшествующих опытов или протыкают дырки в доводах какого-нибудь почтенного мыслителя. Первым следствием такого ниспровержения обычно становится паника, отрицание, гнев или насмешка, а часто – все перечисленное сразу. Однако в конце концов, спустя месяцы, или год, или десятилетие, или столетие, новую истину все-таки признают и принимают – пока кто-нибудь не посмотрит на нее с какого-то иного края неопределенности. Этот новый взгляд неизбежно приведет к очередному пересмотру теорий и, быть может, к очередной революции в науке. «Все, что нам известно, – это лишь некое приближенное представление, – заметил как-то Ричард Фейнман{2}. – А значит, всему, что мы изучаем, нам обязательно предстоит разучиться, а точнее, все это мы должны рано или поздно скорректировать». На краю непознанного работали Галилей, Ньютон, Дарвин и Эйнштейн. Взгляды этих революционеров от науки горячо оспаривались, принимались, снова оспаривались. Недаром Бернард Шоу однажды заметил: «Все великие истины начинались как кощунства»{3}.