2. Идеализация любимого с помощью образов, взятых из природы. Почему человеку приятно, когда его сравнивают со звездами, драгоценными камнями, цветами или благоуханиями? Почему мы не сравниваем друг друга с небоскребами, персидскими коврами, филигранным чугунным литьем, крытыми мостами или дымящимся асфальтом? Нет, иногда мы прибегаем и к таким сравнениям, особенно в современной поэзии, но в основном влюбленные, красноречиво восхваляя друг друга, сравнивают тело любимого или части его тела с солнцем и луной, растениями и холмами. В самом деле: давая рационалистическое объяснение своему плотскому обожанию, влюбленный говорит себе так: «Ее карие глаза темнее ночного сумрака, ее уста свежи как утренняя роса». Или, как описывал свою возлюбленную автор древнеегипетского любовного стихотворения: «Ее черные волосы сияют, как лазурит, ее руки – из чистого золота, как у кумира». Любовь мыслит абсолютами, но единственные известные нам абсолюты – это творения природы или сами боги.

3. Любовь как рабство. Иногда я думаю, что все в нашей жизни можно описать или как борьбу за сохранение собственной свободы, или стремление ее у кого-то отнять. Мы так похожи, что можно подумать, будто от лица всех нас может говорить кто-то один. Но если позволить появиться тирану – в стране или в семье, – то в конце концов против него поднимают восстание. Свобода стоит того, чтобы за нее убивали. На протяжении жизни мы ощущаем свою зависимость от семьи, от общества, от возраста, от половой принадлежности, от работы. И еще – от многого неосязаемого: от традиции, от религиозных предписаний, от наших собственных ожиданий и от того, чего ждут от нас другие. Мы содрогаемся при мысли о том, что можем стать рабами болезни или увечья. Быть роботом – это не по-человечески, и мы ценим те странные особенности, которые свидетельствуют о нашей человечности. Подчиняться приказам – значит стоять у самого подножия тотемного столба, а мы, прямоходящие человекообразные, всегда карабкаемся на вершину.

Однако в любви мы становимся добровольными пленниками. Если идею любимого заменить идеей тирана, но сохранить такую же одержимость, такое же раболепие, такую же жертвенность и такую же неопределенность, утратив свободу, что мы получим тогда? Полицейское государство. В банановой республике сердца маленькие тиранчики могут прийти за тобой ночью и забрать для нежных пыток. Любовь придает тирании респектабельности. Она не только порабощает, но дает указания и директивы, объявляет приказы[4]. В стихах влюбленные часто говорят: «Любовь приказала мне идти, и я подчинился». Любовь часто описывают как состояние одержимости, принадлежности. Только нашим правителям и богам мы позволяем владеть нами полностью, душой и телом, как если бы мы были всего лишь куклами чревовещателей, которые приказывают нам действовать и определяют нашу судьбу. Мы воздвигаем храмы и святилища любви, куда входим как просители, и любовь для нас – настоящее священнодействие, религия, располагающая своим личным спасителем, своими служителями и обрядами. Как еще объяснить безрассудство, с которым мы полностью отдаемся любви, если не считать ее проявлением деспотизма или силой природы, сметающим нас божественным торнадо?

4. Бессилие. Отсюда, как это ни парадоксально, следует, что любовь – это одновременно и укрепляющее, и выводящее из строя чувство. Влюбленные живут как во сне, томятся, фантазируют, думая друг о друге. Они не могут сосредоточиться на работе, бросают свои привычные занятия. Мы думаем только о любимом, твердим его имя, как заклинание, все наши мысли сосредоточены исключительно на нем; кроме него, никого не существует. Все остальное только отвлекает. Влюбившись, мы существуем в полуобморочном состоянии. Характеризуя таких влюбленных, мы говорим, что они опьянены или околдованы. Никто не находит особенно странным, что время от времени люди ведут себя как ненормальные, теряют способность ясно мыслить, страдают от болей в животе, не могут по-настоящему спать и грезят часами напролет. Это состояние по всем признакам похоже на болезнь, и, как нам об этом напоминает египетская лирика, любовь всегда описывали как болезнь.

5. Любовь необходимо хранить в тайне от родителей. Никто не хочет говорить своим родителям о том, что влюбился. Но почему это надо скрывать? Ведь родители тоже флиртовали, влюблялись, испытывали влечение. Однако влюбленные стесняются сумасбродства своей одержимости, пытаются скрыть свои чувства и не хотят, чтобы родственники о них узнали. С этими чувствами связано ощущение греховности или чего-то постыдного. Это, подозреваю, потому, что люди воспринимают свою влюбленность как предательство, как измену, которая отдалит их от семьи. Любовь к родителям будет вытеснена любовью к супругу и детям. Они перебегут в другое племя и поклянутся в преданности посторонним.

6. Усиление чувств. «Ее пальцы напоминают мне лепестки, подобные лотосу», – писал древнеегипетский поэт. Любовь обостряет все чувства, вызывает синестезию – соощущение цвета и звука. Все обычные категории меркнут, и человек воспринимает мир свежо, по-новому, как водопад ощущений. Часто мы позволяем себе банальности, когда говорим, что любовь «снова делает нас молодыми» или «делает нас детьми». Но на это можно посмотреть и с противоположной точки зрения. Глядя на играющих зверят, мы понимаем, что они невольно учатся всем основным ритуалам ухаживания. Любовь возвращает нас в то время, когда рядом было меньше тех, о ком надо заботиться, когда мы сильно зависели от родителей, которые давали нам все – еду, тепло, внимание, любовь, нежность.

Обычай древних египтян, почти всех нас шокирующий, – это инцест. Часто влюбленные в стихах нежно называли друг друга братом или сестрой. Однако и для нас, и для людей всех стран мира и всех возрастов инцест – это табу, нечто такое, что страшно и представить, нечто противоестественное и предосудительное. Инцест родителя и его ребенка представляется наиболее омерзительным, потому что основан на силе, подчинении и эксплуатации. Считается, что при этом старший член семьи истязает младшего, невинного и беззащитного. В греческой трагедии Эдип был обречен на слепоту и скитания, потому что он спал со своей матерью, хотя и не знал об этом. Есть что-то особенно оскорбительное в представлении о том, что он вошел частью своего тела в то место, из которого родился. Через несколько веков Фрейда будут высмеивать в кругах психиатров, потешаясь над его гипотезой о том, что мальчики испытывают эдиповы желания – ревнуя к отцу и желая вступить в связь с матерью. Коллеги Фрейда не просто не верили в его теорию; они были в ужасе.

Еще одно основание для решительного табу на инцест, существующее и среди других млекопитающих, состоит в том, что инцест – это крайняя форма инбридинга, то есть близкородственного разведения. Если заключать брачные союзы только внутри небольшой семейной группы, то всему потомству перейдут одни и те же гены. Однако окружающая среда меняется, возникают новые болезни, случаются неурожаи, скот вымирает, появляются новые хищники. В изменчивом мире выживают только изобретательные. Эволюция развивается благодаря смешению родов – таким образом, чтобы всегда было много особей, которые бы могли приспособиться к изменениям. Разнообразие не просто придает жизни пикантность; оно – главный ингредиент эволюции. Генетическое разнообразие необходимо нам для того, чтобы приспосабливаться к изменению окружающей среды и к тем многочисленным опасностям, с которыми мы сталкиваемся на протяжении жизни. А инбридинг всего за двадцать поколений создаст однородность.

Пример того, что может произойти, если не обуздывать инцест, можно наблюдать теперь в мире животных. Речь идет о тяжелом положении гепарда. Поскольку гепарды находятся под большой угрозой вымирания, и в дикой природе этих бесценных животных осталось совсем немного, какое-то время они рождались от близкородственных особей. Вид их молекулы ДНК под микроскопом вызывает тревогу. По сути, все они – клоны друг друга. Они выглядят одинаково, болеют одними и теми же болезнями, никаких новых черт или качеств своим потомкам не передают. Вирус, который может убить одного гепарда, может убить и любого другого. Во всем животном мире гибриды крепче, приносят больше потомства и живут дольше. Несомненно, что у табу на инцест – биологическая основа, но существует и немало социологических, психоаналитических и антропологических теорий, а самая убедительная аргументация сочетает в себе генетические и социальные факторы.